Владимир Орлов - Лягушки

"Всё! Хватит!" — возмутился Ковригин. Раз никак не может отстать от него дама из семнадцатого века, значит, надо забыть о ней! Идёт же работа над "Лобастовым"! Весело идёт, в удовольствие!.. Ну, конечно, надо забыть! Легко сказать. Так она и даст забыть. Была уже в жизни Ковригина другая дама из того же семнадцатого века. Марина Мнишек. Пока Ковригин не поставил в сочинении о ней точку, успокоиться она не могла и Ковригина заставляла маяться. Но в случае с Софьей до точки далеко, он, Ковригин, её ещё мало знает и плохо понял, а спешить нельзя и надо с терпением копить, может и годами, знание о царевне Софье Алексеевне. И Ковригин уговорил, успокоил себя. Хотя бы на время. Так ему показалось.

Но тут позвонила Рита Гусельникова и предложила приехать в Ново-Девичий. Забелённую стену над прудом снова пачкали своими упованиями, просьбами и молитвами фанаты страдалицы Софьи Алексеевны. Снова были отправлены на подвиги милиционеры.

— Вот тебе и мода! — восклицала Гусельникова. Толи в радости. То ли в отчаянии.

— Я тебе верю, — сказал Ковригин. — Приехал бы сейчас поглазеть, да времени нет. Скажи-ка, были ли подземные ходы в палаты Голицына в Охотном ряду и в палаты Шакловитого рядом с нынешним подарком городу ретушёра Шилова?

— По всей вероятности, были, — сказала Гусельникова. — Но Софья, если ты имеешь в виду её любовные дела, вполне могла обойтись и без подземных ходов. Она была хозяйкой в Кремле и в своих дворцах. В огромном дворце на Воробьёвых горах, в частности. С четырьмя мыленками-банями на первом этаже…

— Но, возможно, рассудительный канцлер Василий Васильевич подумывал о своей деловой репутации и соблюдении приличий, а потому и нуждался в подземных ходах?

"Да что я привязался к каким-то подземным ходам? — удивился Ковригин. — Представил, что ли, некогда себя царевной Софьей, при свете факелов пробирающейся в дом необходимого ей человека? Глупость какая! Будто липучкой приклеенная!"

— Этот Василий Васильевич, женатый человек, — сказала Гусельникова, — вёл себя, как большевик во времена товарища Суслова, и под землю из-за любви вряд ли бы полез. Жил он с предосторожностями, с опаской и с оглядками, но и с чувством достоинства. Конечно, не хватало ему темперамента и решительности, что сказалось в Крымских походах. Излишне щепетильным и тактичным был воспитан. Но это нам сейчас об этом легко судить…

— А Шакловитый?

— Этот человек был хорош для страстей Софьи Алексеевны. Кстати, Голицын был на четырнадцать лет старше Софьи, а Шакловитый был её ровесником. Ради радостей любви Софья украшала свою спальню по его, Шакловитого, вкусу и желанию. ("Не надо было приходить со своим бельём, — явилось в голову Ковригину. — Как говорят нынче".) И Шакловитый был ей предан. Но она же его и сдала в критической ситуации. Страдала и сдала. И покатилась буйна головушка…

— Стало быть, какая же она святая?

— Мне горько и смешно. — воскликнула Гусельникова, — когда я смотрю на суету возле Надпрудной стены! И ведь суета будет иметь развитие!

— Нет, сегодня не приеду глазеть. И вообще Софья Алексеевна из головы — вон! Мешает жить.

Из письма Веры Алексеевны Антоновой.

Уважаемый Александр Андреевич, на этот раз пишу вам исключительно ради того, чтобы сообщить о возвращении на сцену Леночки Хмелёвой в известной вам роли Марины Мнишек. В городе был праздник. Конечно, возможно, я преувеличиваю и приписываю городской публике собственные ощущения. И всё же праздник был. Но, конечно, тут же и успокоился. Летящие дни готовят и гонят мимо или в никуда новые увлечения и удовольствия. Хмелёва нашлась, снова наша, готовится к фестивалю в Эдинбурге, красный бархатный костюм при ней, ну и замечательно. В Лондоне объявлена помолвка, вот это интересно. В Британии сейчас же открылись множество букмекерских контор. Ставки делают на что хочешь, лишь бы имело отношение к свадьбе принца Вильяма. А чем Средний Синежтур хуже Лондона и замшелых Виндзоров! Или тем более северного Уэльса? У нас ставки принимают мистер Гуталин, Эсмеральдыч, и его празднично-шаловливая коза Сонька. О прошлогодних ставках, в частности, и на Древеснову, никто почти и не помнит, а увлечены соперничеством (не им ли доверят сотворение свадебного платья) двух синежтурских портных мирового класса — Сумарока Будяшкина и Олега Носильева. Будяшкин решил перешить форму полиции и обещает создать платье невесты с мотивами регулировшицы общественного транспорта. Олег же Носильев, как известно, шил свадебные туники матери и жене императора Нерона, потом приглашался на пошивочные мероприятия во дворы французских королей и Габсбургов, но ни разу (со времён Марии Тюдор) не облагораживал костлявые тела первых дам и барышень Туманного Альбиона и теперь не суетится, подобно Будяшкину, а разумно ожидает вызова с лекалами, ножницами и наборами игл в скудеющий без него Лондон.

