Пол Боулз - Замерзшие поля

Пару недель назад Ничо просто остановился бы поглазеть на такое привидение, теперь же он внимательно наблюдал, и когда ему показалось, что девочка — на вид его ровесница — решилась броситься вниз на дорогу, он метнулся к ней и крепко схватил за руку. Какой-то миг она сопротивлялась и, щурясь, смотрела ему в лицо.

— Ты кто? — спросила она смущенно.

— Я. Что случилось?

Она расслабилась, дала себя увести.

— Ничего, — ответила она не сразу.

По тропке Ничо повел ее к реке. Когда они оказались в тени, тяжелые морщины у нее на лбу разгладились.

— Тебе больно смотреть на солнце? — спросил он, и она ответила: «Да». Они сели на чистые серые камни под гигантским хлебным деревом, и Ничо принялся ее расспрашивать. Она отвечала спокойно: зовут ее Лус, всего два дня назад они с сестрой приехали из Сан-Лукаса, будут жить у дедушки, потому что родители все время ссорятся. Она отвечала, глядя куда-то вдаль, хотя Ничо быт уверен, что она не видит ни пушистых деревьев за рекой, ни далеких гор. И он спросил:

— Почему ты не смотришь на меня, когда отвечаешь?

Она закрыла лицо рукой.

— У меня уродские глаза.

— Неправда! — возмущенно откликнулся он. — Они красивые, — добавит он, присмотревшись.

Она поняла, что Ничо не смеется над ней, и, не задумываясь, решила, что не встречала мальчишку, который бы ей так нравился.

Вечером он рассказал о Лус тетке, и когда описал, какого цвета у нее лицо и волосы, та явно обрадовалась.

— Una hija del sol![5] — воскликну ла она. — Они приносят удачу. Пригласи-ка ее завтра. Я приготовлю для нее отличный refresco de tamarindo.[6]

Ничо пообещал, хотя на самом деле не собирался выставлять свою подружку на обозрение любопытной тетке. Его не удивило, что альбиносы обладают особым даром, но желание тетки использовать Лус показалось ему эгоистичным.

На следующий день, встретив Лус на мосту, он предусмотрительно повел ее тайной тропой к воде, чтобы они могли миновать дом незамеченными. Речное русло почти всюду пряталось в тени огромных деревьев. Дети побрели вниз по течению, перепрыгивая с камня на камень. Иногда они вспугивали стервятника — тот взмывал огромной головешкой, неуклюже покачиваясь в воздухе, а, когда они проходили, опускался на прежнюю точку. Ничо хотел показать Лус особое место: река там расширялась, а берега были песчаные, но начиналось это намного ниже по течению, идти пришлось долго. Когда они добрались, солнце стало золотым, застрекотали насекомые. На холме, за плотной стеной деревьев, тренировались невидимые солдаты: время от времени, точно пригоршни ягод, рассыпались пулеметные очереди. Ничо закатал штанины выше колен и далеко забрел в обмелевшую реку.

— Подожди! — крикнул он и, нагнувшись, зачерпнул со дна горсть песка. Ничо шел так торжественно, что девочка, затаив дыхание, привстала, пытаясь разглядеть, что он несет.

— Что это? — спросила она.

— Смотри! Серебро! — Ничо благоговейно перелил влажный песок в ее подставленную ладонь. Крошечные частицы слюды поблескивали на предзакатном солнце.

— Que precioso![7] — восхитилась она.

Они уселись на какие-то коряги у воды. Когда песок подсох, она осторожно ссыпала его в кармашек платья.

— Что ты будешь с ним делать? — спросил он.

— Дедушке отдам.

— Нет, нет! — воскликнул он. — Серебро нельзя отдавать. Его прячут. У тебя что, нет потайного места?

Лус молчала; ей и в голову не приходило что-то прятать.

— Нет, — наконец ответила она, взглянув на него с восхищением.

Он взял ее за руку:

— Я покажу тебе одно местечко у нас в саду, можешь прятать там все, что хочешь. Только никому не говори.

— Конечно, не скажу! — Девочка даже обиделась, что он считает ее такой глупой. До этой минуты она безмятежно сидела рядом с Ничо; сейчас же ей не терпелось вернуться и спрятать сокровище. Он убеждал ее остаться еще немного — времени будет предостаточно, если они вернутся позже, но она вскочила на ноги и уже не хотела садиться. Прыгая с камня на камень, они двинулись обратно и вышли к заводи, где две молодые женщины стирали белье: по бедра в воде, голые, только длинные, подоткнутые за пояс юбки мягко стелились по течению. Женщины, смеясь, поздоровались с ними. Лус все это шокировало.

— Как им не стыдно! — возмутилась она. — В Сан-Лукасе женщину за такое поведение так забросали бы камнями, что она и встать бы не смогла!

— Почему? — удивился Ничо, решив, что Сан-Лукас — город скверный.

— Потому! — отрезала она; ее стыд и возмущение от вида обнаженных золотых грудей еще не прошли.

Добравшись до поселка, они свернули на тропу к дому Ничо; в зарослях на окраине сада мальчик остановился и показал ей сухое дерево с трухлявым стволом. Заговорщицким жестом он сдвинул почти закрывавшую ствол бахрому лиан и показал темные дупла. Засунув руку в дупло, он вытащил яркую жестянку, стряхнул метавшихся по ней воинственных муравьев и протянул девочке.

