Елена Кочешкова - Переход

— А как вас зовут друзья? — спросил меня этот доктор с умными глазами после короткой паузы.

— Сашей, — пробормотал я, сглотнув. — Мне так больше нравится.

Да, друзья зовут меня Сашкой или Саней. Иногда дразнят Шуриком, хотя мне и не нравится такое обращение.

Но оно гораздо лучше, чем 'Света'…

На самом деле, я, конечно, привык и к 'Свете'. Все-таки почти двадцать лет ею считался…

Хотя платья решительно отказался носить уже лет с тринадцати. И как матушка ни пыталась купить мне какой-нибудь сарафанчик или юбочку, начисто отвергал все эти детали женского туалета до самых старших классов. Стал надевать только штаны и футболки. Сначала девчачьи. А дальше… дальше все больше пацанские. В четырнадцать отрезал к шутам остатки былой косы, которая и так-то уже не доставала даже до плеч.

Вот только растущие сиськи никуда не мог подевать. Сначала, когда они были поменьше, пытался, конечно, бинтовать… не мог смириться с этим ужасным новшеством в моем облике. Но потом сдался… под бинтами было очень тяжело дышать. А про майку-утяжку я тогда еще ничего не знал.

Я вообще очень долго ничего не знал.

Думал — я один такой уродец.

В детстве я был довольно странной девочкой. Терпеть не мог кукол и игру в резиночку, зато легко мог вломить любому, кто пытался обидеть мою младшую сестру. Но никто особенно на это внимания не обращал, ведь я послушно позволял надевать на себя платьица и заплетать волосы в косичку. Только однажды во втором классе учительница заподозрила неладное, когда я с легкостью пошел следом за мальчишками в мужской туалет. Она даже вызвала матушку в школу и долго терзала на тему, все ли у нас в семье хорошо. Но и тогда родители ничего не поняли. Да и я сам по большому счету тоже. Мне просто было все равно с кем писать и как.

Понял позже… Когда увидел, как медленно но верно начинают набухать два прыщика под школьной блузкой. По началу это просто мешало мне играть в Тарзана и лупить себя кулаками в грудину… Но однажды я подошел к зеркалу и долго смотрел на себя… А потом почему-то очень захотелось заплакать. Мне было почти тринадцать. Жизнь казалась конченой.

Целый год после этого я заматывал растущую грудь медицинским бандажом и отчаянно пытался доказать мальчишкам во дворе, что ничуть не изменился. Им-то было все равно, а мне — нет… Я привык быть сорванцом, драчуном и искателем приключений.

Я мучительно пытался понять, почему мне так плохо. Почему вид крови на прокладках вызывает невыносимые приступы отчаяния… а голые мужские торсы — зависть. И в конце концов решил, что лучше всего смириться… Просто не обращать внимания на весь этот кошмар, который творился с моим телом. Принять его. Стать настоящей женщиной. Я решил, что со временем станет лучше. Пройдет. Я привыкну.

В шестнадцать, когда эта мысль целиком пропитала мое сознание, я впервые за долгое время позволил матери купить мне ворох новой женской одежды и отвести к знакомому парикмахеру. Стал ходит в юбках. Даже пытался краситься, но это действие вызывало такую скуку, что вскоре подаренная мне косметичка плавно перекочевала на стол к сестре.

Это было время какого-то сна… Бесконечного обморочного забытия, когда я вдруг принялся усиленно заниматься на уроках, делать домашние задания и получать пятерки — одну за другой… На самом деле я и раньше хорошо учился, но когда начался весь этот гормональный бум, забил на школу и даже едва не вылетел после девятого класса в специальное коррекционное заведение, куда 'сливают' всех неугодных раздолбаев вроде меня.

Наверное, учителя сильно удивлялись новой перемене. Девочка Света перестала бегать на переменах, причесалась и вновь впервые за два года надела белую блузку. На школьных фотках тех лет я везде — задумчивая Яковлева, прилежная ученица старших классов. С короткой, но очаровательной стрижкой а-ля 'Жанна д'Арк'.

Матушка нарадоваться не могла. Даже стала ставить меня в пример Аське, моей младшей, чего не было тоже очень давно. Я же… я просто пытался не думать. Не думать о том, кто я. А прилежная учеба — неплохой в общем-то способ заткнуть мозги.

Но этого мне показалось мало — в одиннадцатом классе Света влюбилась. Она ведь очень старалась быть правильной девочкой. Ну а какая девочка без первой любви, вздохов над фотографией избранника и 'заветных вензелей' с инициалами возлюбленного на морозном стекле автобуса?..

