Евгений Титаренко - Критическая температура

Шум и разноголосица в классе имели причину. Опять надо было заполнять анкеты, или «опросные листы», как именовались они в действительности. Кто-то не слишком остроумно назвал их однажды «опоросными» листами.

Существование «опросников» было связано с появлением в школе «научной группы» москвичей. Называясь «группой», они явно преувеличили свое качество, поскольку было их всего двое: аспирант и аспирантка. Но и двух энергичных ученых (или будущих ученых) вполне хватило, чтобы завалить школу анкетами, которые нумеровались от единицы до бесконечности. О чем только не спрашивалось в них: «Ходишь ли ты в кино? Как часто?», «Где работают твои родители?», «Сколько книг ты прочитал (прочитала) за год?», «Дружишь ли с девочкой (мальчиком)?» Вопросы адресовались учащимся мужского пола, скобки – для женского. «Каким видом спорта ты увлекаешься? Не увлекаешься – почему?», «Любишь ли смотреть телевизор? Какие передачи нравятся тебе больше всего?», «Какую профессию изберешь в будущем?» И так далее, и так далее. Чаще всего «опросники» выдавали на дом, иногда, как сейчас, требовали заполнить их прямо в классе. Жертвой этих веселых кампаний становилась, как правило, литература, а на этот раз повезло истории. Причем «опросник» № 6 раздали вторично. Милка попробовала вспомнить, что писала она в шестом номере несколько недель назад, но это ей не удалось. Благо, вопросы были такими, что отвечать на них можно было, не задумываясь. «Как ты относишься к окружающим?», «Какое качество в себе и людях ты считаешь преобладающим?»

В пространной графе для ответов на вопрос: «Как ты относишься к окружающим?» Милка своим красивым детским почерком написала одно слово: «хорошо». А, переходя к вопросу «Какое качество…», неожиданно для себя резко оглянулась назад, на Юрку. Он в это время разговаривал с Колькой Болдыревым, что сидел за его спиной, и когда он так же быстро, как Милка, глянул в ее сторону – Милка успела отвернуться от него и сразу с преувеличенным вниманием уткнулась в отпечатанный типографским способом «опросник». Удостоверила: «трудолюбие» считает она главным качеством в себе и людях. То, что Юрке не удалось перехватить ее взгляд, принесло какое-то необъяснимое облегчение. Милка даже тихонько засмеялась про себя. А потом склонилась над «опросником» и покраснела. Машинально подчеркнула тонюсенькой линией свое и общечеловеческое «трудолюбие», выпрямилась, не находя объяснения ни внезапно охватившему ее веселью, ни своему смущению затем.

На Юрке была всегдашняя спортивная куртка и белая рубашка со свободно распахнутым воротником, так что в отворотах проглядывали загорелая грудь и шея. Раньше Юрка носил боксерский «ежик», а теперь зачесывал волосы, как остальные мальчишки, – прямо на лоб, и эта короткая челка его была густой, волнистой. Вчера Милке очень хотелось потрогать ее, не решилась почему-то. Но светлые Юркины волосы даже со стороны выглядели мягкими, как бы невесомыми. И глаза у него были тоже светлые. Точнее светло-серые. Временами, когда Юрка глядел на тебя, задумавшись о чем-нибудь, казалось, он смотрит не в лицо, а куда-то внутрь тебя и угадывает твои мысли, твои желания… Под этим его взглядом становилось немножко не по себе. Впрочем, раньше Милка не слишком замечала, как и на кого смотрит Юрка. Но, должно быть, именно о таких взглядах говорят, что они «с сумасшедшинкой»…

Все началось у реки, совсем недавно, каких-нибудь полторы недели назад. Милка не помнит, кто подал идею пойти всем классом позагорать на первом уже по-настоящему летнем солнце. Но в воскресенье все как один явились к реке. Мальчишки сразу стали небрежно бросать на траву пиджаки, брюки, рубашки. А девчонки ушли раздеваться к лодочной станции, чтоб их не видно было из-за понтонов. Потом, в купальниках, держа перед собой аккуратно сложенные платья и в сотый раз на всякий случай оглядывая себя, присоединялись к мальчишкам.

На Милке был новый японский купальник. И, может быть, это, а возможно, то, что купальный сезон и, следовательно, сезон купальников, еще не наступил, повергло ее в смущение. Она раскаивалась, что пришла к реке, раскаивалась в желании похвастаться новым купальником и уже намеревалась сбежать со своим платьем за понтон, когда заметила, что откровеннее всех глядит на нее Юрка. И, странное дело, она под его взглядом опустила свое платье на траву, приткнула рядом босоножки, выпрямилась и тоже уставилась на него, глаза в глаза. Наверное, это продолжалось не очень долго. Скорее всего, никто даже не заметил, что случилось вдруг между ними. Но этот взгляд, эти мгновения или секунды их загадочного общения с Юркой что-то перевернули в Милке. Она играла в волейбол, усаживалась вместе с другими девчонками на берегу, чтобы окунуть в холодную воду босые ноги. Но все вокруг было уже совсем не таким, каким воспринималось раньше.

