Филип Пулман - Добрый человек Иисус и негодник Христос

Время от времени мы станем вспоминать тебя, как некогда любимого деда, который ныне умер; станем рассказывать о тебе разные истории, станем кормить ягнят, и жать хлеб, и давить вино, и сидеть под деревом в вечерней прохладе, и привечать путника, и приглядывать за детьми, и врачевать недужных, и утешать умирающих, а затем, когда придет наш срок, приляжем на отдых без боли и страха и вернемся в землю.

И пусть молчание говорит само с собою…

Иисус умолк. Он сказал все, что хотел.

Иоанн сел, протер глаза, а затем растолкал Петра и указал вниз, на долину; и вскочили оба на ноги и побежали вверх, туда, где Иисус все еще стоял на коленях в одиночестве.

— Учитель, — воскликнул он, — мне страшно жаль, прости, я не хотел тебя потревожить, но вверх по тропе от города идут люди с факелами.

Иисус встал, опираясь на руку Иоанна.

— Ты еще можешь уйти, учитель, — промолвил Иоанн. — У Петра есть меч. Мы их задержим. Скажем, что тебя не видели.

— Нет, — ответил Иисус. — Не хочу, чтобы вышла драка.

И он спустился вниз по тропе к остальным ученикам и велел Петру вложить меч в ножны.

Поднимаясь вверх по тропе в свете факелов, Христос сказал капитану стражи:

— Я обниму его, и так вы узнаете, кто вам нужен.

Когда же все приблизились к Иисусу и трем его спутникам, Христос подошел к брату и поцеловал его.

— Ты? — воскликнул Иисус.

Христос заговорил было, но его оттеснили: к Иисусу бросились стражники. Вскоре Христос затерялся в толпе любопытных зевак: они прослышали о том, что должно произойти, и пришли поглазеть.

Видя, что Иисус арестован, люди подумали, что он предал их доверие, что он — всего-навсего еще один мошенник от религии, каких кругом пруд пруди, и что все им сказанное — это ложь. Тут все принялись вопить и насмехаться, и, чего доброго, напали бы на Иисуса и тут же, на месте, с ним бы расправились, если бы стража не сдержала их натиск. Петр снова попытался обнажить меч, но Иисус заметил — и покачал головой.

— Учитель! Мы с тобою! — воскликнул Петр. — Мы тебя не оставим! Куда бы тебя ни повели, я пойду за тобой!

Солдаты увлекли Иисуса вниз по тропе, а Петр поспешил следом. Пленника провели через городские ворота и к дому первосвященника. Петру же пришлось ждать во дворе снаружи: он подсел к служителям и стражникам, что грелись вокруг жаровни, ибо ночь выдалась холодная.

Каиафа срочно созвал на совет главных священников, старейшин и книжников. Событие из ряда вон выходящее — ведь по иудейскому закону судам запрещалось заседать ночью; но дело не терпело отлагательства. Раз уж священники взялись судить Иисуса, следовало покончить с этим до начала празднества.

Иисуса поставили перед синедрионом и принялись допрашивать. Иные священники, над которыми Иисус некогда одержал верх в споре, только и искали повода передать его римлянам, и призвали свидетелей в надежде осудить его. Однако ж они натаскали лжесвидетелей недостаточно хорошо, и те противоречили друг другу. Например, один говорил:

— Я слыхал, как он уверял, будто в силах разрушить храм и в три дня создать его.

— Нет! Это был не он! — закричал другой. — Это кто-то из его последователей.

— Но Иисус этого не отрицал!

— А я говорю, это он! Я сам слышал, как он такое говорил.

Не все священники соглашались в том, что причин вынести Иисусу смертный приговор — достаточно.

Наконец Каиафа изрек:

— Ну, Иисус, что скажешь? Что ответишь на обвинения?

Иисус молчал.

— Как насчет обвинения в богохульстве? Не ты ли утверждал, будто ты — сын Божий и Мессия?

— Это ты так говоришь, — промолвил Иисус.

— Так и последователи твои говорят то же, — сказал Каиафа. — Или ты за них не в ответе?

— Я просил их этого не делать. Но даже если бы я так говорил, это не богохульство, как тебе хорошо известно.

Каиафа со священниками знали: Иисус прав. Строго говоря, богохульством считалось проклинать имя Бога, а Иисус такого никогда не делал.

— А как насчет притязаний на титул царя иудеев? Эти слова повсюду на стенах намалеваны — мы своими глазами видели. Что скажешь?

Иисус молчал.

— Молчание — не ответ, — промолвил Каиафа.

Иисус улыбнулся.

