Дорис Лессинг - Пятый ребенок

Гарриет даже не сразу поняла, что он заговорил. Потом до нее дошло, и она рассказала всем:

— Бен заговорил. Сразу предложениями.

Остальные дети, по обыкновению, принялись подбадривать Бена:

— Отлично, Бен… Умница Бен, — но он не обращал на них никакого внимания.

С тех пор он начал заявлять о своих нуждах. «Хочу это», «Дай мне вон ту», «Пойдем гулять!» Речь его была медленной и нерешительной, каждое слово отдельно, как будто его мозг — большой чулан, заваленный понятиями и предметами, которые нужно опознавать.

Дети вздохнули с облегчением — Бен нормально заговорил.

— Привет, Бен, — скажет, бывало, кто-нибудь из детей.

— Привет, — ответит Бен, осторожно возвращая точно то же, что дали ему.

— Как дела, Бен? — спрашивала Хелен.

— Как дела, — отвечал Бен.

— Нет, — говорила Хелен, — надо отвечать: «Спасибо, у меня все отлично» или: «Нормально».

Уставившись на нее, Бен соображал. Потом неловко выговаривал:

— У меня все отлично.

Он постоянно наблюдал за другими детьми, особенно за Люком и Хелен. Изучал, как они двигаются, садятся, встают; копировал их за едой. Он понял, что эти двое, старшие, более приспособлены к обществу, чем Джейн; Пола он просто игнорировал. Если дети смотрели телевизор, Бен садился на корточки и смотрел то на экран, то на их лица — ему нужно было знать, какие реакции уместны. Если они смеялись, то через секунду и он заливался громким, резким, неестественным смехом. Когда он был весел, естественной для него казалась эта его недобрая и враждебная усмешка-оскал. Если дети молча замирали, увлекшись каким-то волнующим эпизодом, то Бен напрягался, как они, будто захваченный экраном, но на самом деле не сводил глаз с остальных.

В целом с ним стало проще. Гарриет думала: конечно, у любого нормального ребенка самое трудное время — примерно год после того, как ребенок пошел. Нет инстинкта самосохранения, нет чувства опасности: они набивают шишки об кровати и стулья, выходят в окна, выбегают на дороги, за ними нужно смотреть каждую секунду… Но в это время, добавляла Гарриет, они самые очаровательные, прелестные, душераздирающе милые и смешные. Дальше они постепенно становятся все благоразумнее, и жить уже легче.

Легче… но так ей только казалось — это дала ей понять Дороти.

Дороти вернулась после нескольких недель так называемого «отдыха», и Гарриет поняла, что мать собирается с ней серьезно поговорить.

— Ну что, девочка, скажешь, что я вмешиваюсь? Лезу с ненужными советами?

Они сидели с чашками кофе за большим столом, была середина утра. Бен, как всегда, был у них на глазах, Дороти старалась, чтобы ее слова звучали с юмором, но Гарриет чувствовала угрозу. Ее обычный румянец сменился краской смущения, голубые глаза встревоженные.

— Нет, — сказала Гарриет. — Не вмешиваешься. Не лезешь.

— Ладно, тогда позволь мне сказать.

Но тут ей пришлось остановиться: Бен принялся лупить камнем в металлический поднос. Колотил изо всех сил. Стоял дикий грохот, но женщины дождались, пока Бен закончит: если его остановить, он разозлится, будет шипеть и плеваться.

— У тебя пятеро детей, — сказала Дороти. — Не один. Ты понимаешь, что, когда я здесь, я и остальным с таким же успехом могу быть за маму? Нет, наверное, не понимаешь, ты же слишком занята…

Бен опять взялся бить камнем по железу в буйном ликовании свершения. Казалось, он думает, что бьет молотом, кует; таким Бена легко можно было представить в копях глубоко под землей, с его народом. Женщины опять выждали, пока прекратится шум.

— Так нельзя, — сказала Дороти.

И Гарриет вспомнила, как материнское «нельзя» определяло все ее детство.

— Я старею, пойми, — начала Дороти. — Я так больше не могу, иначе я заболею.

Верно, Дороти заметно исхудала, даже высохла. Да, подумала Гарриет, мучаясь: это надо было заметить раньше.

— А еще у тебя есть муж, — продолжила Дороти, очевидно не замечая, что проворачивает нож в сердце дочери. — Прекрасный муж, Гарриет. Я не понимаю, как он все это терпит.

Когда Бену сравнялось три, Рождество лишь отчасти заполнило дом гостями. Двоюродная сестра Дэвида сказала:

— Я всегда брала с тебя пример, Гарриет! В конце концов, у меня тоже есть дом. Не такой большой, как у тебя, но милый маленький домик.

Кое-кто из родни отправился на Рождество туда. Но остальные сказали, что приедут, сочли необходимым приехать — так это поняла Гарриет. Это были близкие родственники.

