Корреа Эстрада - Дом с золотыми ставнями

Мужчины у столика все встали мне навстречу. По статусу они вовсе не обязаны были это делать. Но я знала, что должна быть королевой, и мысленно приказала им встать.

Энрике подвинул стул, я поблагодарила кивком свысока, но не торопилась садиться.

Картинно оперлась о спинку рукой, размахнула веером слоями нависший дым, улыбалась и оглядывала всех, сверху вниз, как привыкла в последние дни, и чувствовала, что у меня глаза блестят (ярче, чем любой из камней, что были на тебя наверчены, – так сказал старший Мэшем, а он не был склонен к преувеличениям).

Вся сцена строилась в расчете на одного зрителя, и этот зритель был сражен наповал.

– Сандра! – сказал он сипло, растерянным фальцетом. – Провалиться мне на месте, лопнуть мне, это Сандра. Где ты была, о господи? Как ты попала к этому парню?

– После многих мытарств я вернулась к законным владельцам, – отвечала я посмеиваясь, – вы же помните, что я была краденой рабыней в тот момент, когда вы меня приобрели? А когда мистер Александр упросил хозяйку уступить меня, думаете, я была против? Ничуть; я не видала хозяина лучше.

– А где же дурак, мой конюший, что бежал с тобой?

– Кого это интересует? Ищите его, если хотите. Мне нет дела ни до него, ни до вас.

Ах, как это его укололо! Даже усы встопорщились, а губы сжались в черточку.

Отвернулся от меня и начал разговаривать с Санди:

– Сеньор Мэшем, вы являетесь законным владельцем этой черной?

– Куда законнее, – отвечал тот, устраиваясь, – у меня и купчая сохранилась.

– Могу предложить сделку. Вы ничего мне не проиграли, но эта женщина переходит в мои руки. Мне не нужны ее побрякушки, отдайте ее мне в костюме Евы, и мы в расчете.

По залу пробежал сдержанный ропот.

– Ну, нет, – отвечал Санди, – или все, или ничего. Или я отыгрываюсь, или теряю все вместе со своей красавицей. Дай-ка руку, Касси!

Он снял у меня с безымянного пальца правой руки кольцо с большущим алмазом. Хоть старый еврей и не советовал их носить, один я припасла особо для этого самого случая.

– Моя ставка! Прошу убедиться, господа, эта вещь стоит денег. Я имею законное желание отыграться, и я не наделал долгов. У меня есть, что поставить. Если сеньор Лопес вздумает сейчас уйти, не дав возможности отыграться – он поступит бесчестно, и вы все свидетели этому.

Санди начал игру – и выиграл. Следующую ставку он проиграл, но потом взял три или четыре подряд, потом еще одну проиграл и несколько выиграл.

Я сидела по правую руку Санди – между ним и капитаном, – и могла внимательно рассмотреть бравого кабальеро. Прошедшие годы оставили свой след на нем, кажется, сильнее, чем на мне: куда что девалось! Светло-русые волосы поредели, рыжие усы поседели, в глазах читались смутно скука, зависть, злость и вместе с тем какая-то странная лихорадочная надежда. Ему становилось тошно жить по заведенному порядку из выигрышей и проигрышей. Но если он ни на что другое не был способен даже в молодости, разве можно было надеяться, что кто-то со стороны – пусть даже я – сможет заполнить зияющую брешь в душе, огромную злую пустоту? Я не видела резона даже пытаться, – я не считала себя обязанной этому человеку ни в чем, ни на каплю, хоть он и был отцом моего сына. Он высасывал кровь и силы из всех, кто его окружал, смолоду, а к старости оказалось, что он и сам себя съел – вот так-то!

К шести часам утра, когда за окнами начало едва заметно сереть, а из патио стали доноситься голоса прислуги, дон Фернандо Лопес проигрался дотла. Он спустил и то, что выиграл в первую половину ночи, и то, что имел с собой, и имение, и конный завод – все, за исключением каких-то крох. Когда он поднимался из-за стола, глаза у него были мутные.

– Ну, баста, – сказал Санди. – Господа, после такой ночи недурно было бы подкрепиться. Милости прошу ко мне наверх: мои бездельники найдут, что собрать на стол. Вот тебе твое колечко, Касси. Прости, что пришлось его одолжить. Оно оказалось счастливым, видишь!

Я незаметно подтолкнула его к выходу. Я знала, что дон Фернандо вспомнит о том, что могло бы стать его козырем, и не хотела, чтобы это произошло при посторонних.

Зевак, толпящихся у стола с крупной игрой, еще хватало, несмотря на поздний (или ранний) час.

В номере Флавия прикорнула прямо на диване, укрывшись моей кашемировой шалью. Я рухнула на нее без сил и почти без сознания:

– Скорее ослабь мне шнуровку, иначе я умру!

