Осаму Дадзай - Избранные произведения

— Да вот она, — и старик мотнул головой в сторону прыгающего по столу воробья.

— Что? Опять твои шуточки? Разве воробьи могут говорить?

— Значит, могут. И кстати, очень даже разумно.

— До какой же наглости надо дойти, чтобы так измываться над бедной старухой! Ну знаешь, с меня довольно! — и резко протянув руку, она грубо схватила воробья. — Вот мы ему сейчас и отрежем язычок, чтобы не говорил больше ничего разумного. А то ты его совсем забаловал, этого паршивого воробья. Да, так я и сделаю. Если ты тайком от меня принимаешь каких-то красоток, то в отместку я вырву язык твоему воробью. Вот и будем в расчете. — Она насильно раскрыла клюв зажатому у нее в ладони воробью и быстро вырвала крошечный, словно лепесток цветка, язычок.

Воробей забил крыльями и взмыл высоко в небо.

Старик молча проводил его взглядом.

А на следующий день пошел искать его в бамбуковую рощу.

Каждый день шел снег. Но старика это не останавливало. Как одержимый, он шарил и шарил по бамбуковой роще. А там — тысячи, десятки тысяч воробьев. Разве найдешь среди них воробья с отрезанным язычком? Но старик упорно продолжал искать.

Впервые в жизни он вел себя столь активно. В нем словно пробудились какие-то затаенные, до сих пор никак не проявлявшиеся силы. Но что это были за силы? Тут и сам автор (Дадзай) умолкает в недоумении. Человек, который в собственном доме чувствует себя чужим, вдруг встречает единственное в мире существо, с которым ему спокойно и хорошо, с которым он может говорить обо всем на свете. Потеряв это существо, он отправляется на его поиски. «Да это же любовь!» — скажете вы и, возможно, будете правы. А может быть, и нет. Просто обрел человек родственную душу. Старик испытывал чувство гораздо более покойное и тихое, чем то, которое принято обозначать словом любовь. И вот он искал и искал. Впервые в жизни предпочитая действие бездействию.

Надеюсь, вы не подумали, что старик бродил по заснеженной роще, распевая эту песенку? Нет, ее тихонечко нашептывал ветер, и в сердце старика тоже рождались слова не то песни, не то молитвы — рождались и соединялись с шепотом ветра.

Однажды ночью был снегопад, такой сильный, какие даже в этом районе бывают редко. Зато на следующее утро небо прояснилось, и взору предстал ослепительный, сверкающий серебряный мир. Старик поднялся пораньше, надел соломенные сандалии и, как всегда, отправился в рощу.

Вдруг с ветки упал огромный ком снега, ударил его по голове и, видимо, сильно ударил, потому что старик потерял сознание и ничком упал в снег. И вот, словно на грани яви и сна, послышались ему тихие голоса.

— Ах, несчастный! Ведь так и умереть недолго!

— Перестань, он просто лишился чувств. С кем не бывает?

— Но ведь если он будет и дальше лежать в снегу, то замерзнет до смерти.

— Это точно. Надо что-то делать. Как же это могло случиться? Надо бы девочке появиться, пока он не замерз окончательно. Как она, кстати?

— Кто, О-Тэру-сан?

— Да. Кто-то сыграл с ней злую шутку и вырвал язык. С тех пор ее что-то не видно.

— Она все лежит. Без языка не очень-то поговоришь, только плачет и плачет, бедняжка.

— Да что ты говоришь? Язык вырвали? Как жестоки эти люди!

— И знаешь, кто это сделал? Жена этого самого старика. Ее вроде и злой-то не назовешь, просто так, попала под горячую руку наша О-Тэру. Вот и лишилась языка.

— А ты что, видела, как это было?

— Да, ужасно! И правда — от людей ничего хорошего не жди.

— Приревновала, небось, старуха. Я этого человека хорошо знаю и жену его тоже. Мне всегда казалось, что он слишком строг с ней. Он просто ее не замечает. Не терплю, когда жен балуют, но такая суровость тоже ни к чему. Ужасно, что О-Тэру-сан так привязалась к этому старику. Да, люди есть люди, ничего не скажешь.

— А сам-то ты не ревнуешь разве? Ты ведь влюблен в О-Тэру-сан. Чего уж тут скрывать? Кто, как не ты, твердил целыми днями, томно вздыхая, что О-Тэру-сан — лучшая певунья в нашей роще?

— Напрасно ты считаешь меня способным на такое низкое чувство, как ревность. Но я и сейчас скажу, что у О-Тэру-сан и голосок получше твоего, и собой она хороша.

— Ну вот, опять ты за свое.

