Наталия Медведева - Лень

— Если отнять мой долг, то получится восемь штук. — Он уже сидит рядом с ней, на кровати.

Теперь он тоже откидывается на спину и тут же поворачивается на бок, лицом к Вере.

— Ничего себе! И все получил?

— Половину, — говорит он и целует ее в щеку.

Бэби-поцелуй. И так же по-детски, как будто прячется, он сует свое лицо между ее щекой и плечом. А рукой стаскивает юбку — она в талии на резинке, стаскивает, насколько может позволить длина руки, не поднимаясь с кровати. И потом он так же тащит вниз ее трусы. Насколько может позволить длина руки. Она подумала, что ничего интересного не будет. Но ей лень и еще немного неловко «не надо было идти в номер, если не… теперь будто должна, обязана, раз здесь…» Как в юности, когда курили, пили и еблись, чтобы не показаться детьми.

Уже лежа на ней, Витька расстегивает свои брюки и высвобождает из них то, чем пугают маленьких девочек. Ее он не пугает. Тем более что ничего не показывает, а суетливо протискивается между ее по инерции раздвинувшимися ногами. Телодвижения, необходимые для получения оргазма, занимают у Витьки меньше минуты. У него, правда, есть чувство юмора и оправдание — «Я так давно этого хотел…». Он смеется и со спущенными штанами, чуть сгибая ноги, придерживая брюки, идет в ванную.

Потом они лежали под простыней в интернациональной позе любовников. «Действительно, и влюбленные так лежат, и как мы — просто ебущиеся», подумала она, убрав голову, лежавшую до этого у него на плече, а его рука обнимавшая ее… протянулась за стаканом. Он был пуст, и Виктор встал и пошел к столику за коньяком.

У него почти не было талии, и ноги, хоть и длинные, были бесформенными. Прямыми, без икр почти. Он был когда-то боксером в тяжелом весе. Плечи его катились вниз, будто его тянули за кисти рук. Походка была слегка переваливающейся. Он вернулся к постели и, наклонившись, налил коньяк в протянутый ею стакан. Со сморщенного его члена свисала бесцветная, непрозрачная капелька. Верка вдруг вспомнила детство. Такая капелька свисала у стариков с кончика носа в ядреный мороз…

Он походил по комнате, как по рингу, делая боксирующие движения, направленные на невидимого противника. Потом он сдернул с нее простыню и нырнул в кровать. Несмотря на все ее размышления не в пользу Витьки, через несколько минут она подпрыгивала на нем, закинув голову назад, порыкивая и впиваясь пальцами ему в плечи. Еще через несколько минут уже обмякшим телом она лежала на нем, вздрагивая и постанывая от наслаждения. Обычно этот момент требовал большой работы и достигался крайне редко, особенно с незнакомым. Виктор ей был знаком как «мальчик с плачущим лицом». И только.

В комнате горела лампа, спрятанная под плотный абажур. Лампа стояла своей мраморной ногой на тумбочке. Ножка тумбочки была в форме лиры. Верка сидела и глядела на эту лиру. На коленях лежала тетрадка.

В четыре утра в комнату вошел ее муж саша. Слеповатый со сна, щурясь на свет, он прикрывал руками сонный член, стоя голый за чуть открытой дверью.

— Что ты тут сидишь? Ночь. Все нормальные люди спят ночью! — Он махнул рукой, сказав «а-а-а», и ушел в спальню.

Верка перелистала тетрадь (последние страницы были заполнены записями годичной давности) и выключила свет. Не хотелось тушить только что закуренную сигарету, и она стояла у окна, тянущегося во всю длину комнаты, торопливо затягиваясь и глядя сквозь узкую щель в жалюзи. Тетрадь заканчивалась стихотворением: …вздрогнет складочка у рта — отвечу:

Я сегодня умираю… вечер. «И от мужа я не ушла, и в стихе не умерла. Все только собираюсь». Она вынесла пепельницу с окурками на кухню, сбросила на диван «вагнеровское» — из-за огромности — платье, накрыв им тетрадь, и пошла в спальню.

Она легла в постель боком. Спиной к саше. Он тоже лежал спиной к ней. У них даже была такая фотография, сделанная их другом из Сан-Франциско. Гомосексуалистом Димочкой. «Ужасная фотография, — вспомнила она, — в одной постели и так порознь…» Еще она вспомнила, как раньше, когда она ложилась спать после саши, он сонным голосом говорил, протягивая руку: «Дай ножку, Верочка, ну, пожалуйста», и она клала на него свою ногу, закидывала ее на него, касаясь ляжкой его паха, и он обнимал ее ногу, гладил и опять засыпал.

За окном заорала птица. Это была огромная птица, вроде альбатроса. Она сидела на верхушке дерева и орала получеловеческим голосом. Днем ее не было слышно. Саша перевернулся на другой бок и пробормотал: «Блядская птица», коснувшись Веры коленом. И тут же убрал колено.

