Хуан Хосе Арреола - Побасенки

В одном из своих разъяснений, которые своей трудно доступностью так радуют математиков, профессор Никлаус сравнивает верблюда (при прохождении через ушко) с нитью паутинки и говорит, что если мы попробуем выткать из нее некую ткань, то она займет в развернутом состоянии все пространство так, что все звезды, видимые и невидимые, будут на ней как капельки росы. Подобный «моток» растянется на миллионы световых лет, а Никлаус предлагает «смотать» его за три пятых секунды!

Как видим, проект совершенно реальный и даже грешит излишней научностью. Ему симпатизируют, он пользуется моральной поддержкой (еще не подтвержденной официально) в Межпланетарной лиге в Лондоне, президентом которой является преподобный Олаф Стэплдон.

Естественно, проект Никлауса вызвал огромный и неподдельный интерес повсюду, в связи с этим комитет обращает внимание богатых людей планеты на то, что есть шарлатаны, которые «протаскивают» мертвых (!) верблюдов через разные там отверстия. Эти лица, которые ничтоже сумняшеся объявляют себя людьми науки, на самом деле обычные мошенники, стремящиеся поймать в свои сети наивных и простодушных. Действуют же они самым вульгарным способом: растворяют верблюда в растворах серной кислоты, последовательно понижая их консистенцию. Затем с помощью паровой клепсидры пропускают раствор через игольной ушко, и при этом считают, что совершили чудо. Очевидна вся бесполезность такого эксперимента, равно как и бессмысленность его финансирования. Ведь верблюд должен быть живой, как до, так и после столь невероятного перемещения.

Вместо того чтоб плавить тонны восковых свечей и тратить деньги на бесчисленные благотворительные дела, люди, которых интересует жизнь вечная — и при этом имеется капитал, — должны поддержать эксперимент по расщеплению верблюда ввиду его научности, зрелищности, ну и в конце концов, его выгодности. Причем в этом случае говорить о каком-то благородстве или благотворительности — просто нет необходимости. Нужно лишь закрыть глаза и пошире раскрыть кошелек, зная наверняка, что все расходы будут полностью компенсированы. Награда же будет общей для всех воздавших, следует только не забывать: воздаяния нельзя откладывать ни на минуту.

Общую сумму необходимых расходов невозможно будет определить до самого финала работ, и профессор Никлаус со всей честностью заявляет, что может работать лишь при наличии «резинового» бюджета. Подписчики (или члены группы поддержки) должны терпеливо, год за годом, оплачивать свои инвестиционные взносы. Потребуется нанять тысячи и тысячи техников, управленцев и рабочих. Потребуется создание региональных и национальных комитетов. Необходимо будет учредить коллегию или общество последователей профессора Никлауса, при этом предусмотреть и его длительный бюджет, так как реализация эксперимента, что объяснимо и разумно, может растянуться на несколько поколений. В связи с этим целесообразно напомнить о преклонном возрасте нашего мудреца, профессора Никлауса.

Как и все наши планы, эксперимент Никлауса может привести к двум результатам: провалу и успеху. Успех, помимо решения вопроса о личном спасении, превратит участников столь загадочного опыта в удачливых акционеров поистине сказочной транспортной компании. Ведь чрезвычайно облегчится процесс расщепления живых человеческих существ, причем самым практичным и экономичным способом. Расщепленные до атомов, люди завтрашнего дня, как молнии, смогут перемещаться в пространстве на огромные расстояния, безопасно и в мгновение ока.

Однако весьма обнадеживающе выглядит и возможность неудачи эксперимента. Если Арпад Никлаус — все-таки созидатель химер и после его смерти дело унаследуют обманщики, то данный гуманитарный проект вспухнет в своей грандиозности подобно геометрической прогрессии или той ткани, с которой экспериментировал д-р Каррель.[2] Тогда наш профессор войдет в историю как замечательный организатор всемирного расщепления капиталов. А богатые люди, поголовно обедневшие в результате разорительных инвестиционных взносов, легко пройдут в царство небесное через узкую дверцу (игольное ушко), хотя верблюд, может, и не пройдет.

— И последний вопрос… Читателям хотелось бы знать, над чем вы сейчас работаете. Расскажите, пожалуйста!

— Вчера вечером мне пришло кое-что в голову, но не знаю, не знаю …

— Все-таки расскажите.

— Ну, представьте себе огромную самку кита. Она — супруга молодого поэта, в общем — то совершенно обычного человека.

— А, понятно! Это китиха, которая проглотила Иону.

— Ну да, ну да, только не одного Иону. Это, как бы сказать, китиха всеобъемлющая, и внутри у нее все рыбы, которые поедают друг друга, те, кто побольше, конечно, тех, кто поменьше, начиная с микроскопических инфузорий.

