Эрве Гибер - Путешествие с двумя детьми

Долгие часы член ребенка был у меня во рту, я всасывал, сосал, лизал его, до того, что мое дыхание прекращалось, вытягивались все соки. Его пенис в моем рту был нежен, я продолжал сосать его, не оставляя, только для того, чтобы следить поверх за блужданием глаз ребенка, одновременным падением его несхожих век, невыразимой красотой, которая вдруг сжимала их и окутывала взгляд негой. Передо мной снова возникало лицо Сиамской принцессы, возможностью видеть которое он одарил меня в Таруданте в отеле «Золотая газель». Я смотрел на великолепие молодого самца, который всей рукой берет свой член, заставляя меня поклоняться ему, но делает это без надменности, одновременно властно и нежно, словно это приказ, сказанный на ухо не громче тайны. Когда после нескольких часов плена меж его членом и его глазами я вставал и вытягивался возле, мастурбируя ему, чтобы он кончил, я вдыхал целый каскад запахов, которые его тело долго удерживало в себе и теперь распространяло вокруг, словно образцы благовоний, напрягаясь, а потом отпуская себя, словно струна, за несколько секунд перед самым оргазмом всеми порами кожи, подмышек, шеи, в которую я утыкался носом, начинали литься его кислоты, его соки, поты, все источники детства, вся сладковатая горечь желудка, отрыжки, словно из каких-то сточных труб, слезные испарения, первые зерна семени, которые мой палец осторожно брал, чтобы я их пробовал.

И я, счастливый, извивался вечером в этой пустой кровати, которая могла заточать его запахи. Перед зеркалом я пытался руками лепить свое лицо, словно оно было тестом, чтобы снова увидеть ребенка; я крепко сжимал ладонями виски и прикрывал свои глаза, чтобы увидеть его глаза, я знал, что мой оргазм будет всегда лишь воспоминанием о том оргазме, который я дал ему.

Настоящий сон после этой дремы прерывался ужасом, я просыпался с колотящимся сердцем, метался, беспокойный, измученный, раздавленный его отсутствием, я боялся, что он утонет вместе со мной в моем кошмаре.

Днем песок шуршал в сложенном, забытом в кармане листке бумаги, песок прилипал к выемкам гравировки монеты, которую я положил на стойку кафе, песок забивался под мои ногти, песок всегда возвращался в опустошенные карманы куртки, многоцветный песок Марокко, более драгоценный, чем героин, я избавлялся от него щепотками и дуновениями, а он все рос, словно воспоминание о ребенке.

К ночи он возвращался, и я сразу же вновь зажигал огонь в фужере для шампанского, подарке, не имеющем для меня цены, и звук каждой трещины, сухого раскалывания, вызванного слишком живым огнем, доставлял мне губительную радость, так плохо открытое шампанское пропитывает ковер и обесцвечивает навощенный паркет, так анус ребенка опять выпускает газ, когда приближается мой палец. Его лицо было освещено полной луной, все опускающейся и вращающейся, его полуприкрытые в оцепенении глаза: разграбление моей квартиры, моей персоны, мягкость моего члена его совершенно преображали.

Я не видел его уже больше двух недель, но я все еще целовал его ноги, каждый вечер, ложась, я вновь надевал, будто убор жениха, маленькое колье из рыбьих зубов, которое подобрал на улице, и которое он мог бы мне подарить, снять со своей шеи, чтобы надеть на мою, утром его присутствие удивляло меня прикосновениями, мне его не хватало и он душил меня, ночь жестоко заставляла меня его забыть, его вес на мне становился совсем незаметным.