Юрка один из немногих ребят успел загореть, и, куда бы ни смотрела Милка, уголком глаза ловила его коричневое, мускулистое тело. Тогда впервые оценила она Юркин задумчивый – куда-то сквозь нее – взгляд, и ей впервые сделалось не по себе под этим взглядом…

От Инги Суриной пришла записка: «Слышала?!?!?!»

Милка нарочито непонимающе повертела перед собой записку, как бы стараясь вникнуть в смысл многочисленных вопросительных и восклицательных знаков после единственного слова.

Из окон директорской квартиры хорошо просматривалось единственное выходящее во двор окно его школьного кабинета, форточка которого, закрытая с вечера, оказалась утром распахнутой… Потому-то Елена Тихоновна, жена директора, и заставила мужа проверить свое хозяйство задолго до начала занятий. Однако Милкиной матери она сообщила о вчерашнем происшествии хоть и негодующе, но под строжайшим секретом. Милкина мать со своей стороны, посвящая Милку в подробности ночного события, обязывала хранить их в тайне. И Милка безоговорочно согласилась с ней. Теперь подумала: неужели вся школа уже знает об этом? И опять стало необъяснимо тревожно на душе.

Повернулась к Инге, недоумевающе пожала плечами: мол, ничего не слышала, ничего не понимаю. Инга жестами показала: «На перемене объясню!» Мол, еще ахнешь.

Вчера Инга Сурина была на дне рождения. Но под предлогом домашних заданий ушла рано. Что она «зубрила» и что до трясучки боится выпускных экзаменов – общеизвестно. Но с вечеринки она ушла одной из первых не поэтому. Инга (что ни для кого не секрет) была влюблена в Стаську Миронова и ушла потому, что его не оказалось среди гостей. Ее чувств не замечал, пожалуй, один Стаська, хотя, достаточно было ему взглянуть на Сурину, та сжималась вся и посматривала на него трусливо, как мышка на кота. Милка подумала, что надо сказать Стаське про Ингину любовь… И когда подумала об этом, невольно вздрогнула, словно бы только теперь осознав смысл простейшего слова: любовь. Насколько легко произносилось оно раньше: вслух и мысленно. А на этот раз… И вдруг Милка пришла к неожиданному, хотя, казалось бы, и простейшему выводу: если аккуратненькая Инга Сурина влюблена в Стаську – Стаська тоже мог быть влюблен в кого-нибудь! И мысль об этом немножко напугала ее. Милка вторично с невольным любопытством оглянулась на Стаса.

Тот сдвинул к переносице брови, чего Милка раньше не замечала за ним, и стал глядеть в «опросник». Эта вызывающая отчужденность его опять неприятно кольнула Милку. Стас не имел никакого права дуться на нее. Пусть думает, что хочет, – решила Милка. А через минуту вырвала из тетради по русской литературе пол-листа и отправила Стаське дипломатическую записку: «Почему не пришел вчера? М.».

Ответ ждала злая – на Стаську и на себя. Чтобы покончить с «опросником», хотела подсмотреть Лялькины ответы, но та прикрывала их ладонью. «Кто из окружающих пользуется твоим наибольшим уважением?» – «Мама», – ответила Милка. «За что?». – «За то, что мама», – написала Милка.

Со Стаськой были связаны все впечатления детства. Побеги в кино, порция мороженого на двоих, даже рыбная ловля, к которой Милка пристрастилась не хуже мальчишек. Стас был в доме своим человеком. И если портился выключатель, перегорал утюг или надо было приладить новый карниз над дверью – мать, как о чем-то само собой разумеющемся, говорила: «Стася придет, сделает». Это Стаська умел: что-нибудь приколотить, приклеить, разобрать или собрать. Всегда молчаливый и мрачный, Стаська был «себе на уме», как она не однажды убеждалась. Дней пять назад Милка между делом сообщила ему, что поступать будет не в химмаш, как они планировали раньше, а в технологический. Стаська неожиданно заявил, что поступать вовсе никуда не собирается: пойдет работать… Кто его знает, Стаса, что он там обдумал про себя.

Ответ на записку пришел, когда учитель истории задержался где-то неподалеку, за Милкиной спиной. Ждать, чтобы он прошагал к учительскому столу или назад, в сторону «Камчатки», не хватило терпения. И, держа в правой руке занесенную над «опросником» ручку, Милка левой, вплотную к себе, развернула Стаськино послание.