Карлос Сафон - Тень ветра

— Надо нанять кого-то в помощь, вдвоем мы с тобой не справимся с заказами, — твердил отец. — Причем нам нужен не просто знающий человек, но полудетектив-полупоэт, который бы не требовал много денег и не боялся непосильной работы.

— Думаю, у меня есть подходящая кандидатура, — ответил я.

Я встретился с Фермином Ромеро де Торресом в его обиталище, под сводами улицы Фернандо. Бродяга складывал из обрывков, извлеченных из урны, первую страницу «Оха дель Лунес». Передовая статья, судя по иллюстрациям, была посвящена общественным работам и развитию страны.

— Ну вот, очередное водохранилище! — услышал я. — Эти фашисты, мало того что воспитывают из нас усердных богомольцев, хотят заставить нас плескаться в воде, как лягушки.[24]

— Добрый день, вы меня помните? — спросил я негромко.

Попрошайка поднял взгляд, и его лицо расплылось в улыбке:

— Хвала моим очам! Что новенького, друг мой? Не хотите ли глоток вина?

— Сегодня угощаю я, надеюсь, вы не страдаете отсутствием аппетита?

— Ну, от хорошей марискады[25] я бы не отказался, но, впрочем, готов подписаться на все что угодно.

По пути к книжной лавке Фермин Ромеро де Торрес поведал мне о невзгодах, которые выпали на его долю за последние недели, и все ради того чтобы избежать всевидящего ока госбезопасности, но прежде всего — своей персональной немезиды в лице инспектора Фумеро, история его столкновений с которым, судя по всему, составила бы не один том.

— Фумеро? — переспросил я, вспомнив имя солдата, который расстрелял отца Клары Барсело в крепости Монтжуик в начале войны.

Побледнев от ужаса, бедолага молча кивнул. После многих месяцев, проведенных на улице, он был голоден, немыт и вонюч. Бедняга не имел ни малейшего представления о том, куда мы направляемся, и я прочел в его взгляде нарастающую тревогу, которую он пытался скрыть за несмолкаемой болтовней. Когда мы приблизились к нашей лавке, попрошайка стрельнул в меня обеспокоенным взглядом.

— Проходите, пожалуйста. Это лавка моего отца, я хочу вас с ним познакомить.

Бродяга был как комок нервов, очень грязный комок.

— Нет, ни в коем случае, я не при параде, а тут достойное заведение, как бы мне вас не оскандалить…

Отец приоткрыл дверь, оценивающим взглядом оглядел нищего и бросил быстрый взгляд на меня.

— Папа, это Фермин Ромеро де Торрес.

— К вашим услугам, — произнес бродяга дрожащим голосом.

Отец сдержанно улыбнулся и протянул ему руку. Нищий не отважился пожать ее, устыдившись собственного вида и своих грязных рук.

— Послушайте, я, пожалуй, пошел, а вам счастливо оставаться, — пробормотал он.

Отец осторожно подхватил его под руку:

— Ни в коем случае, сын сказал, что вы пообедаете с нами.

Бродяга смотрел на нас с испугом, затаив дыхание.

— Почему бы вам не подняться и не принять горячую ванну? — спросил отец. — А потом, если захотите, мы можем пройтись до Кан-Соле.[26]

Фермин Ромеро де Торрес понес бессвязную околесицу. Отец не переставая улыбался, волоча его вверх по лестнице, в то время как я запирал магазин. После долгих уговоров, применяя тактику, основанную на обмане противника, и отвлекающие маневры, нам удалось засунуть его в ванну, заставив снять лохмотья. Голый, он напоминал фотографию голодающего времен войны и дрожал, как ощипанный цыпленок. На запястьях и щиколотках виднелись глубокие вмятины, а на теле — уродливые шрамы, на которые больно было смотреть. Мы с отцом в ужасе переглянулись, но промолчали.

Бродяга позволил себя помыть, все еще дрожа от испуга, как ребенок. Подыскивая ему в сундуках чистое белье, я слышал, как отец говорил с ним, не умолкая ни на секунду. Наконец я нашел давно не ношенный отцовский костюм, старую рубаху и смену белья. Из того, что мы сняли с бездомного, даже обувь и та в дело не годилась. Я выбрал ботинки, которые отец не надевал, потому что они были ему малы. Лохмотья, включая подштаники, отвратительного вида и запаха, мы завернули в газету и отправили в помойное ведро. Когда я вернулся в ванную, отец сбривал у Фермино Ромеро де Торреса многодневную щетину. Бледный, пахнувший мылом, он как будто сбросил лет двадцать. Мне показалось, они успели подружиться. Возможно, под расслабляющим воздействием соли для ванн бродяга даже раззадорился.

