Анхель де Куатьэ - Учитель танцев (третья скрижаль завета)

– Помиловать! Помиловать!

Максимилиан замирает. Его тело напряжено, словно гигантская пружина под многотонным прессом. Еще мгновение – и он порвет кожаные ремни, сковывающее его тело. Помиловать! Помиловать! Помиловать!

Нерон вынужден принять решение. Он встает, подходит к краю ложи. тысячи пар человеческих глаз неотступно следят за каждым его движением. Император протягивает вперед руку. Воцаряется гробовая тишина. Куда пойдет палец – вниз или вверх? Жизнь или смерть?…

*******

Увлеченные зрелищем зрители и не заметили, как в небе собрались тучи. Мучительная духота дня давала слабую надежду на грозовой ливень, но народ уже даже боялся в это верить.

В течение нескольких недель к ряду на земли Рима не пролилось ни одной дождевой капли. Водоемы стали пересыхать, растения жухли под палящим солнцем. Казалось, разгневанные боги решили превратить римские земли в пустыню.

И вот, над замершим амфитеатром гулкими ударами прокатились раскаты грома. Нерон стоял, словно парализованный, не в силах отжать от своего кулака большой палец. Израненный, истекающий кровью Секст смотрел ему прямо в глаза и вдруг начал смеяться:

– Ну что, матереубийца?! Народ молчит. – сенатор обвел взглядом трибуны. – Представился хороший случай сказать ему правду! Назови им имя императора, приказавшего спалить Рим! Назови свое имя, Нерон! Скажи им правду!

Тревожный шепот волной пошел по трибунам: «Что он говорит?! Нерон сжег Рим?! Не может быть! Секст помешался, тронулся рассудком! Нет, это правда! На руках Нерона кровь наших близких! Христиане – невинные жертвы! Секст прав – во всем виноват Нерон! Из-за него Рим прокляли боги!».

И в тот момент, когда народное волнение достигло своего пика, «Троя» вдруг вспыхнула и загорелась. Внезапно, словно по волшебству. В считанные секунды она превратилась в огненный столб. Огонь пожирал ее с бешеной скоростью.

Сквозь огненное зарево и клубы дыма Максимилиан видел, как Секст пытается освободить Анитию от пут, держащих ее у столба в центре горящей платформы.

– Проклятие Богов заговорщику и клеветнику… – Нерон услышал в своем правом ухе шепот Петрония.

– Боги наказывают заговорщика и клеветника! – провозгласил Нерон.

И толпа, пораженная увиденным, стихла. На ее глазах пламя пожирало макет «Трои» и тех двух человек, которые были на ее вершине. Казалось, Юпитер действительно вмешался в дело.

Прозвучали новые раскаты грома, на трибуны упали первые крупные капли дождя, и начался ливень. Потоки воды, падающей с небесного свода, заставили публику вскочить с мест и бежать в укрытие.

Последнее, что видели зрители, – это Анитию. Секст освободил ее от пут, а дождь спас от огня. Она сидела на вершине тлеющей «Трои» – живая и невредимая – и обнимала мертвое тело Секста, задохнувшегося в дыму, и медленно раскачивалась из стороны в сторону.

Кто-то прокричал в толпе:

– Святая!

*******

Нерон был вне себя от бешенства. И он бы, наверное, убил Петрония на месте, если бы не понимал до конца всей отчаянности своего положения.

Да, ситуация вышла из-под контроля, но Петроний все-таки спас положение. Он догадался в нужный момент отдать приказание служащим амфитеатра о немедленном поджоге «Трои» и вложил в уста императора подходящую реплику.

Теперь народ в замешательстве – чему верить? Словам Секста или императору. Гнев Юпитера, обелявший Нерона в глазах народа, предстал воочию. А то, что он был инсценирован Петронием, к счастью, знал только узкий круг лиц.

С другой стороны, суеверного Нерона напугало чудесное спасение Анитии. Конечно, можно было думать, что это просто случайность, стечение обстоятельств. Но случайность ли? И как объяснить это народу? Наконец, что с ней теперь делать?

– Петроний, я начинаю подозревать, что это ты плетешь против меня заговор! – кричал Нерон.

– Прикажи казнить меня, божествен ный! – спокойно отвечал Петроний, терять ему было нечего.

– И прикажу! – император топал ногами.

Нерон не выносил, когда кто-либо позволял себе говорить с ним в таком тоне. Но нервы у всех были на пределе, так что сдерживать себя приходилось даже императору.

– Я думаю, мы сможем все уладить. Зав трашние игры пройдут именно так, как нам нужно, – сказал Петроний, когда Нерон чуть– чуть пришел в себя. император испытывающее посмотрел на Петрония.

– Казнь Максимилиана не разочарует тебя, – Петроний почтительно опустил голову.

