Мария Галина - Покрывало для Аваддона

Неожиданно воздух расступается, и на парапете возникает чья-то фигура. Какое-то время она балансирует, пытаясь удержаться на пляшущих камнях, потом с её протянутых ладоней вырываются снопы искр и летят в сторону Изи. Изя отпрыгивает, демонстрируя хорошую реакцию.

— Смотри! — Ленка хватает Августу за рукав. — Это же тот, из Совета Девяти…

Новоприбывший вновь поднимает руки, но парапет, выгнувшись горбом, сбрасывает его на землю. Он откатывается, вновь вскакивает на ноги.

— Бабы! — орёт председатель. — Пригнитесь!

Ещё один сноп искр, на этот раз изумрудно-зелёных, летит на Изю. Мальчик застывает с поднятыми руками, потом падает на бок, замирает и лежит неподвижно.

Земля, охнув в последний раз, успокаивается, ветер стихает, пурпурная мгла над морем рассеивается.

— Вы его убили, — всхлипывает Ленка, бросаясь к Изе.

— Чёрта с два, — устало говорит председатель. — Вырубил немножко. Сейчас очнётся…

Он нагибается над распростёртой на земле фигуркой и носком добротного кожаного ботинка отшвыривает в сторону камень, выпавший из раскрывшейся ладони.

— Забирайте ваше добро.

Ленка хватает камень. Он раскалён и жжёт ладонь, но она боится выпустить его из рук.

Изя постепенно приходит в себя: он медленно поднимается с земли и тоненько всхлипывает.

— Ну, — вздыхает председатель, — что ты тут сотворил, сучок сикоморин?

— Я хотел, как лучше, — плачет Изя, тряся острыми плечами.

— Всё от таких, как ты, — устало говорит Августа, — от таких вот маменькиных сыночков с комплексами. Иллюзии у них. Кормят вас в детстве манной кашей, а потом у вас появляются идеи. Вы же хуже бандитов — у вас размах…

— Аваддон его подери, — говорит председатель, отряхивая испачканные землёй колени, — чуть руку не вывихнул.

Изя плачет.

— Воинство небесное напустил, проклятущий. Кем ты себя вообразил? Тоже мне, архангел Метатрон… Ладно, забирайте камень и валите отсюда, пока вас не арестовали за нарушение общественного спокойствия.

— А рабби Барух? Голем?

— Барух вас больше не потревожит. Я с ним разобрался.

— Как? Как Али-Баба с Зямой?

— Ну, не совсем… но в общем, да, что-то в этом роде.

— Всё равно, — решительно говорит Августа, — всё равно. Не буду я у себя эти чёртовы камни держать. Вы чего хотите? Чтоб у меня дом загорелся?

— Ничего с вами не будет, — председатель окидывает Ленку с Августой презрительным взглядом. — Калибр не тот.

— А…

Но председатель уже исчезает во вспышке белого пламени.

— Доволен? — мрачно спрашивает Ленка.

Изя вытирает рукавом нос и сопит.

Они медленно идут обратно в город. На месте фабрики — груда кирпичей и покорёженной арматуры, на земле — пятна липкой зелёной слизи… Где-то вдалеке отчаянно воет сирена.

— Калибр не тот, — фыркает Августа. — А у этого паршивца, значит, тот калибр…

— Тебе мало? Мы и со своим-то делов натворили. Зяму замочили, музей взорвали.

Теперь вот Привоз разнесли.

— И фабрику, — подсказывает Августа.

— Фабрика не в счёт. Она и так под снос. Но дальше-то что… Город ведь жалко.

— Жалко. Хороший был город, — меланхолично соглашается Августа.

— Ну почему, — жалобно говорит Ленка, — почему всё с таким шумом. Почему просто нельзя поднять с земли камень, и…

Она нагибается, поднимает камень.

— Вот так поднять… Боже мой! Изька! Изька!

Изя с опаской приближается.

— Ну, чего?

— Это буква или что?

— Это буква «алеф», — мрачно говорит Изя. — А где вы его взяли?

— Да вот тут лежал.

Изя вздыхает.

— Не иначе как ангелами служения, — комментирует он, — доставлен этот камень сюда.

— Говори по-человечески. Хватит с меня этой мутотени. Такси! Такси!

Они вновь выскакивают на проезжую часть, приплясывая перед проезжающими машинами.

— О! — говорит давешний шофёр, притормаживая и высовываясь из окна: — Это опять вы? Куда едем?

— Сначала в Аркадию, — говорит Августа, плюхаясь на сиденье. — Потом на кладбище.

— Что-то вы туда зачастили, — замечает шофёр.

— В последний раз, — решительно говорит Ленка. — Завязываем.

— Ну, — шофёр нажимает на педаль, и машина мягко трогается с места, — и как вам это землетрясение?

— Скорее, — пыхтит Августа, — клади. Будем упокаивать.

— Я-то положу. Но в каком порядке?

