Владислав Дорофеев - Мой батюшка Серафим

Старушка-посылочка. Шутка батюшки.

По дороге назад мы вновь проехали мимо старушки у дороги. Возле нее уже не было корзины с грибами, и на сей раз она встретила нас взглядом внимательным и творческим. Может быть – это та самая старушка из чащи. Но как же она изменилась.

Старушки-притворщицы. Притворушки. Дочери Серафима. Христовы невестушки. У камушка и в храме, и на службе, и у мощей Серафима.

От камушка мы поехали на источник Серафима.

А ведь ужасное зрелище: пьяные купаются в источнике Серафима. Они них пахнет водкой, они ругаются, у них красные лица. И они хотят сильных ощущений. И они хотят чуда. И хотят истового поклонения святыне.

А ведь жажда чуда – это, конечно, язычество. Язычество – и эти голые женщины, вылезающие из святого источника, облепленные мокрыми нательными рубашками – вызывающие формы прекрасного женского тела так еще более привлекательны, нежели обнаженные.

А как, расталкивая друг друга, они торопятся к чуду, в источник или к мощам Серафима, к батюшке.

Русский народ – не верующий, русский народ страстный, а потому набожный. Невероятна их набожность. Сестрица-монашенка выговорила Аню за чтение акафиста Иисусу во время литургии.

Какая-то старушка-крестьянка (удивительно! но знающая церковнославянский) меня выговорила за чтение евангелия во время литургии со словами: «Выше литургии нет ничего…».

А как эти женщины крестятся и ползают на коленях, как набожно молятся!

Но почему же их отцы, мужья, дети, братья – так слабы, пьяны, глупы, необразованны, скучны и часто подлы? Почему их деды и прадеды предали Россию преступному сообществу большевиков, предавая до того на протяжении полувека Россию разному безбожному сброду – народовольцам и пр. бандитской швали, последыши которой взрывали царя, убивали элиту.

Ведь всю эту вселенскую подлость вместе с миллионами сволочей, наводнивших страну, совершил этот самый «богоносный» народ, который сейчас молится чуду, расталкивая друг друга. Ровно также этот народ расталкивал друг друга на манифестациях, большевистских сборищах и демонстрациях.

Также истово в поисках чуда и надежды женщины этого народа отправляли на протяжении всего двадцатого века и в конце века девятнадцатого своих детей, мужей, братьев, отцов на совершение подлых дел, в том числе, – расстреливать, охранять, пытать, писать доносы и пр.; как и сейчас, в конце века двадцатого, когда они устремляются сами и посылают своих детей, мужей, братьев, отцов за чудом и надеждой к главе Пантелеймона и мощам Серафима.

Все это возможно по одной простой причине: русским народом двигает страсть. Русский народ – народ страсти. Куда ведет страсть – туда и идет. Сейчас в церковь. Весь предыдущий 20 век русская страсть вела в безбожие.

Страсть ненадежна, страсть глупа, порочна, единственна. Страсть – это не вера. Кто обуздает русскую страсть – тот и на коне. Тот и поведет этот народ за собой. И не важен путь и цель, важна страсть.

У русского народа нет системы. Надо наложить на страсть систему – и так спастись. Православие и есть тот идеальный жизненный выбор, чтобы спастись, – соединение страсти и системы. Не зря про русских говорят, что, без и вне православия, без и вне христианства, русский народ – ничто.

Кстати, у евреев обратная история – есть система, нет страсти. Евреи – это народ системы. Еврею не достает страсти и воображения. Потому-то и для еврея также идеальный вариант – христианство.

В связи с вышесказанным я и хочу написать и писать нечто большое и объемное, что подвигнет уже бесповоротно русскую нацию к окончательному воссоединению с системой, к христианству, к православию. Христианство – это соединение системы со страстью, фанатизма с умом, красоты с решительностью.

Всего этого вдосталь у здешних монахинь, невестушек Христовых, которые каждое утро выстраиваются черным каре впереди всего церковного народа, между народом и амвоном. Затянутые в черное с головы до пят – одни носы торчат.

Трогательные и беззащитные, стоят неподвижно. Слились с вечностью, многие из них еще дети, затянутые черным муаром. Девочки, устремленные в вечность. Умилительно выглядят их милые и истовые мордашки – и лишь носы, такие большие, такие выдающиеся у иных, нарушают благолепие. Маленькие клобуки, маленькие ножки. Вроде монахи. Но вроде понарошку. Монахи понарошку. Монашенки – это монахи понарошку.

Черные рукотворные памятники Христу. Христовы невестушки стоят, подпирая свои домики, основаниями в землю, но дымок идет в небо, щекочет ноздри Богу дымком страданий душевных. Маленькие черные колонны, подпирающие небо, здесь на земле. На небе записана история их души.