— Иисус, мы изо всех сил стараемся судить тебя по справедливости, — продолжал первосвященник. — Нам кажется, ты задался целью учинить беспорядки, причем ты желаешь втравить в них не только нас, но и римлян. А времена нынче непростые. Нам необходимо защитить свой народ. Ты разве сам не понимаешь? Не осознаешь опасности, которой подвергаешь всех и каждого?

Иисус по-прежнему молчал.

Каиафа обернулся к священникам и книжникам:

— Мне очень жаль, но выбора у нас нет. Придется поутру препроводить этого человека к наместнику. Безусловно, мы будем молиться о том, чтобы наместник проявил милосердие.

Во дворе дома первосвященника толпились люди: они теснились поближе к жаровне, чтобы согреться, и возбужденно толковали об аресте Иисуса и о том, чего ждать теперь. Был среди них и Петр. И вот пригляделась к нему одна служанка и сказала:

— Ты был с Иисусом, верно? Я видела тебя с ним вчера.

— Нет, — отвечал Петр. — Он до меня никакого касательства не имеет.

Чуть позже кто-то еще сказал своим соседям:

— Этот человек — один из последователей Иисуса. Он был с Иисусом в храме, когда тот опрокинул столы меновщиков.

— Я? Да никогда, — возразил Петр. — Ты, должно быть, ошибся.

А перед самым рассветом третий человек, расслышав какое-то замечание Петра, молвил:

— Ты ведь один из них, так? Речь твоя обличает тебя. Ты — галилеянин, как и он.

— Не понимаю, о чем ты, — отвечал Петр.

И тут запел петух. До той минуты мир словно затаил дыхание, будто само время застыло в часы тьмы, но уже близился миг, когда забрезжит свет дня, а вместе с ним — землю захлестнет отчаяние. И почувствовал это Петр, и выйдя вон, плакал горько.

Предав брата солдатам, Христос уединился для молитвы. Он надеялся, что вернется ангел: ему необходимо было поговорить о том, что он только что сделал и что случится теперь; и ему отчаянно хотелось объясниться насчет денег.

Он помолился, но сон не приходил, потому с первым светом он пошел в дом первосвященника, где ему рассказали про галилеянина, который уверял, что Иисуса не знает, а на заре горько разрыдался. И даже во власти тревоги и горя Христос записал то, что услышал.

Но он по-прежнему не находил себе места от волнения и затесался в толпу, что собралась узнать, каков будет приговор над Иисусом.

Наконец распространился слух: Иисуса отведут к римскому наместнику. Вскорости после того распахнулись двери в доме первосвященника, и вышел отряд храмовой стражи, выводя Иисуса со связанными за спиною руками. Солдатам приходилось защищать его от тех самых людей, которые еще несколько дней назад встречали его приветственными ликующими криками; теперь же они бранили его, потрясали кулаками и плевались.

Отряд двинулся ко дворцу наместника; Христос поспешил следом. А в ту пору наместником был Понтий Пилат, человек весьма суровый: он славился жестокими приговорами. Там же ожидал суда еще один узник, политический террорист и убийца именем Варрава; и никто не сомневался, что уж его-то точно распнут.

И вспомнил Христос про овна, запутавшегося рогами в чаще.

И вот Иисуса довели до дворца наместника, и втащили внутрь, и швырнули к ногам Пилата. Каиафа пришел выдвинуть обвинения против Иисуса; Пилат слушал.

— Ты наверняка видел, господин, повсюду намалеванные надписи на стенах: «Царь Иисус». Вот кто за них в ответе. Этот человек спровоцировал разгром в храме, вызвал волнения в народе; мы осознаем опасность гражданских беспорядков, так что…

— Ты слышишь? — обратился Пилат к Иисусу. — Я своими глазами видел гнусные надписи. Стало быть, это ты тому виной? Ты называешь себя царем иудеев?

— Это ты говоришь, — отвечал Иисус.

— Он и с тобой так же оскорбительно разговаривал? — вопросил Пилат Каиафу.

— Постоянно, господин.

Пилат велел солдатам поставить Иисуса на ноги.

— Я спрошу еще раз, — сказал Пилат, — и на сей раз рассчитываю на толику учтивости. Ты — царь иудейский?

Иисус ничего не ответил.

Пилат сбил его с ног и сказал:

— Слышишь, сколько свидетельствуют против тебя? Ты думаешь, мы такое потерпим? Думаешь, мы так глупы, чтобы позволять возмутителям спокойствия расхаживать на воле, сеять смуту и подстрекать людей к мятежу или чему похуже? Наша обязанность — поддерживать здесь мир и порядок. И я не допущу никаких политических волнений — откуда бы они ни исходили. Я их в зародыше уничтожу, так и заруби себе на носу. Понял? Что скажешь на это, царь Иисус?