— А что, есть разница?

— Понятия не имею.

— В порядке нахождения, — деловито говорит мальчик Изя. — Чего тут думать. Он же сам подсказал.

— А ты молчи, чудовище.

— Погоди, — говорит Ленка, — а ведь он прав…

— Ну, валяй в порядке нахождения.

Последний тёплый осенний день плывёт над кладбищем, и небо отливает синевой и пурпуром голубиной грудки, и жёлтые листья блестят на ограде, точно жестяные украшения, и дрожит раскалённый воздух над могильной плитой.

— Вот, — Ленка торопливо выкладывает камешки.

— Ну, и что получается? — интересуется Августа.

— Тав — шин — каф — алеф. Изька, это что-нибудь значит?

— А как же, — говорит мальчик Изя, — это число.

— Семьсот двадцать один? — догадывается Августа.

— Точно.

— Так, выходит, он себя запер числом, обозначающим имя Бога?

— Вообще-то, — размышляет Ленка, — похоже на правду. Потому что, если бы он начертал само имя Бога, тут бы уже такое творилось…

Августа отступает, заложив руки за спину и склонив голову на бок, любуется на свою работу.

— И всё? — удивлённо говорит она, — он оставляет нас в покое?

— Проверить надо бы, — устало говорит Ленка, — теоретически… они больше не должны сдвигаться с места…

Она осторожно трогает первый камушек, и он медленно отползает в сторону.

— Господи! — тихо говорит Августа, — они не закрепляются.

— Мы не так положили. Изька, как ещё их можно выложить? Чтобы со смыслом?

— Вроде никак, — задумчиво говорит Изя, почёсывая нос.

— Ты просто не знаешь… Недоучка чёртов. Можно попробовать другие комбинации.

— Нет других комбинаций. Бессмыслица получается.

— Может, последний камень был не тот?

— Нет, — говорит Августа. — Не в этом дело. Он просто сам не знает, что ему надо. Искушение слишком велико.

— Ты хочешь сказать, — догадывается Ленка, — что он больше не может закрепить эти проклятые камни? Не хватает сил себя закрыть?

— Совершенно верно. Один раз он уже сделал это, — раздаётся у них за спиной, — и на это ушли все его силы.

Они оборачиваются. За оградой стоит доцент Нарбут, и чёрная тень вьётся за ним, как плащ на ветру.

— Юра, — изумлённо говорит Августа, — а ты что здесь делаешь?

— Ему легче управлять миром, чем собой, — продолжает Нарбут, игнорируя её вопрос, — чего вы от него хотите? Он ведь не Бог… Всего-навсего обычный маленький гершензон… могущество раздавило его, как каменная плита…

— А… — говорит Ленка, — что же нам теперь делать?

— Пусть покоится с миром…

— Но эти камни… Они потеряли силу… Они его не сдержат.

Она в отчаянье кивает в сторону могилы, где лежат в ряд четыре камня, постепенно раскаляясь на солнце.

— Нет, — говорит доцент Нарбут, — не так. Не та гематрия.

В руке его что-то сверкнуло. Ещё один камень, но камень, пылающий точно раскалённый уголь, точно алмаз, извлечённый на свет из горных недр, точно золотой самородок…

— Нужна другая. Не первая буква её заключает. Вторая. Не алеф. Бет.

— Семьсот двадцать два! — тихо говорит Изя.

— Что ж, — отвечает доцент Нарбут, — мнимые числа бесконечны. И если есть семьсот двадцать первое имя Бога, то должно быть и семьсот двадцать второе.

Он кладёт камень на плиту, чуть в сторонку.

— Теперь дело за вами.

Ленка подходит к плите, осторожно дотрагивается до камня — он обжигает пальцы холодом, колеблется, оборачивается к Августе.

— Вот и всё, — говорит та.

— Погоди. Ведь всё сейчас кончится, и больше уже никогда… Ты чего-нибудь хочешь?

— В смысле?

— Августа, подумай. Самое важное, самое заветное. Только подумай…

Августа сдвигает на лоб панаму. Потом сдвигает её на затылок.

— Упущенные возможности, — говорит Ленка, — утраты. Всё можно поправить, всё можно вернуть. Ты ведь хотела заняться живописью… Молодость. Может быть, даже вечная молодость. Подумай, Августа, ведь мы скоро будем, как Мулярчик. Ещё десяток-другой лет.

Августа молчит. Подозрительно смотрит на Ленку.

— А ты? — говорит она наконец.

— Я тебя спрашиваю.

Августа молчит. Глаза её, затенённые панамой, начинают блестеть всё сильнее, потом блеск отделяется от глаз, ползёт на щёки.

— А что я… — её охватывает непроизвольная дрожь, — я тут подумала… Стоит только мне представить… во временной развертве… Я же всё-таки математик.

— Угу, — говорит Ленка.

— Ты умеешь испоганить любую мечту, — сердито говорит Августа.