Вениамин Смехов - В один прекрасный день...

– Ладно, – отпарировала Тамара, – с тобой бесполезно, ты упрешься – и ничего! Твой лагерь противопоказан Ленке: она медлительна, ранима, ее в два счета обидят и затрут такие вот Тони Валяевы! Я бегу, я опоздаю. Не забудь сметану. Тетя Лиза борщ обещала. Напомни ей, кстати, про борщ.

– Целую, подруга. Завтра поговорим. Совсем забалуете девку. Да, что-то она сегодня про Тоню Валяеву…

Мать резко задержалась:

– Что? Опять с Олей? Ну что?

– Да, говорит, они поссорились с Олей.

– Дай-то бог. Эх, кабы эту Олю в чувство привести. Ты видал, как Ленка ее любит? Знает, что предательница, знает все ее фокусы с этой Тонькой – и все равно… Ой, пропала!

И, взаимно чмокнувшись, они расстались. Милиционер на перекрестке проспекта Мира и Безбожного переулка громко засвистел. Дружно рванулся поток машин; одни к Выставке, к Рижскому вокзалу, а другие к центру и к Садовому кольцу. Леонид быстро шагал к гастроному. Часы у аптеки на той стороне показали без десяти девять. Тамара схлопочет выговор, это точно. Перейдя трамвайный путь, он машинально задержался глазами на чьих-то изумленных лицах, очнулся, отвел взгляд и вбежал в магазин. Все-таки успел услышать голоса вдогонку: «Козаков!» – «Нет, Павликовский!..» – «Да Козаков, тебе говорят!» После кинофильма «Госпожа Бовари» его стали узнавать на улицах и в метро. Секретарь директора магазина:

– Вы к кому?

– Евгений Несторович у себя?

– У него бухгалтер.

– Да я на минуту.

Вошел в кабинет, где под японским календарем раскачивался в кресле сам зав. пищеблагами с орденской колодкой на груди. Директор любил с семьей выходить в свет, в театры, на стадионы, в цирк, он радушно опекал артистов, певиц и футбольного ветерана Соколова из дома номер сорок.

– Привет, дорогой. Подожди минутку.

Бухгалтер неодобрительно глянул на Леонида, бегло пробурчал насчет чьей-то штатной единицы и, подобрав штук сто бумаг со стола, вышел. Директор протянул актеру огромную пятерню:

– Давай садись, Леонид Алексеевич. Играешь сегодня, что даете?

– «Ревизора» даем, Евгений Несторович. Вам вроде понравилось?

– Да-да, лихой спектакль, молодец Гоголь. И ты там в порядке. Сыну моему Тополев не понравился. Он на пенсию не уходит?

– Вряд ли, у нас прямо на сцене принято умирать. Редко на пенсию. Я запарился тут, опаздываю, как всегда… Евгений Несто…

– Зря, молодых много, подпирают, что за подарок этот Тополев. Ни черта не слышно, тоже мне Ульянов. Он, по-моему, под Ульянова работает. Ошибаюсь?

– Да вряд ли, он больше под себя. Нет, в «Битве в пути» он отлично сыграл. Не помните?

– В кино?

– Нет, у нас в театре. Хотя мы еще не были знакомы, вы «Битву» не видели. Отлично играл. Жалко, сняли спектакль. Такая профессия… – Леонид нервно глянул на часы, электрические часы под самым потолком кабинета. – Профессия не сахар. Одни славят, на руках носят, кажется, доказано: Тополев – талант. А другие вот…

– Где там талант? Он у него во рту застревает, между вставными челюстями! Тоже скажет: талант! Вот Золотухин талант. Табаков – это я понимаю. Или артист Павликовский Леонид – в полном порядке.

– Ну уж ладно.

Теперь не остановишь. Да и то: грешно прерывать, когда тебя хвалят, да еще директор магазина, да еще в прошлом летчик-истребитель. Мужик и вправду любопытный, с прошлым. А время потерпит, не в очереди же стоять.

– О тебе же, Леонид Алексеич, – чего «ладно-ладно»? – в «Вечерней Москве» ясно сказали: артист многообещающий, как там, вселяющий, с чувством вкуса, а? Это за «Ревизора» твоего или… Позабыл.

– Насчет «В поисках радости» Розова.

– Отлично сыграл. Помню. А ты – Тополев, Тополев… Чего надо-то? Сегодня есть вырезка, только завезли. Говори, дорогой.

– Значит, так. – Он слегка покраснел. Вроде самого директора и не стеснялся, но как доходит до заказа, до «одолжения»… Опять покраснел. – Значит, мяса мне кило два, колбасы, если есть, докторской.

– Грамм восемьсот?

– Нет, семьсот хватит. Водка есть? Две тогда. Что еще?

– Окорок не надо?

– Надо. Семьсот тоже. Яиц по девяносто копеек – можно три десятка? Апельсины есть? Тоже. Два кило. Что-то жена просила…

– Сыр финский, нет?

– Ага, спасибо, это сразу килограмм. Очень вкусный сыр-то. Рыбы такой… как ее… нету?

– Севрюги, осетрины нет, через неделю обещали. Все? Про сигареты помню. Потерпи десяток дней – завезут, позвони. Все?

– Ну да, все. Мерси, Евгений Несторович.

