Маргарет Лоренс - Каменный ангел

Зря они выставляли себя единственными жертвами. Мне тоже доставалось, хотя, конечно, пореже. Отец так гордился своим магазином, будто он был единственный на всей планете. В Манаваке, правда, он открылся первым, так что причины для гордости, наверное, все же были. Отец перегибался через прилавок и встречал каждого покупателя с распростертыми руками и радостной улыбкой, словно дражайшего друга.

Миссис Маквити, жена адвоката и большая любительница исключительно безвкусных шляпок, улыбнулась тогда в ответ и попросила яйца. Как сейчас помню, пришла она именно за яйцами, причем с коричневой скорлупой — почему-то она свято верила, что они более питательны, чем белые. Я же — в черных туфельках с пуговичками, ненавистных, но теплых бежево-лиловых полосатых чулках и удобном темно-синем шерстяном платье с длинными рукавами (такие он заказывал каждый год на Востоке) — засунула нос в бочку с изюмом, надеясь прихватить горсточку, пока он занят.

— Ой! Глядите, кто здесь бегает, — такие маленькие…

Они прятались в норки, ножки у них были такие крохотные и быстрые — едва разглядишь, и я радовалась, что они вылезли на свет, наплевав на огромные усы и праведный гнев моего отца.

— Как вы себя ведете, мисс?

Та оплеуха — это были цветочки по сравнению с тем, что он устроил в задней комнате магазина, когда миссис Маквити ушла.

— Тебе наплевать, что люди подумают?

— Но я же их видела!

— И что, надо было сообщить об этом всему свету?

— Я не хотела…

— Какой толк извиняться, наломавши дров. Вытяните руки, мисс.

Я была так возмущена, что решила ни за что не показывать ему своих слез. Отец бил меня линейкой, а когда я отдернула руки от дикой боли, заставил вытянуть их снова. Мои сухие глаза приводили его в ярость, словно отсутствие слез означало его поражение. Он наносил удар за ударом, а потом вдруг бросил линейку на пол и обхватил меня руками. От этой хватки я чуть не задохнулась, уткнувшись носом в грубую одежду, насквозь пропахшую нафталином. В его тесных объятьях мне было неуютно и даже страшно, я хотела оттолкнуть отца, но не решилась. Наконец он меня отпустил. Вид у него был озадаченный, будто он хотел мне что-то объяснить, но что — сам не знал.

— Ты вся в меня, — сказал он, словно это все проясняло. — Тебя не согнешь, это уж точно.

Отец присел на пустой ящик и посадил меня на колено.

— Ты должна понимать, — он говорил мягко и торопливо, — когда я берусь за линейку, мне никак не легче, чем тебе.

Такое я уже слышала раз сто, но тогда, глядя на него своими блестящими черными глазами, поняла, что это бесстыжее вранье. Хотя я и правда уродилась вся в него — видит Бог, в этом он не лгал.

Я стояла в дверях — спокойная, но готовая в любую минуту удрать.

— Ты его выкинешь?

— Что?

— Изюм. Ты его теперь выкинешь?

— Не лезьте не в свое дело, мисс, — огрызнулся он, — а не то…

Давясь смехом и слезами, я развернулась и убежала.

В том году многие из нас пошли в школу. В том числе и Шарлотта Тэппен — она была дочкой местного доктора, и ей разрешалось распускать длинные каштановые волосы и носить зеленый обруч, в то время как мне тетушка Долли все еще плела косы. Мы с Шарлоттой были подружки не разлей вода, вместе ходили в школу и вместе косились на Лотти Дризер, пытаясь представить, каково это — не знать, где носит твоего папашу и кто он вообще такой. «Безродной», правда, мы Лотти не дразнили, только мальчишки. Но за спиной посмеивались; зная, что это нехорошо, мы стыдились и веселились одновременно — примерно те же чувства я испытала однажды, когда увидела, как Телфорд Симмонс, поленившись дойти до уборной, зашел по нужде за кустик.

Отца Телфорда в городе не уважали. Он держал похоронное бюро, но за душой у него никогда не было ни гроша. «Он пускает деньги на ветер», — говорил отец; со временем я поняла, что он имел в виду: отец Телфорда пил. Мэтт однажды поведал мне, что Билли Симмонс пьет бальзамирующую жидкость, и я долго в это верила — считала его оборотнем и удирала, едва завидев Билли на улице, хотя он был сама любезность и даже угощал нас через Телфорда шоколадными конфетами. Сам Телфорд носил кудри и слегка заикался, так что ему было нечем нас впечатлить, кроме трупов, появлявшихся время от времени в холодном подвале его дома. Однажды мы засомневались, что его туда в самом деле пускают, и тогда он повел нас с собой и показал того мертвого младенца, сестру Генри Перла. Мы всей компанией залезли через окно в подвале. Сам Телфорд лез первым. За ним шла Лотти Дризер — миниатюрная, изящная девочка со светлыми и тонкими, словно шелковые нити, волосами, она носила залатанные и застиранные платья, но при этом поражала своей дерзостью и напористостью. За ней следовали все остальные: Шарлотта Тэппен, Агарь Карри, Дэн Карри и Генри Перл, который не хотел идти, но побоялся, что мы опять станем обзывать его слабаком и дразнить, напевая:

