Виктория Токарева - Скажи мне что-нибудь на твоём языке

У меня нет своего лица. Вообще лицо есть, но черты не связаны одной темой и как бы взяты с нескольких лиц. Глаза — от одного лица, нос — от другого, рот — от третьего.

Я тяжело вздыхаю и, — не веря в успех, принимаюсь за дело. Сначала я полчаса наращиваю ресницы, потом беру иголку и начинаю отделять их одну от другой, и на это тоже уходит полчаса. Моё лицо похоже на квартиру во время ремонта, когда все разворочено и кажется, что теперь всегда будет так.

Далее я беру норковую кисточку, прорисовываю контур, и мало-помалу глаз начинает прорастать на лице, меняет форму и даже выражение, и я предчувствую, что такой глаз может составить честь любому лицу.

Когда девушка не старается нравиться — она и не нравится. Когда она старается и делает это заметно — тоже не нравится. Остаётся, стало быть, третье: надо стараться «не стараться».

Все девчонки из нашего ателье делятся на «душистов» и «хорошистов». Родоначальник этой классификации — знаменитый физик Ландау. Мы подхватили это движение, обогатили его терминологией, «хорошистов» называем «мордоманами». «Мордоманы» — это те, для которых главное в человеке внешность. Его внешнее выражение. А «душисты» предпочитают в человеку глубокую душу.

Я — ни то, ни другое. Мне нравятся те, кому нравлюсь я. Если я когда-нибудь кому-нибудь понравлюсь, то такой человек покажется мне и умным и красивым.

Каждый человек в конечном счёте любит себя. Себя в себе и себя в другом. И в этом нет ничего предосудительного. Чем лучше человек относится к себе, тем лучше он относится к другим.

Помимо «душистов» и «мордоманов» мы делимся на «софистов» и «игоревистов».

Основоположник «игоревизма» — Игорь Корнеев.

Игорь специализируется на детской верхней одежде, но больше всего на свете он любит ходить в походы, спать в палатках, варить уху в закопчённом котелке. Ничего плохого в этом нет. Но в походы Игорь надевает истлевшие ковбойки, палатка у него в паутине и ящерицах, а котелок и железные кружки имеют такой вид, будто кто-то, балуясь, вил из них верёвки.

«Игоревизм» — это внешнее упрощенчество за счёт внутреннего раскрепощения. Вариант хиппи. Но хиппи неряшливы специально, а Игорь — нечаянно. Он просто не замечает, на чем он ест и спит. Как кошка или собака. Как, должно быть, не обращал внимания неандерталец. А все достижения человечества за тысячи лет оставили его глубоко равнодушным.

«Софизм» берет начало от Софки Медведевой.

Однажды у Софки случился приступ аппендицита. Она легла на диван и стала слушать в себе боль. Боль час от часу становилась сильней, в какой-то момент сделалась невыносимой, а потом стала тупой, и сама Софка тоже сделалась тупой и поплыла в полубред-полубеспамятство. Оказывается, у неё лопнул аппендикс. В медицине это называется перитонит.

Когда я пришла к ней в больницу, я спросила:

— А почему ты сразу не вызвала врача?

— А он бы прямо в ботинках прошёл, — ответила Софка.

Она представила себе, что врач, не снимая ботинок, а может, даже не вытерев ноги, двинется прямо в комнату. Потом он пойдёт в ванную мыть руки, и на мыле останутся грязные потёки. Далее, врач понесёт мокрые руки к полотенцу и капнет на кафельный пол. Подтирать сразу же при нем будет неудобно, капли засохнут на полу кружками, потом их придётся отскребать. Врач вытрет руки о полотенце и сдвинет полотенце со своего места. Да лучше Софка умрёт, чем вытерпит такое наплевательство к её величеству Чистоте.

И действительно чуть не умерла.

В квартире у Софки — стерильная чистота, как в операционной. Каждого человека, пришедшего к ним, она воспринимает не как личность, индивидуальный экземпляр в природе, а как источник грязи.

Когда Софка подшивает платье, то похоже, будто полоска подшитой материи не прикреплена нитками, а держится сама собой, силой собственного притяжения.

Наш мастер ставит Софку в пример и говорит, чтобы мы у неё учились. Но софизм — это черта характера, с которой человек должен родиться, и научиться этому невозможно…

Может быть, в роду у Софки со стороны матери были испанские цыгане, которые кочевали веками, как игоревисты, и софизм формировался долго, из поколения в поколение, а полностью выразился в Софке.

А ещё может быть, что сочетание русской и испанской крови даёт такой неожиданный результат. Либо — это своеобразное проявление таланта. Александр — певец, а Софка — гений эстетического комфорта.

А ещё может быть…

Что касается меня, то я занимаю центристскую позицию между софизмом и игоревизмом. Для меня важно не где я, а с кем. Только человек может наполнить человека. Только о человека можно поджечь свою кровь.

Моё лицо тем временем готово. Я выгляжу так, будто вчера вернулась с побережья Крыма и Кавказа. Мои ресницы царапают противоположную стену. Волосы лежат сплошным полотном и блестят.

Я смотрю на себя и медленно говорю:

— Пенелопа… Мельпомена…

Кто такие эти тётки, я точно не знаю. Кажется, Мельпомена — покровительница муз, а Пенелопа — верная жена странствующего Одиссея. Дело не в том, когда они жили и были ли они вообще. Дело в их именах — длинных, странных, диковатых, как моё лицо, не объединённое общей темой, как моё настроение.

— Пенелопа… Мельпомена…

Потом я вздыхаю и думаю попроще.

«Господи! — думаю я. — Ну нельзя же быть такой хорошей. Надо же быть хоть немножко плохой».

Ресторан считался китайским, но музыка в нем была европейская.

На помосте собрались шесть патлатых музыкантов. Впечатление, что они не работают, а веселятся в собственное удовольствие и сообщают это удовольствие всем вокруг.

— Лови кайф, — сказал Александр.

— Что? — мне показалось, что он говорит по-испански.

— Слушай, — перевёл он, — и старайся получить удовольствие.

Я не умею «стараться получать удовольствие», но на всякий случай согласно киваю головой.

Возле меня локоть Александра и его профиль с аккуратным ушком. Я смотрю на него, как на предмет обожания Софки, и от этого чувства мне нежно и грустно.

— Как тебя зовут?

Он наклоняется ко мне. У него такое выражение, будто я сломала ногу и что-то у него прошу. А он наклонился с величайшим состраданием к моему несчастью, вниманием к просьбе и готовностью тут же её исполнить. Видимо, ему неловко, что он позвал меня в соучастницы, отсюда этот взгляд.

— Как тебя зовут по-испански?

— Алехандро.

— А сокращённо?

— Сача. В испанском языке нет буквы "ш".

В самом деле, а почему он меня позвал? Я достаточно знакома, чтобы ко мне можно было обратиться за подобным одолжением. И достаточно незнакома, чтобы это стояло между нами в дальнейшем.

— Скажи мне что-нибудь на твоём языке.

Он задумался, что бы такое сказать. Потом заговорил. В его речи действительно не было ни одной буквы "ш". Слова сыпались, отскакивали от зубов. Казалось, что они формируются не в глубине гортани, а где-то между губами и зубами.

Я посмотрела в его лицо и увидела, что его речь похожа на его щеки и глаза.

— Что ты сказал? Переведи.

Подошёл официант.

Александр заказал почти все меню сверху донизу. Я поняла — он широкий человек. А в широких людях много умещается. И хорошего, и плохого.

Наконец появились он и она.

Она — высокая блондинка, вьющаяся и улыбчивая, вся в летящем шёлке волос. Уголки губ и глаз приподняты кверху и будто бы готовы взлететь.

Он славный, но немножко задрипанный. Из игоревистов.

Она кивнула мне со счастливым выражением, а потом точно с таким же выражением уставилась на Александра.

— Познакомьтесь, — она представила своего мужа.

Александр представил меня. Все сунули другу другу ладошки и перечислили имена: Лиля, Славик, Александр, Вероника.

— Имя Вероника произносится с ударением на "о", — поправил меня Славик. — От города Верона.

— А ты откуда знаешь? — Лиля с удивлением уставилась на мужа. Он на неё, и они некоторое время рассматривали друг друга. Чувствовалось, что процесс взаимного узнавания у них ещё не завершился.

Когда Лиля произносила слова, то её губы смыкались на согласных с наивным и трогательным выражением. А глаза были раскрыты только для добра и удивления. В ней было что-то завораживающее, я смотрела на неё, как змея на дудку заклинателя.

— Вы учитесь? — спросила Лиля.

— Я портниха, — ответила я.

Далее я должна была поинтересоваться родом её деятельности, но я не стала спрашивать.

— А меня вызвали на конкурс «Алло, мы ищем таланты».

Я должна была спросить насчёт талантов, но воздержалась. А вдруг не нашли…

— У меня был неудачный репертуар, — сказала Лиля.

— Просто ты не умеешь петь, — сказал муж.

— Конечно. Ты никогда не находишь во мне никаких достоинств. Тебе любая лучше, чем я.

— Ну почему же? — возразил Александр, хотя это должен был сказать муж.

— Эта, из Казани, и вовсе петь не умеет. Истеричка, да и все, — обиженно сказала Лиля. — Просто у неё был подходящий репертуар.