Арнон Грюнберг - День святого Антония

— Каждый отвечает на этот вопрос по-своему, — сказал Криг. — Я бы сказал, что любовь — это надежда на то, что есть что-то большее, чем просто желание использовать. Но насколько оправданна эта надежда, я не знаю, да и не хочу знать. Надежда остается надеждой, и возможно, надежда никогда не оправдывается, кто знает?

И он кивнул в сторону туалета.

— Боже мой, — прошептал он, — она не самая красивая, но она самая лучшая. Я просто с ума схожу, когда о ней думаю.

Левая его рука изображала вертолет, который должен вот-вот подняться в воздух.

Из-за барной стойки вышла женщина и подошла к нашему столику.

— Эй ты, — обратилась она к Кригу. — Тебя я больше не обслуживаю.

Он поднялся с места. Сзади к его штанам приклеилась большая розовая жвачка. Он, должно быть, сел на нее, не заметив.

— Ты, наверно, с кем-то меня перепутала, — сказал он.

— Сколько же у тебя двойников? — спросила она.

— Их не слишком много, — сказал он, — должен признаться.

— Ну так вот.

— Что такого я сделал?

— Ты сам прекрасно знаешь.

Хорватка вернулась из туалета.

— Налей мне чего-нибудь выпить, — сказал Криг, — и пусти вентилятор посильней, а то я с ума схожу от жары.

И он опять стал изображать левой рукой вертолет, который с минуты на минуту должен взлететь.

— Я тебя больше не обслуживаю, — повторила барменша.

— Что он такого сделал? — спросил Тито.

— Об этом я лучше промолчу.

— Послушай, — сказал Криг, — я, если захочу, могу купить весь этот бар. Я просто выкуплю его, если у меня возникнет желание, и ты тогда первая отсюда вылетишь. Поняла? Так что принеси мне что-нибудь выпить.

— Я тебя не боюсь, — сказала она. — Я тебя не боюсь.

И с этими словами она вернулась за стойку.

Криг снова уселся. Он пожал плечами.

— Никакого уважения, — прошептал он. — Никакого уважения.

Тыльной стороной руки он погладил хорватку по щеке.

— Пенни, — бормотал он, — Пенни, твое имя я никогда не забуду.

Он встал и прошептал Тито на ухо: «Лучшая, она, без сомнения, лучшая, я с ума схожу, когда о ней думаю».

— Вам пора возвращаться к работе? — поинтересовался Поль.

Криг кивнул.

— Соблазн как невротическое отклонение, — бормотал он, — секс как невротическое отклонение, контакты как невротическое отклонение, писательство как невротическое отклонение. Все это одно к одному, если я прав, если я прав…

Он снова почесал свою грудь. Волдыри на ней, похоже, сильно зудели, мы видели, что некоторые из них он расчесал до крови.

Вдруг он наклонился корпусом вперед.

— У меня семь кредиток, — сказал он, — из которых четыре безлимитные. Стоит мне захотеть, поймите, и я куплю этот бар, даже глазом не моргнув. Если вам понадобятся деньги, обязательно дайте мне знать, я не хочу, чтобы Рафаэлла в чем-то нуждалась, она ни в чем не должна нуждаться.

И с этими словами он пошел к выходу, но на полпути остановился и вернулся к нам. Он пристально посмотрел на хорватку.

— Ты лучшая, — сказал он. — Пенни, ты самая лучшая.

— Я знаю, — промолвила она и, посмотрев ему прямо в глаза, добавила: — Ну, хватит, — сказала она. — Теперь уходи.

Он взглянул на нас.

— Я негодяй, — произнес он. — Некоторые даже считают, что я страшный негодяй. Говорю это без гордости, но и без ложной скромности.

Мы смотрели на него в упор, стараясь вложить в свой взгляд все презрение, которое мы испытывали к нему в душе, смотрели до тех пор, пока у нас не начали слезиться глаза. Только мы сомневаемся, что он это заметил.

Его рука скользнула в карман брюк и вытащила оттуда кредитки.

— Вы знаете, что это? — хриплым голосом спросил он. — Огнестрельные пулеметы. Из них я расстреливаю одиночество наповал. Тра-та-та-та-та! Могу порекомендовать каждому.

И он пошел к двери. Но возле двери остановился.

— Да включи же ты наконец вентилятор посильней! — крикнул он. — Ты что, хочешь, чтобы мы все тут сдохли?

И он снова стал изображать руками вертолет, который должен подняться в воздух.

— Он омерзителен, — сказал Тито.

— Он больной, — сказал Поль.

— Он точно такой же, как и все остальные, — повторила хорватка. — Но у него смешные кудряшки.

После этого она встала и сказала:

— Мне надо на север. Вы можете проводить меня до метро.

— А как же твоя машина? — спросил Тито.

— Да ладно, я оставлю ее здесь.