Это, кстати, была неправда. Здоровенный парень, он каждый день ездил в школу на собственной лошади и столько работал по хозяйству, что гулять с нами ему попросту было некогда.

В подвале царил холод, как в городском ледохранилище, где лед с зимней реки лежал все лето под покровом опилок. Мы дрожали, говорили шепотом и приходили в ужас от одной мысли о том, что нам устроят дома, если узнают. Вид мертвого младенца мне не понравился. Мы с Шарлоттой стояли в сторонке, а вот Лотти даже открыла стеклянную крышку и потрогала белый бархат, и складки белого атласа, и крохотное белое сморщенное личико. Потом она с вызовом посмотрела на нас, приглашая повторить ее подвиг, но желающих не нашлось.

— Трусы, — сказала она. — Вот умрет у меня когда-нибудь ребенок, я его тоже положу в белый атлас.

— Ты ему для начала отца найди.

Это был Дэн — он никогда не упускал случая.

— А ты заткнись, — сказала Лотти, — а то… Телфорд уже места себе не находил.

— Ну скорее же, а то мать застукает, и конец нам…

Симмонсы жили этажом выше. Билли Симмонса мы не боялись, в отличие от мамаши Телфорда — это была злобная и сварливая тетка с вытянутым лицом, к тому же редкостная скупердяйка: встречая Телфорда из школы, она прямо на крыльце вручала ему печенье (только ему и никогда — нам), и тот вынужден был покорно его грызть под ее надзором. Наконец мы собрались уходить, и уже на выходе Лотти сказала Телфорду таким вдохновенным шепотом, что мы с Шарлоттой прямо покатились со смеху:

— Не бойся, Телфорд. Я не дам тебя в обиду. Скажу твоей маме, что это Дэн тебя заставил.

— Нет уж, лучше не надо, — пропыхтел в ответ Телфорд, протискиваясь в оконную раму. — Все равно не поможет. Не станет она тебя слушать, Лотти.

Мы благополучно выбрались во двор, закрыли за собой окно и, оказавшись в безопасности, снова превратились в невинных детишек и стали играть в тени огромных елей, из-за которых во дворе всегда царила темнота. Мы — это все, кроме Лотти. Та пошла домой.

Я хорошо училась, и отец был мною доволен. Иногда, когда я получала в школе звездочку, он давал мне кулек маленьких круглых конфеток или горстку бледных леденцов с сахарными посланиями вроде «Будь со мною», «Красотка», «Люби меня» или «Настоящая любовь». По вечерам мы с Мэттом и Дэном устраивались за обеденным столом и делали домашние задания. Просидеть нам полагалось не меньше часа, а если мы заканчивали раньше, отец заставлял нас решать задачки и щедро раздавал советы.

— Хотите чего-нибудь в жизни добиться — старайтесь вдвое больше других, вот что я вам скажу. Никто вам ничего не поднесет на блюдечке с голубой каемочкой. Сам себе не поможешь, так никто не поможет. Без упорства в люди не выбиться. Трудитесь не покладая рук, иначе никак.

Я старалась пропускать это мимо ушей и думала, что у меня получается, но прошли годы, и я вдруг поняла, что поучаю собственных сыновей теми же словами.

Делая домашние задания, я нарочно медлила, чтобы не пришлось решать отцовские задачи. У нас был букварь с картинками, и я водила пальцем по словам и вглядывалась в маленькие картинки, как будто ждала, что от моего взгляда произойдет чудо и из них вырастет что-то необыкновенное.

Это семечко. Семечко серое.

Но упрямое семечко отказывалось прорастать, и вот уже тетушка Долли выглядывает из кухни.

— Мистер Карри, девочке пора в кровать.

— Да-да. Все, дочь, марш к себе.

Когда он был мной недоволен, то называл меня «мисс», когда настроен благодушно — «дочь», по имени же — никогда. Агарью меня назвали с расчетом, в честь состоятельной и бездетной двоюродной бабки из Шотландии, но та не оправдала отцовских надежд, завещав все свои сбережения известному благотворительному фонду.

Однажды я стояла у нижней стойки перил, собираясь подняться по лестнице, и услышала, как отец говорил обо мне с тетушкой Долли.