В К., куда сослала меня, несчастного, моя работа, я решился позвонить ему, чтобы он приехал, но он не мог. Я попросил его написать мне письмо. Два дня (нас разделял праздник) я ждал этого письма. Наконец оно было здесь, лежало на стойке отеля, разорванное сзади, точно кто-то хотел пощупать, что внутри. Там не было ни одного выражения ожидаемой, общепринятой нежности, оно даже не говорило в конце «обнимаю тебя», и еще менее «я тебя люблю», оно не намекало ни на одно вместе пережитое событие, ни на одно воспоминание, и, тем не менее, от его слога, словно то была тонкая филигрань, исходила прекраснейшая нежность. Письмо, написанное от первого лица, рассказывало историю некоего персонажа - это был автор письма, тот, что обращался ко мне, - уезжавшего, покидавшего вечером дом, без всякой мысли, не знавшего, ни куда он идет, ни почему. Он ехал в метро, потом в поезде до пригорода, того пригорода, где одно время жил и где остались его друзья, которых он даже не собирался навестить. Он писал письмо в метро, потом в поезде, и почерк дрожал. Он писал, что ему скучно, что курит слишком крепкую сигарету, что, самое главное, ему не хватает этой женской ласки, о которой он столько мечтал, не зная ее, но он говорит также, что слишком застенчив, чтобы кадрить, что приставанья не для него, что он находит это слишком вульгарным. Он без всякого интереса рассказывал распорядок своего почти закончившегося дня. Он терялся сам и терял свое время, давая ему течь в пригороде, где он едва узнавал улицы. Он возвращался. Снова сидя в поезде, потом в метро, он опять принялся писать, писать это письмо, которое я недавно так настойчиво просил его написать мне. Точно неизвестно, куда он ездил, как прошло время между двумя поездками, встречался ли он с кем-то, обменялся ли с кем-то словами. Он сам не знал, почему уехал и что собирался сделать. И потом, внезапно, он это узнал и написал об этом: это было только для того, чтобы иметь возможность писать, чтобы иметь возможность написать мне, что он уехал, чтобы это письмо могло быть составлено и отправлено еще до рассвета, уже отослано на другой вокзал, в моем направлении, он не мог писать мне дома. Теперь у него была уверенность, что он знает причину поездки, утраты себя, и после отлучки он написал о своей радости; на этот раз, писал он, благодаря письму, его день не был полностью бесполезен, потом он ставил свою подпись, без всякого перехода от одной мысли к другой.

Ребенок говорит, что хочет стать моряком, краснодеревщиком.

Бартоломе де Лас Касас (ок. 1484 -1566) - испанский путешественник, историк и публицист. Выступал в защиту индейцев Америки. (Здесь и далее прим. Переводчика)

Коллежами во Франции называют учреждения, не принадлежащие к средней школе. В современной Франции школьники учатся в коллеже четыре года, примерно между 11 и 15 годами. Нумерация классов идет по убывающей: из шестого класса ученик переходит в пятый, и т.д. В пятом классе учатся дети 12-13 лет.

Сабайон - десерт итальянской кухни из взбитых желтков, сахара и вина.

Скорее всего, речь о писателе, близком друге Эрве Гибера - Эжен Савицкая. Они родились в один год (1955) и оба начали публиковать свои первые книги в издательстве Minuit. Много лет спустя Э. Гибер говорил, что, подобно Т. Бернхарду, Э. Савицкая был для него подлинным вдохновением.

Марсупилами - герой мультфильмов, вымышленное существо, напоминающее мартышку и ягуара одновременно.

Тебаин или параморфин - опиумный алкалоид.

Гаруспики - жрецы Древнего Рима, гадавшие по внутренностям жертвенных животных.

Наргиле - курительный прибор, сходный с кальяном.

Бартлби - герой рассказа Г. Мелвилла «Писец Бартлби», знаменитый тем, что от всего «предпочитал от казаться».

Эрве Гибер упоминает актрису Изабель Аджани; возлюбленного Тьери Джуно, которому посвящены многие книги и с которым писателя связывало более 15 лет совместной жизни, спутницу Тьери Джуно - Кристину, Гибер женился на ней незадолго до своей смерти от СПИДа, зная, что вскоре должен умереть и Тьери (Гибер хотел обеспечить будущее детей Кристины); режиссера Патриса Шеро; своего возлюбленного, философа Мишеля Фуко; фотографа и писателя Ханса Георга Бергера, с которым они вместе путешествовали и выпустили несколько иллюстрированных книг, в доме Бергера на острове Эльба писатель часто гостил и на том же острове был похоронен; свою двоюродную бабушку Сюзанн, Которую Гибер часто фотографировал.