В обморок падать было не время. Для свежести плеснула в лицо холодной водой, и, не стучась, зашла в соседнюю комнату, где невыспавшиеся камердинеры наспех накрывали стол с бутылками и холодными закусками, и откуда-то со стороны тянуло запахом такого кофе, что кружилась голова.

Санди радушным хозяйским жестом приглашал гостей к столу. Пятеро мужчин как раз усаживались, когда я появилась из боковой двери и привычным движением заняла галантно подставленный стул по левую руку молодого англичанина.

Едва устроившийся на своем месте сеньор Лопес вскочил с видом негодования:

– Господа, это нарушение всех правил!

– В чем дело, сударь? – осведомился Санди.

– В том, сударь, что невозможно черным и белым сидеть за одним столом: это оскорбление нашей расы. Федерико, я не понимаю, разве тебя это не трогает?

Англичане могут думать об этом что угодно, но мы – испанцы, и это задевает наше достоинство.

– Я считаю, кузен, что в чужой монастырь со своим уставом не ходят. Что бы я ни думал на этот счет, я промолчу и тебе посоветую сделать то же самое.

– Но эта черная – она преступница! Да, я купил ее, не зная, что она краденая.

Но знаете, господа любезные, при каких обстоятельствах она сбежала из моего дома?

Размозжив двумя пулями голову тетке моей жены, между прочим, Федерико, она была твоей теткой тоже!

– Я думаю, дружище, – отвечал Суарес, – что тебе до костей этой старой шлюхи ровно столько же дела, сколько и мне, – то есть ровным счетом наплевать. Ты бесишься по поводу проигрыша – второго карточного краха в твоей жизни. В первый раз тебя выручила своим приданым Белен, получив за это годы измен и унижений.

Теперь ты цепляешься к Сандре, словно она чем-то виновата перед тобой. Успокойся и сядь, ты не у себя дома. У нас есть дела, подлежащие обсуждению.

Уже стало совсем светло – свечи убрали, и хорошо можно было разглядеть, что щеки, лоб, уши дона Фернандо багровели, как кумач, и что его трясло, когда он опускался на свой стул.

Лакей разлил в шесть стопок коньяк.

Санди сказал:

– Пьем за женщин. За удачу – прекраснейшую из всех женщин, и за женщину, в чьем лице удача присутствует за нашим столом, – за несравненную королеву Кассандру.

Осушив стопку, поставил на стол и поторопил единственного из гостей, не последовавшего его примеру:

– Пейте, дон Фернандо! Понимаю, вы имеете основания считать, что удача покинула вас. Может быть, оттого, что вы сами не хотели с ней сесть за один стол? Тем не менее, удача иногда догоняет тех, кто от нее отворачивается. Я имею к вам одно предложение, и сочтете ли вы его для себя подходящим – ваше дело.

Солнце меж тем поднималось – окна выходили на юго-восток, ставни были открыты, и первые лучи, еще почти горизонтальные, заиграли на зеленых листьях махагуа, освежили потускневшие краски на вещах и лицах. Наступило утро – утро двадцать третьего марта тысяча восемьсот тридцать седьмого года, и какое же чудное было утро!

– Я знаю биографию этой женщины намного лучше вашего, – продолжил Санди, – и то, что вы сказали, для меня отнюдь не новость. Я согласен с капитаном, который считает, что вы волнуетесь больше из-за проигранного состояния, чем из-за дальней родственницы, погибшей давным-давно из-за собственной подлости. Я предлагаю вам откровенную сделку.

Эта женщина поселится здесь, на вашем острове, с этим она приехала сюда. Вы случайно попались на дороге (ничего себе случайно! – подумали, наверно, все мы разом), и в этом я вижу перст судьбы и госпожи Удачи. Забудьте все, что вы знали об этой женщине, и я забываю о том, сколько вы мне сегодня проиграли.

– А если нет? – спросил кабальеро.

– Не вам объяснять, сеньор, что означает неуплата карточного долга и что это влечет за собой. Для вас это в любом случае будет катастрофа! Дон Энрике сейчас возьмет бумагу и перо и в два счета напишет соответствующее соглашение. Вам останется только поставить подпись.

Словно из-под земли выросший лакей подал бумагу и письменный прибор, Энрике зашуршал пером по бумаге и, закончив, с едва скрытым выражением брезгливости на лице подал документ своему отцу.

– Прочтите и подпишите, сеньор.

Тот все еще медлил.

– Давай, дружище! – хлопнул родственника по плечу дон Федерико. – Впервые ли тебе прятаться под юбками?

Санди напрягся, ожидая, что в кого-то полетит чернильница или пресс-папье, но издевка оказала обратное действие. Кабальеро сморщился как-то по-стариковски, быстро поставил свою подпись и отодвинул бумагу.