Фелисьен Марсо - Капри - остров маленький

Несмотря на большое расстояние, маленькая хрупкая фигурка на поверхности зеленой воды, оставлявшая за собой пенящийся след, вырисовывалась довольно отчетливо. С высоты был виден также толстый слой воды, огромная глубина, эти пропасти и опасности, которые не замечал сам пловец, беспечно преодолевая их брассом.

— Вы любите плавать?

Возможно, ее фраза прозвучала недостаточно вопросительно. Оставаясь все в той же позе, устремив взгляд вдаль, Андрасси ничего не ответил. Он смотрел на дорогу, которая, петляя по холму, спускалась к морю, глядел на зеленые и желтые кабины пляжа, на повозку, которую медленно тянула в гору лошадь. Когда ее скорость увеличивалась, отчетливо слышалось поцокивание копыт.

Андрасси поднял глаза на госпожу Сатриано. Она по-прежнему созерцала пейзаж, но восхищенное и сладострастное выражение исчезло. Ее крупное, костистое лицо было спокойно, но это был такой покой, какой наступает после пережитого горя, после пролитых слез.

— Андрасси, — спросил пожилой человек в панаме, — вы не забыли о моей телеграмме?

— Она уже отправлена, сударь, — ответил Андрасси.

Он обернулся. Распластанные на шезлонгах в оранжевую полоску тела казались медленно плывущими, постепенно растворяющимися в умиротворенном забвении: притаившийся под своей панамой Форстетнер, развернутый, как лента, долговязый Вос и госпожа Сан — Джованни, безвольно опустившая вниз свою короткую ладонь с изумрудом.

— Ради чего еще стоит жить? — произнесла она.

В этот момент на маленькой аллее появился слуга в белой куртке с подносом в руке. Среди лютиков он выглядел нелепо. Миновав массивное дерево с голубыми конусообразными ветвями, он подошел к террасе. Выставив вперед подбородок, наклонился к Форстетнеру, который взял письмо и сказал: «Вы позволите…» Остальные бессознательно уставились на него. События на островах случаются редко, и поэтому любопытства вызывают больше, чем в иных местах.

— Андрасси, — сказал, наконец, Форстетнер, — будьте добры, пойдите и ответьте, что я согласен.

Андрасси направился по маленькой аллее. В конце ее, сразу за небольшим поворотом, около цинний застыла в выжидательной позе молодая девушка. Она стояла рядом с цветами, освещенная солнцем, и смотрела на приближавшегося к ней Андрасси. В других странах девушки обычно ведут себя либо вызывающе, либо очень скромно. А в Италии все обстоит иначе. Например, не далее как вчера Андрасси, возвращавшегося с прогулки с тремя веточками лаванды в руке, окликнули две юные особы.

— О! Вы не подарите их нам?

Андрасси подумал было, что им захотелось познакомиться с ним. Просидев долго на голодном пайке, он решил попытать счастья. Полное фиаско. Заполучив веточки лаванды, девушки тут же удалились, утратив к нему всякий интерес.

— Согласен, — сообщил он.

Молодой человек даже не знал, о чем шла речь. Согласен. А на что? Но как же она прелестна: блестящие глаза, высокие, красиво закругленные скулы.

— Согласен, — повторил он, пытаясь привнести в эту короткую фразу что-то личное.

— Я поняла, — улыбнулась девушка.

Он разглядывал ее очень серьезно и напряженно.

— Это вы господин Форстетнер?

— Нет, я его секретарь.

Она улыбнулась еще раз, и глаза ее заискрились весельем. На ней был красный шерстяной джемпер. Андрасси обратил внимание, какие у нее темные, очень легкие, пушистые волосы Он стоял и смотрел на нее.

— До свидания, — сказала она.

Он протянул было руку, но на секунду опоздал. Она пошла и на ходу обернулась. Дальше стояли два кипариса. Их тень легла сначала на красный шерстяной джемпер, потом на голые ноги.

Андрасси вернулся на террасу. Сидя на краю своего шезлонга, госпожа Сан-Джованни походила на женщину, собирающуюся вот-вот уехать, но никак не решающуюся это сделать. Она смотрела на Форстетнера, а Сатриано — на нее, и все их мысли читались у них на лицах. «Он согласен? — задавала себе вопрос Ивонна. — Интересно, на что? Что он такое затевает? Что-то, чего я не знаю? Это уж слишком. Покупает или продает?» Маркиза Сан — Джованни вполне могла, увидев объявление о продаже или сдаче внаем дома, без колебаний прийти туда и предложить свои услуги, предложить найти постояльца, причем вовсе даже не ради того, чтобы заработать, поскольку Сан-Джованни были достаточно богаты, а из чистого любопытства, из-за желания принять участие, побаловаться немного цифрами. «Она — генуэзка, не надо этого забывать», — сказал Сатриано.