— Так, так! В детстве и я задумывался о таком животном, но, кажется, это была кенгуру, и в ее сумке…

— Что ж, в сущности, я не против сменить образ кита на кенгуру. Мне по душе и кенгуру. В ее большой сумке вполне уместится весь мир. Но, знаете, поскольку речь идет о супруге молодого поэта, куда больше подходит образ самки кита. Если хотите, самки синего кита, так будет изысканней.

— А как у вас возникла такая мысль? — Мне ее подарил сам поэт, супруг китихи.

— То есть?

— В одном из своих самых красивых стихотворений поэт видит себя чем-то вроде крохотной прилипалы на теле огромной ночной китихи, которая куда-то увлекает его во сне. Эта китиха, по сути, и есть наш мир, а поэт может воспеть лишь тот его фрагмент, ту частицу сладостной кожи, к которой он приник.

— Боюсь, что ваши слова озадачат наших читателей. А главный редактор, вы же понимаете…

— В таком случае для всеобщего успокоения поверните все по-другому. Возьмите и скажите, что всех нас — и вас, и меня, и читателей газеты, и сеньора главного редактора-проглотила синяя китиха. Что мы живем в ее чреве и что она нас не спеша переваривает, чтобы потом выбросить в небытие…

— Браво! Больше ничего не надо! Это прекрасно и очень в духе нашей газеты. Ну и наконец… не могли бы вы дать вашу фотографию?

— Нет! Лучше я принесу снимок китихи… Там мы все. Несли присмотреться, можно разглядеть и меня, не помню точно где, но я окутан слабым сиянием.

1949

Десять лет длилась моя битва с носорогом; теперь я — экс-супруга судьи Макбрида.

Десять лет Джошуа Макбрид распоряжался мною как самый распоследний эгоист. Я познала приступы его гнева, его скоротечную нежность, а в ночные часы и ритуальную церемонность его сладострастия.

Я отказалась от любви прежде, чем узнала, что это такое, потому что Джошуа доказал мне — со всеми судебными ухищрениями, — что любовь — это сказка, которая годится лишь для развлечения служанок. Взамен он предложил мне покровительство уважаемого человека. А покровительство уважаемого человека, по словам Джошуа, — предел мечтаний каждой женщины.

Десять лет длилась моя битва с носорогом один на один, и вот моя единственная награда: я наконец вытянула из него согласие на развод.

Джошуа Макбрид снова женился, но на этот раз ошибся в выборе. В поисках второй Элинор Золушки он примерял другим мою туфельку. Памела нежна и романтична, но ей уже известен секрет победы над носорогом. Джошуа Макбрид идет в лобовую атаку, но у него не хватает прыти быстро вернуться на исходную позицию. Когда кто-то внезапно появляется за его спиной, ему приходится делать круг, чтобы вновь атаковать. Памела, вцепившись в хвост мертвой хваткой, дергает за него. От многочисленных разворотов судья устает, слабеет и смягчается. Вспышки гнева становятся все более редкими и не такими сильными; его нотации теряют убедительность, как игра плохого актера. Его гнев уже не прорывается на поверхность. Он похож на действующий вулкан, на кратере которого восседает улыбающаяся Памела. Рядом с Джошуа я терпела кораблекрушение, Памела плывет, словно бумажный кораблик в тазу с водой. Она дочь благоразумного пастора-вегетарианца, научившего ее, как можно даже тигра обратить в благоразумного вегетарианца.

Недавно я видела Джошуа в церкви, он набожно слушал воскресную мессу. Он похудел и казался подавленным. Похоже, что нежные ручки Памелы выдавливают из него всю спесь и делают покорным. Вегетарианская бледность придает ему болезненный вид.

Птицеед свободно бегает по дому, но это ужасает меня не меньше прежнего.

В день, когда мы с Беатрис вошли в тот грязный ярмарочный павильон, я понял, что этот отвратительный маленький хищник — самое ужасное из того, что только могла послать мне судьба. Хуже презрения и сочувствия, мелькнувших вдруг в чьем-либо ясном взгляде. Несколько дней спустя я вернулся, чтобы купить птицееда, и удивленный торговец рассказал мне кое-что о его привычках и о его необычном питании. Тогда я понял, что у меня в руках всепоглощающий ужас и самый большой страх, какой только способна вынести моя душа. Помню, как шел, трепеща и пошатываясь, с ощущением легкости и тяжести своего груза; я отчетливо различал два его веса: вес деревянной коробки и вес птицееда, тяжесть безобидного дерева и тяжесть нечистого и ядовитого животного, который тянул меня вниз, словно некий балласт. Внутри коробки был заключен персональный ад, который я принес в свой дом, чтобы изничтожить, искоренить другой, особый ад мужского племени. Та памятная ночь, когда я выпустил птицееда в квартире и увидел, как он побежал словно краб и спрятался под мебелью, стала началом существования, которое невозможно описать. С той поры каждое мгновение моей жизни сопровождается шагами паука, который наполняет дом своим незримым присутствием.