— Сыпь сюда, — шепнул он.

Чтобы переложить весь песок из ее кармана в банку, пришлось немного повозиться; когда дело было сделано, Ничо вернул банку в темный ствол и опустил лианы, скрывшие тайник. Потом быстро повел Лус через сад наверх, вокруг дома, на улицу. Тетка, углядевшая их, крикнула «Дионисио!», но он, сделав вид, что не слышит, стал испуганно подталкивать Лус вперед. Его вдруг охватил ужас, что Лус увидит сеньора Онга, — этого надо было избежать любой ценой.

— Дионисио! — кричала тетка; она вышла из дома и, встав у двери, смотрела им вслед, но он не обернулся. Они подошли к мосту. Из дома их было уже не видно.

— Adios,[8] — сказал он.

— Hasta manana,[9] — ответила она, глядя на него все так же — словно это мучительно трудно. Он смотрел, как она идет по улице, вертя головой, точно стараясь разглядеть тысячи вещей, хотя на самом деле вокруг ничего не было, только носились несколько поросят и куриц.

Вечером за столом тетка глядела на него с укором. Ничо прятал глаза; она ни слова не сказала о его обещании пригласить Лус на refrescos. Ночью он лежал на своей циновке и следил за светлячками. Его комната выходила в патио: у нее было всего три стены, а вместо четвертой — открытый проем. Ветви лимонного дерева залезали внутрь и царапали стену у него над головой, а огромный банановый лист, раскручиваясь, с каждым днем все дальше пробирался в комнату. В патио мелькали яркие светлячки. Ползая по растениям или стремглав пролетая между ними, они вспыхивали и гасли с раздражающим упорством. В соседней комнате тетка и сеньор Онг заняли единственную кровать в доме — они-то могли уединиться в помещении, где все стены были на месте. Ничо прислушался: поднимался ветер. По ночам ветер резвился в листве и к рассвету стихал. Завтра они с Лус пойдут на реку набрать еще серебра. Ничо очень надеялся, что сеньор Онг не шпионил за ним, когда он открывал тайник в стволе. А вдруг шпионил? Раздумывая об этом, он беспокойно ворочался с боку на бок.

В конце концов, он решил проверить, на месте ли серебро. Стоит убедиться, что оно нетронуто или же украдено — и он перестанет терзаться. Ничо сел, натянул штаны и вышел во двор. Ночь полнилась жизнью и движением; листья и ветки соприкасались, тихо вздыхая. Певучие букашки жужжали в древесных кронах, повсюду мелькали яркие жучки. Пока он стоял на ветерке, со стороны залы донеслись какие-то звуки. Там горел свет, и поначалу он решил, что, наверное, к сеньору Онгу пожаловал припозднившийся посетитель, потому что гостей всегда принимали в этой комнате. Но голосов слышно не было. Уклоняясь от острых веток лимонного дерева, Ничо неслышно прокрался к закрытым дверям и заглянул в щелку.

В стене залы была квадратная ниша, которую сеньор Онг, едва обосновавшись в доме, завесил большим календарем с цветным портретом улыбающейся китаянки. В голубом купальнике и сапожках с меховой оторочкой китаянка сидела у бассейна, выложенного блестящей розовой плиткой. Над головой у нее в сияющем небе шел на снижение огромный четырехмоторный самолет, а еще выше, из самой ослепительной области небес благосклонно взирал генералиссимус Чан.[10] Под картинкой была подпись: «ABARROTES FINOS.[11] Сунь-Мань-Нгай, Икстла, Чьяпас». Этот календарь был единственной вещью сеньора Онга, которой Ничо искренне восхищался: он выучил картинку наизусть до мельчайших подробностей. С ее появлением зала из унылой комнаты с двумя креслами-качалками и столом превратилась в место, где в любой момент может произойти что угодно. И вот теперь, притаившись у щелки, Ничо, не веря своим глазам, увидел, как сеньор Онг снял календарь со стены, положил на стол, взял молоток и долото и принялся долбить и скрести дно ниши. Время от времени он выгребал куски штукатурки и мусор пухлыми ручками и ссыпан на стол аккуратной горкой. Ничо долго ждал, не смея пошевелиться. Даже когда ветер подул сильнее, холодя ему голую спину, он не шелохнулся, со страхом представляя, что сеньор Онг, сжимая в одной руке молоток, а в другой долото, обернется на шум и вперит в дверь узкие глазки. Кроме того, важно ведь было выяснить, чем это он занят. Но сеньор Онг, похоже, не спешил. Прошел уже почти час, а он все так же методично делал свое дело, иногда прерываясь, чтобы вытащить мусор и свалить на стол. В конце концов, мальчик почувствовал, что вот-вот чихнет, — он в панике отпрянул от двери и шмыгнул через патио к себе комнату, по дороге оцарапав ветками грудь. Пока он бежал, насморк прошел сам собой, но Ничо все равно улегся, опасаясь, что чихнет, если вернется к двери. Так, размышляя о сеньоре Онге, он и уснул.