Известен анекдот: один генуэзец выбрасывается из окна. Римлянин собирается сделать то же самое. Его удерживают. «Нет, нет, отпустите меня, — отвечает римлянин. — Если генуэзец бросается из окна, значит, на этом можно заработать».

Сатриано посмотрел на Ивонну. Он уже наслаждается при мысли о замечании, которое она сейчас сделает, обязательно сделает.

— Ага! А я что-то про вас знаю, я что-то про вас знаю! — произнесла госпожа Сатриано, обращаясь к Андрасси.

Она погрозила пальцем, и на ее епископском лице внезапно появилось плутовское выражение. Появилось на одно мгновение, словно тень от чьей-то руки.

— И я вас понимаю! Вам нравится бывать там, где есть цветы. Да, да!

Издевается она, что ли? Однако графиня Сатриано — сама доброта. Она никогда ни над кем не издевалась.

— Я понимаю, понимаю.

Она покачивала подбородком, как благодушный кардинал, который соизволил простить молодого левита за то, что тот поднял голову, когда над ним запела птичка.

Ивонна Сан-Джованни сошла с террасы и направилась по аллее, мимо лютиков, к выходу. Сатриано проводил ее до калитки. Он продолжал говорить с ней о всяких пустяках тихим, спокойным голосом. Она отвечала ему. Он склонял к ней свое бледное круглое лицо с застывшим на нем выражением лукавого интереса. Ивонна говорила так громко, что на террасе все было слышно:

— Двенадцать тысяч! Они тебя переиграли, добрый ты мой человечек.

— Деньги, все время о деньгах, — прокомментировал Вос.

— Бедняжка Ивонна! — произнесла госпожа Сатриано. — Она такая щедрая.

— В самом деле, — заметил Вос. — Готова отдать все, но ни лирой больше.

— Ради других в лепешку разобьется.

— Это точно, — поддакнул Вос. — Но лепешку поджарит и съест.

Панама Форстетнера издала неопределенный поскрипывающий звук. Форстетнер любил шутки, но не настолько, чтобы восхищаться остротами художников по поводу маркиз.

— Что меня покоробило, откровенно говоря, — снова заговорила госпожа Сатриано, — так это то, что на скромный завтрак среди своих она явилась в английском костюме.

— Можно со смеху лопнуть, — согласился Вос, одетый, как простой рыбак, в полотняные брюки и в свитер.

— На Капри каждый одевается, как хочет. Поэтому такой костюм просто неуместен. Точнее, не совсем уместен, — смутилась госпожа Сатриано, застеснявшаяся своих резких слов.

Солнце, постояв над крышей виллы, только что скрылось за горным склоном. Но тень упала только на часть пейзажа. И окружающий мир оказался разделенным на две части. Тень. И то, что пока еще оставалось на солнце, словно некий потерянный рай, блестящий, сверкающий, бесконечно желанный со своими развалинами старого Кастильоне, который солнечные лучи окрасили в розовый цвет, с семафором в крупную черно-белую клетку, и с тремя светлыми Фаральони, выступающими из синей воды. Внизу риф сирен протянулся в море, как огромная лапа. От него медленно отплывала лодка, подталкиваемая легкими рывками весел.

Проезжая мимо, кучера показывали на нее своим пассажирам:

— Вилла графа Сатриано.

Туристы поднимали голову. С дороги видна была серая стена, из-за которой выглядывали бледно-розовые зонтики магнолий. Наверху ящики с геранью и два больших красных горшка с растущими в них двумя огромными кактусами, ощетинившимися своими похожими на воздетые вверх ладони-лопатки, — словно кошмар ребенка, которому снится, что на него со всех сторон сыпятся шлепки и что вокруг — одни только руки, сплошные руки. Наверху белый фасад виллы, а также розовая, серая и желтая гамма горного склона, обрамленного кромкой деревьев. Слишком долго смотреть на пейзаж не следует. А то постоишь с запрокинутой головой, и в конце концов появляется ощущение, будто гора вот-вот упадет тебе на голову. Есть люди, которым это неприятно.

— А ты, Артур, скажи, мог бы ты жить вот с такой горой над твоим домом?

Голоса говорящих достигали террасы. Сатриано презрительно улыбнулся. Взял в руки пенсне. Единственное пенсне на всем острове. Его привязанность к этой устаревшей форме усиления зрения тоже была не лишена презрения. Он наклонился над парапетом. Его большую бледную голову и его пенсне увидели с дороги, и кучер восторженно поздоровался с ним.

— Это сам граф Сатриано, — сообщил он своим клиентам, и те смущенно и нелепо уставились на него.