А народ вокруг волнуется: когда же, когда откроется утренний доступ к батюшке, чтобы приложиться, помолиться. Растет очередь к чуду за чудом – к батюшке Серафиму, к раке с мощами Серафима. Откуда у русских – и не только русских – такая вера в чудо – откуда!? Как?! Вот и мы в очереди за чудом. Чу! Мы слышим лай, раздавшийся у раки с мощами. Лай исходит из женщины, которая подошла к батюшке.

Дети напуганы этим лаем. Я им говорю, что это не лай, а – назидание. Смотрите, дети, говорю я! Слушайте, дети! Запоминайте! Мы с вами – рабы Божьи, и Господь никогда не откажет нам в помощи, в наших делах и наших просьбах, и еще больше даст. Но Господь никогда нам не простит наших прегрешений, наших грехов, нашего забытья веры. Господь всегда накажет нас и всегда воздаст нам. И в этом наше отличие от безбожников и всех остальных.

У мощей Серафима – очень сильное напряжение, напряжение всех сил, до основания, перетряска всего существа – пробивает насквозь все страхи, избавляемся от страхов и уходим выше. Но это и есть работа. У мощей Серафима происходит интенсивное обожение, то есть происходит созидание нового человека.

Происходит возгонка нового человека. Так это и происходит. Вослед и навстречу Духу Святому, который овеществился рядом с батюшкой, промеж резных колонн раки, во время литургии между «Верую…» и «Отче наш…», в образе бабочки черной, которая витала меж головами молящихся монашенок и мирян.

Головная боль моя растворилась в окружающем мире. И, собственно, это и не головная боль была, – это была окружающая батюшку боль, боль, которая накопилась здесь в округе за долгие десятилетия (почти два столетия) служения Серафима людям. Я проводник этой боли. Я – часть этой боли. Я – и есть эта боль. И вот только так боль уходит, впитываемая окружающим миром. На то время, пока я не понадоблюсь батюшке вновь.

А пока я пройду по канавке, в третий раз. И я прочту 150 раз – «Богородице Дево, радуйся, Благодатная Марие, Господь с Тобою; благословена Ты в женах и благословен плод чрева Твоего, яко Спаса родила еси душ наших». И воспарю. И воспарю. И воспарю. И поверю в себя. И поверю в себя. И поверю в себя.

23 августа, как раз в день нашего возвращения в Москву, в стране объявлен траур по погибшей лодке «Курсе». Беспомощность – вот был наш общий удел, когда подводная лодка гибла, а в ней оставшиеся в живых подводники, и вся страна наблюдала, и весь мир, и мы все плакали (мы ведь не знали, что они живы оставались всего несколько часов после катастрофы), судорожно сжимая пальцы и кусая губы до крови.

В последнем августе двадцатого столетия, в последнем августе второго тысячелетия Россия, вместе с нами, прошла «огонь, воду и медные трубы»: 8 августа взрыв в подземном переходе на Пушкинской площади в Москве (на месте взрыва и затем в больницах погибло около двух десятков человек), 12 августа гибель подводной лодки в Баренцевом море (весь экипаж остался под водой – более сотни человек), 27–28 августа в результате пожара на Останкинской телебашне (погибло несколько человек) в Москве отключилось на неделю телевидение.

И это все во славу Божью?!

Нет ответа в моей душе. Лишь мозг урчит благосклонно: конечно, так было и будет. Но на душе неспокойно.

Потому что я хочу на земле жить полноценной и полнокровной жизнью человека, но при этом жить по заповедям и законам, созидающим нового человека, человека Нового завета, новозаветного человека, христианина.

По примеру батюшки Серафима, сделавшего себя своей жизнью и своими молитвами новозаветным человеком, воистину христианином.

В этот раз я привез домой книгу «Житие Серафима Саровского», факсимильное воспроизведение дореволюционного дивеевского же издания, с удивительным, почти документальным изображением батюшки; конечно, это не фотография, но очень хорошая гравюра: батюшка Серафим стоит, вобрав голову в плечи, хорошо видно, как затылок прикрыт горбом, смотрит перед собой, сложив на груди, покрытой епитрахилью, поверх черного монашеского одеяния, тонкие иссохшие руки с длинными-длинными пальцами, у него жидкие, по плечи седые волосы, с пробором через центр головы, острые волчьи уши, не очень длинная, хотя и густая борода, огромный лоб, с очень развитыми морщинами, характер которых свидетельствует о структурированном и сильном уме, причем не только в части логики, культуры мышления и анализа, но и в части обнаружения своих чувств/ощущений/эмоций, с целью их фиксирования и формулирования на словесном уровне, очевидна ярко выраженная способность этого человека и постигать самый тонкий духовный опыт, и запечатлевать его мысленно, а по нужде и словесно, наконец, образ довершают глаза, огромные, нечеловеческие, очень внимательные, проникающие внутрь всех потаенных мыслей и ощущений, даже скрываемых человеком от самого себя, пронизывающие и постигающие мир и мир людей, себя, землю и небо; это уже не человек – это ангел во плоти.