Директор вызвал секретаршу, передал ей листок с заказом. Звонок телефона. Пошел разговор с базой или с торгом. На часах – 9.00. Леонид Павликовский, драматический артист, прожил ровно два часа из своих рабочих суток.

Пока заказ подбирался за кулисами магазина, отец семейства прошелся по торговым залам и во вновь открытом отделе самообслуживания быстро отяжелил сумку молоком, кефиром, творогом, пачкой чая, пачкой масла и тремя бутылками нарзана. Порядок. Вернулся в кабинет (пришлось протиснуться сквозь шумную очередь за тортом «Сказка») и получил свои свертки, оплатил, поблагодарил и, довольный, что директор опять висит на телефоне, раскланялся. А директор было помахал ему огромной пятерней, но вдруг прихлопнул ею трубку и – сочным голосом, интимно:

– Леонид Алексеич, там на «Отелло» нельзя парочку билетов?… Да когда угодно – хоть в апреле. Есть?

– Запишу, хорошо. Закажу и позвоню.

– Ага, прямо домой позвони. Мне другу надо, он из Краснодара, «вседержитель» санаториев Кавказа – хороший малый, тоже из авиации, с войны знакомы. Ну, привет. Жене кланяйся.

– Ладно. А вы – своей. Всего доброго.

Теперь домой. Время есть. Товары есть. Дома надо записать про этого вседержителя, не забыть бы – раз…

– Ленька, людей не видишь! Здорово!

– О, привет, Гоша, как дела? Ты чего загорелый какой? Чертям котлеты жарил?

– Ошибка, брат. На Кубе был – год целый.

– Батюшки, мы ж только что у Светки виделись!

Светка, как и Гоша Перов, – бывшие одноклассники, и после ежегодных вечеров встречи десятый «А», как правило, гуляет у нее – старой Ленькиной зазнобы, несбывшейся детской любви.

– Здрасти-мордасти! У Светки – в позапрошлом, а нынче – погляди в окно! Лень, я убег. Как творишь, знаменитость? Читал о тебе, кины вижу, хоть бы позвал в театр!

– А на Кубе-то что ты так долго, Гошенька?

– А на Кубе, Ленечка, я опытом русской кулинарии делился и повышал, однако, свою «квалификацию». Бегу, счастливо! Про театр ты вроде бы и не слыхал…

– Сделаю, сделаю, позвони!

– Пока! Позвоню: двадцать восемь – все нули – с хвостиком!

Это такой номер телефона: 280-00-01. Очень легкий для запоминания. Угловой милиционер свистнул, Леонид рванулся к тротуару, к аптеке, к часам: 9 часов 25 минут. Москва гудела от строек и автодвижения. Перейдя Безбожный переулок, в виду церкви и напротив нее – собственной бывшей школы номер 235, отец семейства вздохнул о прошлом и продолжил свои мысли о будущем. «Отелло» для Краснодара – это раз. Ленке оставить записку посмешнее – два. Тете Лизе – насчет борща и «Мосфильм» – три. Успеть бы прочесть сегодняшнее для радио – четыре. Черт, сметану же забыл купить. Ладно. Тетка сходит. За хлебом – тоже она. Что еще? Маме звякнуть – обязательно. У Галки 28-го – день рождения. Если не пришлют перевод с телевидения – денег до получки еле-еле. А подарок? Ладно. У тетки одолжу. Репетиция «Аты-баты» – не готов. Вчера в два часа лег – где было сил готовиться? Надо бы попробовать этого врача-лейтенанта шепелявым сделать – как Гоша Перов. Текст, только текст держит. И Леонид слова из роли – те, что помнил, – тут же переложил на новую характерность – под Гошу. На Второй Мещанской прохожие видели, как человек высокого роста, метр восемьдесят длиной, чем-то на кого-то похожий, бормочет слова вслух, аккуратно волоча сумку со свертками и небрежно – авоську с молоком, кефиром и прочим. Бормочет: «Ради бога, не учите меня жить. Вы ранены – ваше дело лежать и не рыпаться. Кто из нас окончил медицинский? То-то же. Правильно, больно. А я на что? Нет, будет укол. А за возражения начальству – два укола вне очереди. Сестра, шприц! Прекращаю беседу!..» Дальше текст забыл. Но на шепелявость и этот хорошо ложится. Только не надо юморить, доктор этот – серьезный парень плюс влюблен. Любовь, правда, выписана жутко. Банальщина, из пьесы в пьесу. Чего бы там придумать? Режиссер еще тоже подарок. Дипломник Губин. Если, как вчера, начнет лекциями кормить о Станиславском и Гордоне Крэге – взовьюсь, плюну и нахамлю. Опять Тополев за спиной начнет змеюшничать: «Леонид-Ксеича не трожьте, Леонид-Ксеич – знаменитый, сразу за Качаловым и перед Москвиным – он, Леонид-Ксеич. Играть, правда, не умеет, слова подвирает и зажат, как шкаф, но вы „Госпожу Бовариху“ видели? Не трожьте нашего Ксеича. Он не сегодня завтра народным артистом сделается». Или Ниночка Калинецкая, бывшая подруга, в дамском гадюшнике – гримерной новую гадость молвит: «Павликовский – не шуточки. Только с виду добряк. Этот добренький, девочки, – погодите год-другой – такое отмочит! Он через трупы пойдет! Он и министром станет, да-да. А уж главным режиссером – это вы меня вспомните: точнец, полный точнец!»