— Ладно, не время ссориться. Лучше подумаем, что же нам с ним делать? Если мы его здесь оставим, он замерзнет наверняка. Жалко ведь. Сколько сил он потратил на поиски О-Тэру-сан, целыми днями бродил по роще. Из-за этого и попал в беду. Неужели тебе его не жаль? Ведь он-то порядочный человек.

— Кто, он? Да он просто глуп. В его возрасте волочиться за воробьем — это ли не верх глупости?

— Ах, зачем ты так? Давай-ка лучше устроим ему свидание с О-Тэру-сан. Ведь и она, как мне кажется, очень не прочь повидаться с ним. Вот только языка у нее нет, и говорить она не может. Когда я сказала, что старик ее повсюду разыскивает, бедняжка только залилась горючими слезами. Его-то мне, конечно, жаль, но О-Тэру-сан — жальче. Давайте-ка попробуем им помочь.

— Я против. Чувственная любовь никогда не вызывала во мне сострадания.

— О чем ты? Какая тут чувственная любовь! Да тебе просто этого не понять! Ну так как, решено? Я очень хочу, чтобы они встретились. Да разве это не разумнее всего?

— Ну ладно, делайте что хотите. А я пойду помолюсь. Это самое лучшее, когда хочешь сделать что-то для другого человека, особенно если это что-то выходит за рамки здравого смысла. Так когда-то говорил мой отец. Считается, что в таких случаях боги непременно помогут, что бы у них ни попросили. Вот что, вы подождите меня здесь, а я пойду помолюсь местному божеству.

Когда старик открыл глаза, он увидел себя в хорошенькой маленькой комнатке с бамбуковыми стенами. Поднявшись, он огляделся. Тут раздвинулись фусума, и к нему вышла похожая на куклу девочка ростом примерно в два сяку.

— Ну как, проснулись?

— Да, — снисходительно улыбнулся ей старик. — А где это я?

— В воробьином домике. — Миловидная девочка аккуратно уселась перед стариком и отвечала, старательно хлопая круглыми глазенками.

— А-а… — сразу успокоился старик и кивнул головой. — Так, значит, ты и есть воробей с отрезанным язычком?

— Нет, что вы. О-Тэру-сан лежит в задней комнате. А меня зовут О-Судзу, я ее самая близкая подружка.

— Так, значит, воробья, у которого вырвали язык, зовут О-Тэру?

— Да, и она очень милая, добрая. Пойдемте к ней скорее. К сожалению, она теперь не может говорить и только плачет целыми днями.

— Пойдем, — старик встал. — Где она?

— Я провожу вас, — О-Судзу живо поднялась и, взмахнув длинным рукавом, вышла на веранду.

Старик осторожно, боясь поскользнуться, перешел через маленькую, узкую веранду, выстланную зеленым бамбуком.

— Сюда, пожалуйста.

Вслед за О-Судзу он вошел в комнату. Здесь было светло. В саду за окном виднелись заросли мелкого бамбука, журчали проворные ручейки…

О-Тэру-сан лежала, прикрывшись красным шелковым одеялом. Она тоже напоминала куклу, но показалась старику еще изящнее и милее, чем О-Судзу. Вот только личико было бледновато. Она посмотрела на старика своими большими глазами и горько заплакала.

Старик сел на корточки у изголовья и молча стал глядеть на бегущие по саду ручьи. О-Судзу тихонько вышла.

Хорошо было так сидеть и молчать. Старик тихонько вздохнул. Но вовсе не оттого, что ему вдруг взгрустнулось. Нет, впервые в жизни он испытывал чувство тихого блаженства и умиротворения. Оттого-то и вздохнул.

Тихонько вошла О-Судзу и принесла вино и закуски.

— Угощайтесь, — сказала она и вышла.

Старик налил себе немного вина и выпил, потом опять стал смотреть на ручьи в саду. Старик вовсе не был пьяницей. Поэтому одной чашечки вина ему вполне хватило. Он взял палочки и, подцепив кусочек жареного бамбука, стал его медленно жевать. Бамбук оказался необычайно вкусным. Но старик не был и обжорой, поэтому, прожевав, отложил палочки.

Раздвинулись фусума, и снова вошла О-Судзу с вином и закусками. Сев перед стариком, она предложила:

— Не налить ли вам еще?

— Нет, благодарю. А вино у вас прекрасное, — он вовсе не хотел польстить хозяйкам, просто сказал первое, что пришло ему на ум.

— Рада, что вам нравится. Это роса с бамбуковых листьев.

— Пожалуй, оно даже слишком хорошее.

— Что?

— Слишком хорошее.

Слушая разговор старика с О-Судзу, О-Тэру улыбнулась.