На улице было уже темно, но воздух до сих пор так и не остыл.

Мы пошли в сторону метро «Франклин-стрит».

Хорватка, как всегда, придерживала свою юбочку.

— Не упустили ли мы еще чего-нибудь из того, что вы должны знать? — спросила она.

Мы замялись.

— Ладно, — сказала она. — Никогда не забывайте про волосы. Тритесь башкой об их живот и ноги. Как это делают кошки. А потом, перед тем как взять в рот, отбросьте волосы назад и посмотрите им прямо в глаза. Смотрите на них так, словно хотите их загипнотизировать. Словно увидели перед собой пылающий терновый куст. Вот так надо делать. Уж мне-то не знать? Я ведь лучшая.

И она нырнула в бакалейную лавку. А мы — следом за ней.

— Надо же, ты знаешь этого гада Эвальда Крига, — промолвил Тито.

Она пожала плечами и подошла к прилавку.

— Обожаю «Оранжину», — объявила она. — У вас она есть?

Продавец кивнул.

— Три, — сказала она.

Он протянул ей три бутылочки. Где-то на заднем плане звучало: «Ун-дос-трэс, Мария». Мы узнали мелодию, это была одна из любимых песен Рафаэллы.

— Я плачу, — сказала она. — Сегодня я угощаю.

Выйдя на улицу, мы открыли бутылочки и чокнулись апельсиновым напитком.

— За жизнь! — сказала она.

— За жизнь! — подхватили мы.

— За будущую жизнь! — сказала она.

— За будущую жизнь! — подхватили мы.

— За ту жизнь, что подойдет нам, как платье, скроенное для нас лучшим портным. Давайте выпьем за эту жизнь!

— За эту жизнь! — сказали мы.

— Ну вот, теперь съедим немного «Тик-така», и я поеду. Она достала из сумки коробочку драже и распределила то, что в ней еще оставалось, на троих.

Когда мы подошли к станции метро, мы спросили:

— Можно мы проводим тебя вниз?

— Нет, — ответила она, — не нужно.

Она закрыла сумочку.

— Никто не умеет трахаться так, как я, — сказала она. — Никто.

И побежала вниз по ступенькам.

А мы остались на улице, стояли и пили «Оранжину» из бутылочек, пока не допили все до конца.

Рафаэлла сидела за кухонным столом. Целый день, как она сказала, она провела в поисках работы, обходила разные бары и кофейни, но оказалась никому не нужна. В данный момент никому.

Рафаэлла курила сигарету.

— Мы должны отсюда уехать, — сказала она. — Мы должны вернуться домой. У нас здесь нет будущего.

— У нас нигде нет будущего, — сказал Тито.

— А ты не могла бы попросить помочь тебе кого-нибудь из твоих поклонников? — спросил Поль.

Она покачала головой.

— Нет, — сказала она. — Это невозможно.

Мы еще немного постояли на кухне. Мы не сказали ей, что встретили Эвальда Крига, не сказали, что он просил нас передать ей привет, мы также не сказали, что он предлагал нам деньги. Мы бы скорее умерли, чем согласились принять деньги от Эвальда Крига.

Наконец мы пошли спать.

— Мы уже несколько дней ничего не писали в тетради, — сказал Тито.

Мы достали тетрадь, но рассказать можно было столько всего, что мы не знали, с чего начать. В итоге мы записали следующее: «После того как все закончится, она прочищает себе уши ватной палочкой, иначе она об этом забудет. Раньше она носила парик, чтобы выглядеть старше». Мы прочли вечернюю молитву, за Рафаэллу, за хорватку, за нас, за будущее, за жизнь, которая придется нам впору, как свадебное платье, скроенное точно по мерке.

— Она делала с нами все, — произнес Тито.

Поль кивнул.

— Она делала с нами все.

Мы вступили в мир, где люди говорят друг другу: «Делай со мной все», а в ответ раздается: «Хорошо, я буду делать все с тобой».

Наша хорватка стала мировой знаменитостью. О ней написали на первых полосах всех газет. На первой полосе «Нью-Йорк пост», а в «Дейли ньюс» даже с ее фотографией. На первой полосе «Таймс» ее фото нет, но все равно о ней пишут на первой полосе.

На всех снимках вид у нее вызывающий и высокомерный. Глаза ей слепит вспышка. Она все в той же блузке, что была на ней в тот раз, когда мы пили «Оранжину».

В «Нью-Йорк пост» у нее на груди выведено крупным шрифтом число 42. Столько ножевых ударов она нанесла. Похоже, она все продолжала колоть ножом, когда человек был уже давно мертв.

В полиции поразились ее силе. Она даже попыталась отрезать ему кисти. Но у нее не получилось. Кисти остались на месте, правда, немного болтались. Мы знаем все это из газет. Целый день мы только и делали, что читали газеты.