Раздался короткий звонок. Данила поднялся с дивана и пошел открывать дверь.

Аня стояла на пороге нашей съемной квартиры, – тонкая, тихая, с бледным как полотно лицом. Вид у нее был потерянный.

– Что случилось? – спросил я.

– Врачи говорят, его спасет только чудо. Я подумала, что вы сможете помочь.

– она сказала это спокойно и ровно, глядя куда-то мимо или даже сквозь нас. Меньше чем через час мы уже были в его палате. Последние сутки Максим почти не приходил в сознание.

*******

Накануне поздним вечером состояние Максима стало внезапно странным образом ухудшаться. Врачи не могли понять почему. На глазах все его тело покрывалось багровыми пятнами. Они выглядели, словно кровоподтеки от ударов.

В какой-то момент, еще будучи в сознании, Максим внезапно потерял способность говорить. Он пытался издавать какие-то звуки, что-то сказать Ане. Но язык его не слушался, превратившись в неподвижный, мертвый кусок биологических тканей.

«Двусторонний паралич языка… – протянул обследовавший его дежурный врач. – Странное дело. Как такое может быть?.. Непонятно».

Утром собрали консилиум, пригласили профессора, долго обследовали Максима и пытались понять, какова природа возникших кровоподтеков. Аллергия? Нарушение свертываемости крови? Слабость сосудистых стенок?

Когда врачи вышли из палаты, Аня подошла к профессору и спросила:

– Я его гражданская жена. Вы можете сказать, что с ним?

Профессор внимательно посмотрел на Аню и отвел ее в сторону.

– Он у вас верующий? – пожилой уже мужчина смотрел на нее испытывающим взглядом поверх тонких очков.

– Верующий? – не поняла Аня.

– Ну, христианин? – уточнил он.

Аня задумалась. Как ей правильно ответить на этот вопрос?

– Верующий, но не христианин, – сказала она через секунду. – Но почему вы спрашиваете?

– Видишь ли, милая, – профессор выглядел сосредоточенным и одновременно с этим растерянным. – Очень уж похожи на стигма ты… Знаешь, что это такое?

– Да, знаю, – ответила Аня.

Профессор выдержал долгую паузу, в продолжение которой напряженно смотрел в пол, словно пытался там что-то найти.

– Умеешь молиться – молись, – сказал вдруг этот странный пожилой человек в белом халате. – Знаю, это звучит глупо. Но молись…

******* Максим открыл глаза и посмотрел на нас.

– Э-э-эу, э-э-эу, – мычал он, переводя взгляд с нас на Аню и с Ани на нас.

Его руки хаотично двигались по одеялу. Он, видимо, не мог с ними управиться, но хотел что-то показать нам с помощью жеста.

Данила подсел к нему на кровать и тихо спросил:

– Тебе кажется, Аня в опасности?

– Э-э-эу! Э-э-эу! – Максим делал Даниле утвердительные знаки головой и, кажется, улыбался – его поняли!

– Мы позаботимся о ней, не волнуйся. Позаботимся…

– Э-э-эу! Э-э-эу…

Сознание Максима стало мерцать, и он погрузился в небытие.

– Вот, – Аня приподняла одеяло.

Мы увидели изуродованное кровоподтеками тело. И тут, прямо на наших глазах, огромные, массивные багровые пятна стали проступать на его кистях и стопах. Казалось, что в них лопнули сосуды, сразу все. Кровь хлынула в ткани, и они мгновенно разбухли.

Я инстинктивно прикоснулся к багровому стигмату на его ладони. И в то же мгновение пол стал уходить у меня из-под ног. Яркий солнечный свет, заливавший пространство, ударил в глаза. Барабанные перепонки судорожно задрожали от неистовых криков улюлюкающей толпы, скандирующих аплодисментов, топота ног, рева диких животных и надрывного стона умирающих.

На гигантских трибунах античного Колизея бесновалось обезумевшее людское море. Волна возбуждения мощным потоком прокатывалась по трибунам и, не затухая ни на мгновение, тонула в следующей. Арена, как поле брани, была усеяна человеческими телами, сотни животных – львов, тигров, пантер, леопардов, диких собак, – обезумев от вкуса крови и обилия жертв, рвали на куски человеческие останки.

На высоком помосте в центре арены три раба, орудуя большими молотками, приколачивали тело человека к кресту.

Толпы черни с самого рассвета ждали, когда же откроются ворота амфитеатра.

Со страхом и упоением люди прислушивались к рычанию львов, хриплому реву пантер и вою диких собак. Зверей не кормили уже два дня, лишь дразнили кровавыми кусками мяса. Представление с участием зверей должно было стать кульминацией торжеств. Публика ожидала чего-то прежде не виданного и особенного.