— Вот что я вам скажу, сеньор Семпере, если бы судьба не вынудила меня делать карьеру в сфере международной интриги, я наверняка посвятил бы жизнь гуманитарным наукам. Вот это — мое. В детстве я был одержим поэзией, желал славы Софокла и Виргилия, от высокой трагедии и древних языков у меня до сих пор мурашки бегут по телу, но мой отец, да упокоится он с миром, оказался грубым невеждой, желавшим, чтобы хотя бы кто-то из его детей поступил на службу в жандармерию. Ни одну из моих шести сестер не приняли в гражданскую гвардию, несмотря на излишнюю растительность на лице, которая всегда отличала женщин нашего рода по материнской линии.[27] На смертном одре мой родитель взял с меня клятву: я поклялся, если не надену треуголку,[28] стать государственным служащим, а свои поэтические амбиции навсегда оставлю. Я человек старой закалки, для таких, как я, слово отца — закон, даже если отец — осел, вы ж меня понимаете. Однако не подумайте, будто в годы моей богатой приключениями службы я перестал оттачивать свой ум. Я много читал и до сих пор могу процитировать по памяти отрывки из пьесы «Жизнь есть сон».[29]

— Давайте-ка, сеньор, наденьте эту одежду, а что касается вашей эрудиции, здесь в ней никто не сомневается, — сказал я, приходя на помощь отцу.

Взгляд Фермина Ромеро де Торреса светился благодарностью. Сияя, он вылез из ванны. Отец обернул его полотенцем. Нищий рассмеялся от удовольствия, почувствовав прикосновение к телу мягкой чистой ткани. Я помог ему облачиться в нижнее белье, которое было на несколько размеров больше, чем надо. Отец снял с себя ремень и отдал его мне, чтобы я мог подпоясать попрошайку.

— Ну вы просто картинка, — сказал папа. — Правда, Даниель?

— Да вас можно принять за киноартиста.

— Ну что вы, я уже не тот. В тюрьме потерял свои геркулесовы мышцы и с тех пор…

— По мне, так вы вылитый Шарль Буайе по осанке, — возразил отец. — К слову, у меня к вам есть одно предложение.

— Для вас, сеньор Семпере, я, если надо, убить готов. Только назовите имя, и рука моя не дрогнет.

— Ну, это слишком. Я всего лишь хотел предложить вам работу в моем магазине. Речь идет о том, чтобы разыскивать для наших клиентов редкие книги. Нечто вроде литературной археологии: тот, кто ею займется, должен знать не только классиков, но и тайные механизмы черного рынка. В данный момент не могу предложить высокую оплату, но питаться вы будете с нами, а пока мы не подыщем для вас подходящий пансион, можете оставаться в нашем доме, если, конечно, это вам подходит.

Бродяга молча смотрел на нас.

— Что скажете? — спросил отец. — Идете к нам в команду?

Мне показалось, что Фермин Ромеро де Торрес собирается что-то сказать, но внезапно он разрыдался.

На первую зарплату Фермин Ромеро де Торрес купил себе щегольскую шляпу, башмаки из искусственной кожи и настоял на том, чтобы мы отведали вместе с ним блюдо из бычьих хвостов, которое по понедельникам готовили в ресторанчике, что неподалеку от Пласа Монументаль.[30] Отец нашел ему пансион на улице Хоакин Коста, где жила подруга нашей соседки Мерседитас, благодаря чему оказалось возможным избежать процедуры заполнения регистрационного листка постояльца и таким образом оградить Фермина Ромеро де Торреса от всевидящего ока инспектора Фумеро и его молодчиков. Время от времени я вспоминал ужасные шрамы, покрывавшие тело нашего нового друга. Меня подмывало спросить его об их происхождении, поскольку я подозревал, что инспектор Фумеро имеет к ним некоторое отношение, но что-то во взгляде бедняги подсказывало, что лучше этой темы не касаться. Я понимал, что он сам расскажет нам обо всем, когда сочтет нужным. Каждое утро, ровно в семь Фермин ждал нас у дверей магазина, всегда с улыбкой, безупречно одетый и готовый работать не покладая рук по двенадцать часов подряд, а то и больше. Неожиданно в нем проснулась страсть к шоколаду и рулетам, не уступавшая той, что он питал в отношении древнегреческой трагедии, и Фермин заметно прибавил в весе. Отныне он завел привычку бриться в парикмахерской, волосы, смазанные бриллиантином, зачесывал назад и даже отпустил тонкие усики, чтобы не отставать от моды. Через месяц после того, как бывший попрошайка вылез из нашей ванны, его было не узнать. Но более внешних перемен, произошедших с Фермином Ромеро де Торресом, нас с отцом поражали до глубины души открывшиеся в нем деловые качества. Детективные способности, которые я считал плодом воспаленного воображения, проявлялись даже в мелочах. Он умудрялся выполнять самые немыслимые заказы в течение нескольких дней, а то и часов. Не было такого издания, какого бы он не знал, равно как и ни одной уловки, какую бы он не использовал, чтобы приобрести его по сходной цене. Он с легкостью проникал в частные библиотеки герцогинь с проспекта Пирсон и дилетантов из кружка верховой езды, всякий раз выдавая себя за другого, и с помощью лести добивался того, что ему отдавали книги даром или всего за пару монет.