Его звали Кирилл. Он учился в педагогическом на учителя истории и однажды попал в Светин класс на практику. Тогда половина девчонок из одиннадцатых растеклись влюбленными лужицами. И Света последовала их примеру. Она уже почти свыклась с сиськами, прокладками и попой, которая тоже начала расти… Так что было самое время, чтобы устроить себе новый гемор.

Аська первая поняла, что ее сестра встряла по самое 'не хочу'. Но на все вопросы о том, кто он, я упорно отмалчивался. Влюбленность протекала болезненно, как и всякая безответная девчачья слабость. К тому же время от времени вызывала странное ощущение, что все это бред… чужая жизнь. Кривая маска с оскалом сладенькой улыбки, натянутая на окровавленное лицо. Говорить о своих чувствах мне хотелось меньше всего. В новом дурацком состоянии был только один плюс — хороший повод для самообмана, будто я окончательно победил в себе пацанские черты характера…

Ха-ха… Наивный.

Глупая эта влюбленность умерла сама собой через полгода. Я закончил школу — и больше исторического Кирилла не встречал.

Зато потом были еще Олег, Дима и Альберт. С первым Света лишилась невинности. С остальными — продолжала попытки понять, что же такое — женское счастье. Пыталась с завидным упорством, которое я не терял в своей жизни никогда. Допыталась до того, что едва не вышла замуж…

Альберт оказался настойчивым парнем. Малость мальчиковые повадки Светы его не смущали, скорей уж наоборот — заводили. Мы встречались почти год, на протяжении всего моего первого курса и потом летних каникул. Даже съездили после сессии к его родителям в областной город… И им очень понравилась молчаливая скромная девушка, которая так любила носить рубашки их сына…

А меня на протяжении всей поездки не оставляло знакомое уже чувство фальши. Маска так и норовила съехать. Особенно когда Альберт пытался не в меру активно утверждаться в позиции альфа-самца. Иной раз мне безумно хотелось на его объятия ответить крепким ударом в челюсть. Почему? Да потому что я ненавижу, когда кто-то думает, будто на самом деле обладает мной! Будто имеет надо мной власть и может решать за меня, какое платье я одену для встречи с его друзьями. Или сколько мне позволено выпить на свой день рожденья…

Когда мы порвали, матушка назвала меня идиоткой и едва не выставила из дома. Она уже успела всем соседям, родственникам и друзьям раззвонить, что скоро у нас свадьба. Мля, она даже обручальные кольца нам присмотрела в ближайшем ювелирном!.. Не спросив меня, хочу ли я на самом деле замуж. Моя родительница так спешила поскорей пристроить свое странноватое дитятко… И ей так нравился этот Альберт. Она бы сама за него пошла, будь лет на двадцать моложе.

'Света! — истерила родительница, мечась по комнате. — Не будь дурой! Я тебя умоляю! Одумайся! Такой парень! Умный, красивый, при деньгах! Ну что еще тебе надо?! Он же сам предложение сделал, ты же ни в чем нуждаться не будешь! Послушай мать хоть раз в жизни!!! Ведь ты никогда меня не слушаешь!'

И так далее и тому подобное.

Но я не послушал.

Мы сильно тогда с ней разругались. Очень сильно.

Скажу даже больше… мы разругались настолько сильно, что я пошел в паркмахерскую и назло ей состриг к емелям отросшие почти до плеч локоны, которые так нравились Альберту.

А потом окончательно понял, что устал не только от длинных волос и видного жениха.

Я устал от себя. От этого проклятого притворства. От того, что все хотят видеть меня прилежной девочкой, которая должна выучиться в престижном вузе, выйти замуж, родить пару штук детей, а потом до конца жизни быть примерной женой и матерью.

Господи, как я все это ненавидел. Даже не платья и косметику. Не женское имя и сиськи.

Нет…

Я ненавидел сценарий, который родители подписали задолго до того, как я научился самостоятельно принимать решения. Я ненавидел уверенность с которой они, как и Альберт, все хотели контролировать в моей жизни. Чтобы и соседи, и родственники видели — у Яковлевых прекрасная семья! Лучшая семья! Просто образец… как с обложки журнала… Две умницы-дочки, дом — полная чаша и никаких отклонений от нормы.

Но отклонения были… Увидев себя в зеркале с мальчишеской прической, я вдруг так остро, до боли в груди захотел бежать… Бежать прочь от родителей, финансового института, за который они платили, и их твердокаменной уверенности, что из Светы надо сделать настоящего человека.