Она проснулась в восемь утра. Ей снились ковбои. А муж уходил на работу. Он стоял посередине спальни и что-то искал в кармане. Она открыла глаза, приподнялась на локте и, сложив пальцы по-детски в пистолет, направив его на сашу, выстрелила в него, сказав: «Паф! паф!» И опять легла и уснула. А муж ушел на работу.

Виктор звонил ей каждый день. Он обычно выжидал до полудня, стыдясь звонить с утра. «Одна?» — спрашивал он ее. Она сидела в огромной комнате на резном диванчике, положив напедикюренные ноги на низкий мраморный столик, и мучилась от безделья. Столик был разбит — следствие перебранки с мужем. Она пихнула его мраморный верх ногой в сапоге. Он соскользнул с ножек и раскололся. Разбился пополам. Она смотрела TV — кулинарные передачи: способы нарезания лука и чеснока и т. д.

В Беверли-Хиллз утром был ограблен шикарный магазин «Фрэд», и Виктор, естественно, хотел сообщить ей об этом, радуясь удаче коллег.

— Не поймали еще молодцов, Витька?

— Если они не мудаки и не скрываются у своих чернушек, то хуй их теперь найдут. Поехали посмотрим.

«Фрэд» ограбили черные ребята. Трое. Четвертый сидел в лимузине.

— Заезжай за мной, а то Алка машину взяла. Заодно у меня там дело есть, поможешь…

— Все ясно. «Мерседес» нужен, то да се… Найди себе фуражку. Шоферы всегда в фуражках. Разыгрывать, так уж по-настоящему…

Верка кладет трубку и в который раз думает, что все это постыдно, мерзко, ужасно, противно… И только Алла и саша будто ничего не видят. А может, не хотят?.. На кухне она делает себе «Водка Гимлет».

В баре «Ромады-инн» их уже даже не спрашивают, что они будут пить. Персонал отеля дружески улыбается парочке, навещающей их три-четыре раза в неделю после ленча. Иногда ленч заказывается в номер, и Виктор тогда уходит в ванную — она сама подписывает счет и дает доллар-два на чай юношам, вкатывающим стол на колесиках. И Виктор только после их ухода появляется из ванной с полотенцем на бедрах.

Сейчас она шла в свою ванную, прихватив сигареты и стакан, пересекая 58 кв. метров ливинг-рум, проходя коридор и оставляя ванную саши и гостей слева, зайдя в спальню и уже затем в свою ванную. На двери висела табличка «Кип аут». Ванная была ее комнатой. Сбросив халат, она стала втирать в тело ароматный крем с блеском. И поймала себя на том, что особенно старается в местах, за которые любил хватать ее Витька — низ ягодиц, мягкость внутри ляжек… «Факин Виктор! Факин Я! И Факин саша!»

Муж саша обычно был усталым и пьяным. Витька же никогда не упускал возможности еще подпоить «сашульку», как нежно он стал его называть. Он подзывал своим пухлым пальцем с острым ногтем официанта и заказывал «бренди стрейт»… Довольный хозяин ресторана крутил черный ус… Верка вскакивает из-за стола, уронив стул и успев показать глазами Виктору на туалет. Она стоит там в нише между «М» и «W». А Виктор долго не приходит. Когда же он наконец появляется, она хватает его за лацкан пиджака и глупо ударяет его кулаком в грудь: «Зачем ты его спаиваешь, еб твою мать!? И что это за подколки сашулька-хуюлька?! Я тебя ненавижу! Проклятый Витька!» Он улыбается и держит ее за запястья: «Я тебя тоже. Поэтому мы и спелись…» И он умудряется поцеловать ее в шею. «Проклятый Витька!» — ничего более оскорбительного не приходит ей в голову.

«Беспринципная пизда», — подумала она, надевая трусики. Лоскутки шелковые. А принципы, если они у нее и были, — как ношение трусов: часто она ходила без них. Нырнув в льняной сноп — синее платье с «вылинявшими» цветами на нем, она подумала, что подделками занимались не только в русско-еврейской общине. Покупая платье на Родео-драйв, в только что открывшемся бутике, она видела пожилую корейскую женщину, а вернее, ее сгорбленную спину, за чуть приоткрытой дверью — та, видимо, пришивала, пристрачивала к только что пошитым платьям этикетки фирмы «Мишель Домерк. Парис»… Рябиновые ногти скользят в шелковую замшу «Мод Фризона» и как икринки — или семговые яйца, продающиеся в «Дэли» у Мильки из Одессы по 6.99 за паунд, — выглядывают из дырочек на носках босоножек. Мыть волосы нет времени, и они затягиваются сиреневым шарфом. Глаза закрываются шпионски-черными очками, и губы, цвета перцовки уже, шепчут «факин бич». Все это покрывается дюжиной брызг из флакона «Боргеза».

Вера спустилась в гараж к прохладному серебристому «Мерседесу-300-Дизель». Повернув ключ на полоборота и подождав, когда загорится желтая лампочка сигнал того, что мотор готов (недостаток не самой дорогой модели «мерседесов»), полностью включила зажигание.