Александр Торин - Времена не выбирают

— Нет, ну надо же! Да что они так скромно. Они все-таки состыковались! Что вы сидите? Что вы пьёте всякую дрянь! Они живы! Вы слышите, они живы! — Миша завёлся. — Они состыковались! Там, на орбите, я уверен был, что они погибнут. В тысячах километров друг от друга…

— Он чего, больной, этот ханурик, или принял лишнего? — Серёга из Воркуты чиркнул спичкой, и его лицо с недавно отпущенной бородкой, на секунду высветилось в темноте. — С вами, столичными, никогда не знаешь, чего ждать. Я такого гуся однажды встретил, по распределению к нам на шахту направили.

— Чудо. Это чудо, и это вселяет надежду… Представить себе невозможно, с допотопными средствами навигации, архаичными датчиками, и все-таки удалось найти друг друга в этой бесконечности. Состыковаться, да нет же, это удивительно!

— Ты, Миша, помолчи лучше. Не мешай слушать, — начал заводиться Николай Васильевич. — Все-таки историческое событие.

— Космос, вакуум, он пахнет. Тлением, невесомостью, пластмассой, температурой, я не знаю, что именно, но на орбите воняет жжённой резиной. Нет, скорее, испаряющейся. И страшно за всех нас. — Миша заплакал.

— Ё-моё, — скривился Серёга. — только психического нам не хватало.

— Ну, будет, мужики, ещё по одной, и спать — командует Николай Васильевич. — За успехи отечественной космонавтики. Пахнет ему, понимаешь… Космонавт… Я настоящих космонавтов видел, к вашему сведению. Вот пошёл бы в наш цех, понюхал бы, чем жизнь пахнет.

Двадцать четыре года спустя я жил в Америке и обедал за одним столиком с долговязым американцем лет тридцати пяти. Стив всего месяца три, как вернулся с орбиты — чинил космический телескоп. Рядом с астронавтом вдумчиво разжёвывала кекс его гордая мама. Нет, я никогда не был близок к космонавтике, за одним столиком мы оказались случайно. Мой знакомый увидел другого своего знакомого, с которым когда-то вместе работал, астронавт жил в соседнем городке, учился с ним в школе, и так далее. Разговор, как и ожидалось, вскоре перешёл на космические темы.

— Нет, я конечно же, боюсь, — признался астронавт. Все-таки, вероятность погибнуть около пяти процентов, и никуда от этих мыслей не деться. Особенно, во время взлёта. Но самое страшное, даже неожиданное — это то, что космос пахнет. Невесомость и вакуум пахнут жжёной резиной. Синтетической пластмассой. Что-то там испаряется в этих космических лучах.

Было жарко, но ледяные иголочки медленно опускались по спине. Откуда, каким дьявольским образом Миша мог про это узнать?

— Попробуй вот это пирожное, Стив. — Скрипучим голосом произнесла мама астронавта. — С твоим любимым шоколадным кремом.

Когда нас распределяли по лодкам, ребят покрепче разбросали для укрепления слабых экипажей. Леху определили к двум бабам более чем среднего возраста, а мной доукомплектовали жизнерадостную тётку в физкультурных штанах с красными лампасами, из безнадёжной провинции.

— Саша, я из Москвы, студент, — представился я.

— Нина Петровна, — энергично взвизгнула тётка. — Учительница я, деток физкультуре обучаю. А вот в Москве не бывала ещё. Надо проведать, столица все-таки… Я, так, Саша, понимаю, что мы с тобой будем гребцы, — шепнула мне на ухо Нина Петровна. — А вот от этого ханурика толку мало выйдет.

От учительницы физкультуры пахло чесноком, разрушающимися зубами и здоровым спортивным потом.

Третьим членом экипажа был странного вида парень. Мише можно было дать лет двадцать восемь — тридцать. Он был ужасно, патологически худ, кожа его, белая с жёлто-синеватым оттенком, как у бройлерного цыплёнка, лицо с веснушками, глаза, изолированные от окружающего мира очками с толстыми линзами, все это вызывало жалость и почему-то брезгливость.

— Мм-миша, — я понял, почему Нина Петровна прозвала его хануриком. — Миша заикался, шмыгал носом, и пару раз дёрнул шеей. Глаза косили, на щеках его завивались колечками странные бакенбарды, переходившие в белесый пух на щеках.

— Саша, студент.

— Я тоже вечный студ..дент. Считайте, что я в самовольной ака… Ака… Акаддд…

— Академке?

— Вся наша жизнь — это акад..демический отпуск от самих себя…

Миша застревал на согласных.

— Ничего не понял, — смутился я. — Ты о чем, Миша?

— Потому что, от себя не уйти.

— Ааа, — глубокомысленно промычал я. — Ну да, в каком-то смысле…

— Вот я смотрю на нас, и понимаю: все — хорошо забытое старое. Мы бессмысленно копошимся, голоса наши затухают, река течёт, и нет ничего нового под солнцем.