Опять привезли животное. На сей раз большого пса, веселую и игривую дворнягу, любимца Сариных детей и особенно — Эми. Ясно, что все дети полюбили его, а больше всех — Пол, и от этого у Гарриет щемило сердце, ведь у себя дома они не могли завести ни собаки, ни кошки. Она даже подумала было: ну, Бен стал разумнее, так, может… Но она знала, что это недопустимо. Гарриет видела, что большой пес как будто понимал, что к Эми — нежному маленькому ребенку в крупном уродливом теле — нужно относиться бережно: с ней он смирял свой бурный нрав. Эми садилась рядом с ним и обнимала за шею, и если стискивала неловко, пес поднимал морду и осторожно отодвигал Эми или тихо и опасливо рычал, как бы говоря: «Поосторожнее». Сара утверждала, что этот пес для Эми вроде няньки.

— Прямо как Нэна в «Питере Пэне», — говорили дети.

Но если в комнате находился Бен, собака внимательно наблюдала за ним, ложилась в углу, клала голову на вытянутые лапы, застыв от напряжения. Однажды утром, когда все сидели и завтракали, что-то заставило Гарриет обернуться, и она увидела, что собака спит, а Бен тихо крадется к ней, низко припав к земле и вытянув руки.

— Бен! — резко окликнула его Гарриет.

Холодные глаза обратились на нее, блеснули чистой злобой.

Разбуженный пес подскочил, шерсть встала дыбом. Тревожно взвыв, он перешел в ту часть комнаты, где сидели люди, и лег под столом.

Все это видели и сидели молча, а Бен подошел к Дороти:

— Хочу молока.

Она налила, и он выпил до дна. Потом обернулся: все внимательно смотрели на него. И опять, казалось, он пытался понять людей. И вышел в сад, оставаясь на виду: маленький коренастый гном, ковыряющий землю прутиком. Остальные дети в это время были где-то наверху.

За столом сидели: Дороти с Эми на коленях, Сара, Молли, Фредерик, Джеймс и Дэвид. Еще Анджела, успешная сестра, «молодчина», у которой все дети были нормальные.

Обстановка вынудила Гарриет дерзко сказать:

— Ну что ж, давайте начинайте.

Она поняла, что это было, как говорится, значимо — разговор начал Фредерик, который сказал:

— Ладно, послушай, Гарриет, тебе надо понять: Бена нужно отдать в специальное учреждение.

— Тогда нам нужно найти врача, который скажет, что Бен ненормальный, — сказала Гарриет. — Доктор Бретт явно не скажет.

— Найдите другого, — сказала Молли, — все это как-то можно уладить.

Двое крупных мешковатых людей с красными упитанными лицами объединились в своей решимости, в них не осталось никакой неопределенности — они поняли: налицо кризис, который угрожает — пусть и не напрямую — им самим. «Они выглядят как пара славно отобедавших судей», — подумала Гарриет и взглянула на Дэвида, чтобы узнать, разделяет ли он ее недовольство, но Дэвид сидел, потупив взгляд и плотно сжав губы. Он был с ними заодно.

Анджела сказала со смехом:

— Типичная жестокость высшего общества.

Никто не помнил, чтобы когда-либо раньше за этим столом звучали такие слова, во всяком случае — столь резко. Наступило молчание, и Анджела смягчила его:

— Не то чтобы я была против.

— Конечно, ты — за, — сказала Молли, — тут любой разумный человек согласится.

— Потому что вы так об этом говорите, — сказала Анджела.

— Какая разница, как сказать? — поинтересовался Фредерик.

— Но кто будет за это платить? — спросил Дэвид. — Я не смогу. Я могу только оплачивать наши счета, да и то с помощью Джеймса.

— Что ж, Джеймсу придется взять на себя и этот груз, — сказал Фредерик, — но мы тоже поучаствуем.

Впервые эти двое предложили какую-то денежную помощь. «Скряги, как и все им подобные» — в этом сходились остальные члены семьи, и теперь это суждение вспомнилось. Они приезжали на десять дней с парой фазанов и парой бутылок изысканного вина. Их «участие», это все понимали, не будет сильно заметным.

Семья, расколотая противоречием, молчала. Потом заговорил Джеймс:

— Я сделаю, что смогу. Но сейчас дела идут не так хорошо, как прежде. В трудные времена яхты перестают быть предметом первой необходимости.

Опять наступило молчание, все смотрели на Гарриет.

— Смешные вы люди, — сказала она, отстраняясь от них. — Вы так часто здесь бываете и знаете, то есть на самом деле знаете, в чем проблема. Что мы скажем там, в этом учреждении?

— Зависит от учреждения, — сказала Молли, и ее крупное тело, казалось, наполнилось энергией и уверенностью; как будто она проглотила Бена целиком и уже переваривает его, подумала Гарриет. Хотя ее уже трясло, Гарриет довольно спокойно сказала: