Виктория Токарева - Кошка на дороге

Из корпуса вышла старушка, соседка Климова. На ней была чёрная широкая шуба с квадратными плечами, похожая на кавказскую бурку.

— Вторую кастрюлю ест, — насмешливо восхитился Климов.

— Она же лопнет… — старушка удивлённо раскрыла свои полудетские глаза. — Разве можно, так перегружать голодный желудок?

Климов отобрал у кошки котелок и отнёс его на кухню. Когда он вернулся, то увидел возле корпуса сестру-хозяйку Елену Дмитриевну. На ней был ватник, надетый поверх белого халата. В руках она держала стопку махровых полотенец, от этого её спина была выпрямлена, а гордая осанка сообщала гордость всему её существу. Как правило, люди, занимающие низкую ступеньку на престижной лестнице, любят показывать свою власть — это их способ самоутверждения. И Климов, публикующий научные статьи в научных журналах, был для сестры-хозяйки самый заурядный отдыхающий, даже хуже, чем заурядный, потому что он нарушил правила внутреннего распорядка.

— Чья кошка? — строго спросила Елена Дмитриевна.

— Ничья.

— А как она сюда попала?

— Я принёс, — сознался Климов и почему-то заробел.

— Значит, ваша?

— Ну, моя…

— Не вздумайте оставлять её здесь. Её собаки разорвут.

Климов вспомнил, что при санатории действительно пасутся две дворняги, одна — без хвоста, и обе без гордости. Собаки-попрошайки. Каждый раз после обеда отдыхающие выносили им куски и кусочки, и собаки преданно смотрели людям в руки и глаза. Конкуренцию кошки они вряд ли потерпят.

— И не вздумайте брать её себе в номер, — предупредила сестра-хозяйка. — У нас в помещении животные запрещены.

Сестра-хозяйка повернулась и пошла, выпрямив, даже выгнув спину. Климов вспомнил почему-то, что летом она делает себе салат из трав, которые растут под ногами: подорожник, крапива, стебли одуванчиков, корни лопуха. Эти травы знают животные, а люди их не едят. Люди едят только то, что сеют. И это большое заблуждение. В беспризорных травках есть жизненная сила, которая даёт уверенность плоти, а плоть сообщает свою уверенность духу, ибо, как известно, в здоровом теле — здоровый дух.

Климов вздохнул, поднял кошку с земли, посадил её на плечо и пошёл обратно, на развилку трех дорог. На развилке он снял кошку с плеча, поставил её на дорогу и пошёл в глубину леса. Кошка зашагала следом. Климов обернулся и сказал:

— Не ходи за мной. Ты же все слышала.

Он ускорил шаг, но кошка тоже ускорила шаг.

— А ну иди отсюда! — Климов сделал свирепое лицо и затопал ногами, как бы побежал на кошку, хотя оставался на месте.

Климов прекратил бег на месте, повернулся и пошёл.

Кошка подумала и тоже пошла в глубину леса, за Климовым, соблюдая, однако, дистанцию.

Климов оглянулся и заключил:

— Ни стыда, ни совести… А ещё кошка.

Отсутствие совести у одного рождает бессовестность у другого. Климов пошарил глазами вокруг себя, поднял с земли небольшой чёрный сук и метнул в кошку. Кошка отскочила, давая дорогу летящему предмету. Посмотрела на сук, потом на Климова, и в её глазах легко было прочитать: «Какой же ты подлец!»

— И очень хорошо, — сказал Климов и пошёл дальше.

В глубине леса широким, размашистым шагом бежали два лыжника, один в ярко-голубом, другой в ярко-оранжевом. Климов пригляделся. Это были Олег и Лена. Лена остановилась, стала ждать Олега, изогнув стан, опершись на палки. Ей, наверное, было радостно смотреть на него — приближающегося, огромного, оранжевого, как факел.

А ему нравилось приближаться к ней, небесно-голубой на фоне заснеженного леса. Они улыбались друг другу, и морозное облачко витало вокруг их губ.

Климов вспомнил свои лыжные прогулки. Обычно он одевался на лыжи, как на субботник, напяливая на себя самое распоследнее рваньё, и в результате походил на пленного немца. Казалось бы: ну и что особенного? Не все ли равно, в чем кататься? Но сейчас почудилось: было упущено в жизни что-то, связанное с достоинством.

Климов обернулся. Кошки не было.

Дорога переходила на лыжню. Идти по лыжне было неудобно, а возвращаться не хотелось. Не хотелось встречаться с кошкой. Все-таки их отношения были подпорчены. Климов вздохнул и побрёл как попало, время от времени глубоко проваливаясь в снег, медленно вытаскивая ноги.

Неожиданно он выбрался к реке. Река была под снегом. В двух местах дымились две полыньи. Через реку по протоптанной тропинке шли два мальчика с портфелями, — наверное, со школы, и наверное, эта дорога была короче. Климов стоял и смотрел, как движутся две фигурки, чёрные на белом, как в немом кино. Снег сверкал под солнцем. Мальчики шли навстречу своей жизни, не обычной, может быть, судьбе, и не тяготились повседневностью.

«Надо бы позвонить кому-нибудь, — подумал Климов. — Пусть приедут». А потом подумал: «Приедут из города и привезут с собой часть этого города, от которого я бежал…»

Те двое, как всегда, опаздывали, а деликатная старушка сидела на месте.

Климов успел проголодаться и с удовольствием принялся за холодную закуску.

— А где ваша кошка? — спросила старушка.

— Я её обратно отнёс, — ответил Климов, насаживая на вилку кусочек сардины с нежными оплывшими краями.

— Куда? — не поняла старушка.

— На дорогу.

— Вы бросили её на дороге? — удивилась старушка.

— А куда я её дену? — в свою очередь, удивился Климов.

— Что значит «дену»? Вы говорите о живом существе, как о вещи…

Климов перестал есть.

— Я не понимаю, что вас не устраивает? То, что я накормил голодную кошку?

— Если вы начали принимать участие в другой судьбе, то вы должны участвовать до конца. Или не участвовать совсем.

— Да. Но это не имеет отношения к кошкам.

— Вы не правы. Кошка — очень личностный зверь. Вы даже не представляете себе, что такое кошка. Она связана с Луной. Как море.

— Откуда вы знаете?

— Знаю. Я сама при первом рождении была кошка, — старушка улыбнулась, как бы вышучивая свою фразу.

«Сумасшедшая», — подумал Климов.

Замолчали.

Мысленно перевернули страницу беседы.

Подошла официантка Лида и поставила перед Климовым тарелку с борщом.

Климов понял, что ему не хочется сидеть со старушкой, мысленно листать страницы бесед. Он с сожалением посмотрел на круг сметаны в золотисто-рубиновом борще и поднялся из-за стола.

— А второе? — удивилась Лида.

— Разгрузка, — лаконично ответил Климов и пошёл в свою комнату.

В комнате он сел в кресло и приказал себе: не додумывать. Когда его что-то тревожило и он не знал выхода, он запрещал себе додумывать ситуацию до конца.

Климов посидел в кресле, и ему пришло в голову разрешить себе послеобеденный сон. Он не обедал, а значит, имеет право не двигаться, а лечь и поспать в течение сорока пяти минут.

Климов разделся и лёг в постель, чувствуя почти счастье от белой крахмальной наволочки, от ощущения комфорта и покоя. Он взял с тумбочки книгу, открыл её и пошёл в мир, который предлагал ему автор книги. Он потолкался в этом мире, как посторонний человек, которого никто не интересует, и закрыл глаза. А когда открыл их — было три часа ночи. Климов спал не сорок пять минут, как собирался, а десять часов, свою ночную норму. Может быть, организм устал и предложил свою дозу отдыха.

А может быть, что-то на секундочку заклинило, перепутались связи и рефлексы.

За окном было черно. Хотелось есть.

Климов стал думать, чем бы заняться: читать не хотелось, спать тоже не хотелось, он уже выспался. Просто лежать и смотреть в потолок было неинтересно. Он встал, оделся и вышел на улицу.

Ночью подморозило. Снег звонко скрипел под ногами.

Климов пошёл своей прежней дорогой в лес. Луна стронулась с места и поплыла следом за Климовым, сопровождая его. Деревья стояли как близкие люди, и было совсем не страшно, а, наоборот, хорошо идти одному и вести за собой Луну, как на поводке. От Луны шло свечение в небе и на земле. Климов вдруг понял, что когда-то уже видел это. Но когда? Где?

…Это было двадцать два года назад. Он учился тогда в десятом классе, и они справляли Новый год у Леночки.

Чудаковой на даче. И именно в это время, в три часа, выскочили на улицу. Было точно такое же небо и деревья, отчётливые в лунном свете. И было ещё что-то, заставляющее его дрожать. Не мороз. И не Ленка Чудакова. И не дешёвый портвейн, от которого темнели зубы. Это был напор счастья — тугой, как напор воды в гибком шланге, заставлявший его трепетать. Это была уверенность в близкой и полной реализации своей личности, своей любви. Он стоял на крыльце и придерживал себя за локти, чтобы не Дрожать от счастья. Это было двадцать два года назад… А потом? Потом он был ярко счастлив и с такой же силой несчастлив. Но об этом лучше не помнить. Не додумывать ситуацию до конца… А собственно, почему не додумывать? Может быть, как раз взять и додумать до самого конца. И все исправить и выверить по законам его, климовской, совести… Может быть, за этим он и вышел ночью на улицу впервые за двадцать два года…