Да, — будто бы спохватилась Антонова, — забыла написать в прошлый раз. И сейчас забыла бы… Я набралась наглости и изготовила для вас поднос… с попыткой ввести в сюжет Наталью Борисовну Свиридову… Хотела бы отправить его вам… Но если у вас нет в этом нужды…

"Придётся, — вздохнул Ковригин, — придётся написать Вере Алексеевне, что как же, как же нет нужды, нужда непременно есть… И подыщем место на стене для подношения…"

А сейчас, продолжалось письмо, пока до свадьбы ещё месяцы и многие уже заказали (чтобы не опоздать) билеты в Лондон на ковры-самолёты шейха Абдалла-Аладди-на (городской Голова Михеев чрезвычайно благосклонно относился к бизнесу Абдалла-Аладдина), город живёт отношениями водяного и бескрылого дракона Сяо и уроженца Синежтура тритонолягуша Костика. По убеждением синежтурцев, после ласк и брачных танцев в день побратимства следовало ожидать приумножения в городе числа хвостатых земноводных. Но кто будет рожать и каким способом, неизвестно до сих пор. И это обстоятельство делает интерес любителей природы и ветреных зевак чуть ли не азартным. Ждут специалистов из Поднебесной, а те всё не едут, строят дамбу на Хуанхе. Естественно, были посланы гонцы в Самару к бывшему юннату Харченкову, выведшему тритонолягуша Костика, то есть к папе Костика, но папа этот оказался ненадёжным, лишил фауну своих талантов, перебежал в Тольятти, за длинным авторублём, а теперь отправлен на стажировку в Турин на заводы "Фиата". Я (писала Антонова) наткнулась в учёной книге на слова о том, что саламандры (то есть тритоны) расположены к внутреннему оплодотворению. Стало быть, одних ласк и брачных танцев на публику (и возможно, ради политики) было недостаточно, и Сяо с Костиком где-то уединялись. Какие же у них пойдут дети — дракончики, саламандрики хвостатые либо головастики диковинных свойств, волнует всех, во многих семьях утро начинается с вопросов: "Ну, кто там у нас родился?".

Телефонный звонок отвлёк Ковригина от синежтурской жизни. Звонил граф Леха Чибиков. Куда-то бежал. Или куда-то улетал. Расстроился, узнав, что никакой связи Марины Мнишек с царевной Софьей не обнаруживается. "Может, ещё и обнаружится…" — желая успокоить приятеля, неуверенно произнёс Ковригин. И тут же сообразил, что обнаружится. И с пороховницами возникнут приключения, и научные, и житейские, и имеющие вековые сюжеты. А иначе зачем же ведёт свои записи изобретательный хроникёр Лобастое. К тому же он не только хроникёр.

… Так и живём. И надо сказать, что, несмотря на все её изгибы, жизнь у нас занимательная. Рождаются новые традиции. Говорят, по ночам в Журинском замке в известные ниши встают привидениями Древеснова и шейх Абдалла-Аладдин. Привыкают. А днём куролесят. Но это на уровне сплетен… Кстати, Александр Андреевич, совсем недавно завели у нас сайт, доступный и в Москве. "Хроника синежтурской жизни". Будут случаи, заглядывайте в него…

В субботу в доме в Богословском переулке происходило чаепитие. Пивших из самовара чай было шестеро. Ковригин со Свиридовой. Петя Дувакин. Сестрица Ковригина Антонина. И двое её мальчишек — Борис и Сергей. Борис с Сергеем, переев лакомств, лениво играли на полу у окна, на коврике, в солдатиков. Солдатики были куплены в первые послевоенные годы, потом они перешли от отца к Сашеньке Ковригину, возникало множество соблазнов поменять их (дело обязательное, житейское), в частности на трофейный штыковой кинжал или на половину настоящего морского бинокля (капитанского!), но Ковригин отвергал соблазны, хотя в случаях других обменов бывал нетерпелив и авантюрно-неразумен. Хранились солдатики в двух зелёных картонных коробках, перевязанных бечёвкой. Такими достались от отца. Были они тяжелее оловянных, возможно, к олову добавили металл, не израсходованный для военных производств. "Одеты" они были в форму всех родов войск Красной Армии. Мальчишки играли молча, но то и дело задавали "исторические" вопросы дяде Саше, а иногда и дяде Пете. Наталья и Антонина не нашли ничего лучшего, как взять шашечную доску и играть в детсадовские игры — чапаевца и поддавки. Щелкали они в чапаевца с шумом и криками. "Одурели! Напились!" — весело осудил игруний Ковригин. "А сам-то! — отмахнулась от него Свиридова. — На себя-то посмотри!" "Именно мы с Петром имеем нынче повод, — сказал Ковригин, — применить более впечатляющую жидкость, нежели чай". Поводом этим был наиболее серьёзный контракт Ковригина с журналом и издательством "Под руку с Клио". Издательство обязалось (само предложило) в ближайшие месяцы выпустить два первых тома "Записок Лобастова" в футлярах и с золотым тиснением, фактически подарочное издание. "Петя, давай выпьем", — предложил Ковригин. "Петя, — тут же оказалась рядом Свиридова с бокалом коньяка, — держи ухо востро, Ковригин, конечно, сидит над "Лобастовым", но у него уже три папки материалов о царевне Софье…"