Заикание внезапно исчезло, будто его и не было никогда.

— Так, Эклезиаста я ещё в раннем детстве читал, — отпарировал я. — Нас этим не проймёшь. Предлагаю завязывать с мрачными мыслями, зачерпывать воду вёслами и плыть против течения.

— Саша, нам хорошо было бы поговорить в приятном уединении джентльменов, — Миша нервно дёрнул шеей и лицо его порозовело. — Мне кажется, что мы с вами найдём об… Обб. Щий. Язык.

Мне показалось, что Мишино заикание было связано с нервными подёргиваниями шеи. Впрочем, я мог ошибаться.

— Миша, извините, да вас бы Стенька Разин выкинул за борт, что вы болтаете, хуже, чем татарская княжна! — Третий член экипажа боролся со встречным течением. — Загребайте, нас на плёс сносит.

— Княжна была персидской, кстати, моей любимой праб-ба-бббушкой. — Передёрнулся Миша. — Её звали Арина Родионовна Пушкина.

— Господи, святы, попался же! — Перекрестилась учительница физкультуры. Стыдно, молодые люди, а ведь Ленина в институте изучаете.

— Нет, я решительно балдею, — заика расплылся счастливой улыбкой.

— Мы пов-повторяем типичную ошибку челове-веческих существ. — Миша был освобождён от гребли, и назначен вперёдсмотрящим. — Правее бы чуточку.

— Какую ошибку, Миша? — я вытащил левое весло из воды.

— Я все пытаюсь найти хоть какой-нибудь смысл в происходящем… В происшедшем и в бу— бу— дущем. — Миша выгибал худую шею, и внутри его тела что-то отрывисто щёлкало. — Если задуматься, куда и зачем мы плывём?

— То есть? — я удивился. — Отдыхаем мы. Поход у нас, туристический. Путёвка.

— Мы плывём из прошлого в будущее. А зачем уставать, если мы отдыхаем? — Миша прижал голову к плечу, что-то внутри у него хрустнуло, и мне стало не по себе. — Не проще ли отдохнуть, если мы устаём? Плыть по течению.

— Это все потому, что молодёжь в городах избаловалась, — поджала губы Нина Петровна. И, по моим наблюдениям, чем ближе к столице, тем распущеннее молодые люди и девушки, идеи к ним в голову лезут вредные, и вообще, безобразие сплошное. Вы, Миша, не обижайтесь, но странные какие-то вещи говорите. Столько всего народ наш перенёс — и войну, и разруху. Только жизнь кое-как налаживаться начала, а вам, опять все не так. Вот у меня дочка, пошла в техникум…

— Я же ззз… Знаю, что сейчас будет. Вот в чем проблема. Я все заранее знаю. Не хочу, но чувствую. Я с ума от этого сойду, честное слово.

— Миша, успокойся — Мне было неловко.

— Сейчас опять подойдёт град, и потом ещё один смерч будет. Может деревья повалить… Нам бы к берегу пристать.

— Миша, над нами солнышко. Никакого града не случится, максимум — летний дождик. И мы замечательно приплывём на стоянку, заварим чай в котелке, а завтра утром, ну или вечером, я поймаю здоровенного сома на донку, и все это ерунда, и полная чепуха.

— Ну, плывите, пп— Пплывите… Я здесь вообще никакой роли не играю. Психическое поле. Мыльный п-п-пузырь.

— Вот видите, — Нина Петровна была возмущена. — Пузырь… Ему в психушку надо, — зашептала она мне на ухо чесночной струёй, а их на турбазы пускают. А вдруг этот типчик буйный? Да где это видано, чтобы подобные представители отдых нормальным отдыхающим портили?

— Я ведь слышу все, Нина Петровна, — проскрипел Миша. — Пожалуйста, не гребите с таким китайским усердием, осушите весла… И вообще, Мементо мори.

— Сами вы, извините за дурное слово, китаец, и этот ваш Мори…— обиделась физкультурница и начала мне подмигивать. Она явно искала сочувствия и намекала на то, что Миша болен головой.

Пошёл град, вначале мелкий, потом с голубиное яйцо. На третьей лодке кому-то разбило голову, поднялся ветер, и чёрное облако спустилось на воду. Оно прошло метрах в пятидесяти от нас, вырвало с корнем два старых дерева, нависших над водой, ударилось об холм и рассыпалось десятком мелких вихрей.

— Нет, вы подумайте только, он меня китайцем назвал, — возмущалась Нина Петровна.

— Товарищи, — закричал инструктор. — В связи с погодными условиями, мы временно пристаём к берегу. Просьба не разбредаться, поход продолжается. Здание с башенкой — дача музыкального пианиста Святослава Рихтера. Просьба его не беспокоить, товарищ Рихтер нуждается в отдыхе.

Лицо у Миши начало подёргиваться, и из глаз потекли слезы.

— Ты чего, Миша? — Вся эта история переставала мне нравиться.