Николай Епихин - Дядя Вася

— Не знаю, — сказал я, — может, счастье не в том?

— Нет, Коля, не понимаешь ты еще, в чем счастье.

И я действительно не понимал.

Однажды друг сказал: «Нет, не счастливая жизнь у меня. Весь в долгах, в грязи, в мерзости, предательстве, обмане. Вон Ванька Ревин тоже говорит, что он несчастлив: с Наташкой проблемы, не знает она пока, любит его или нет, а он ждет, ревнует, переживает. Но что бы он там ни говорил, он, наверно, самый счастливый человек на свете».

— Счастье… — продолжал дядя. — Вот у меня зарплата две с половиной, у начальника — сто, минимум. Он идет в магазин, продукты, закуска. Сыну «волгу» купил, себе другую, дочь за границей учится. Вот у него — зарплата, а у меня — тьфу, а не зарплата. Я захожу в магазин, думаю: ой, всё дорого, что б подешевле взять… А были б деньги — захожу: так, мне то-то, то-то и вот этого. На цены не гляжу, деньги дал — и пошел.

— А сколько для счастья нужно? — спросил я.

— Тыщ десять в месяц — и хорошо.

«Так мало», — подумал я и представил, как бы я нашел кошелек с деньгами или лучше чемодан, и мы бы с дядей пошли в магазин.

Я сидел на скамейке и глядел на дядю. Голова слегка гудела, в ней бегали мысли, приятные, новые. Ветер бил в спину и казалось, что он продувает голову — такие страшные, тоскливые и в то же время завораживающие, манящие были эти мысли.

«Почему мы сидим здесь вдвоем, окруженные могилами, трупами, городом и небом? Мы загнаны в эту никому не нужную точку вселенной со своими философиями и переживаниями, потерями и неудачами. Мы, наверное, оттуда сверху кажемся жалкими и мелкими. Ужасно. Но вот я сижу здесь, ем сало, пью газировку. И мне приятно сидеть здесь, есть, пить, разговаривать с дядей, смотреть глубоко в небо, на траву или вот хоть на дядин ботинок. Приятно здесь. И дядя мой хороший, он просто не всё понимает…»

«Что, — думал я, — наша жизнь? Это сходить в магазин и поесть? Неужели мы тут сидим, и дядя не чувствует, как хорошо тут? Не в смысле того, что мы на кладбище. А в том смысле, что тут нет магазина. Еда, правда, есть, но она какая-то не такая, не с той функцией».

Дядя встал и сказал:

— Ну что, пора.

Я вышел за ограду. Дядя взял сумку с остатками еды и краски и стал прощаться.

— Ну, до свидания, отец! — сказал он. — Вот, внук пришел со мной, племянник мой, — он поцеловал фотографию, поправил цветок на памятнике и вышел вон.

Его небритое лицо было теплым и спокойным.

— Ну, выполнили долг — и хорошо, — сказал дядя, — и ты не забывай меня, приходи на могилу. Как мы заботимся о них, так и о нас будут заботиться.

— А мой отец говорит, что я к нему даже на могилу не приду, а мне обидно.

— Значит, плохо помогаешь ему на кладбище.

— Наверно. Но я не знаю, долг это или просто обязанность.

Дядя угрюмо взглянул на меня и махнул рукой. Я подумал, что это означает: ничего, не страшно, скоро поймешь, привыкнешь.

Этой зимой автобус, на котором работал дядя Вася, продали. В тот день он не поехал к себе домой, а пришел к моему отцу — выпить с горя. Его сестра, моя мать, готовила макароны, отец крутился в курятнике, а я сидел дома и читал рассказ Чехова «Дуэль».

Вдруг я услышал за дверью, что мама стучит по доске ножом. Потом туда вошел отец и сказал:

— Ну что, Вась, зерно брать будем?

— Ты что, не видишь, человек расстроен, — сказала мать.

— Что случилось, Вася?

Дядя зарыдал и стал всхлипывать. Я услышал скрип кровати: наверное, отец сел рядом с дядей. А мать сказала:

— Автобус продали.

— Автобус? — сказал отец, — ну ничего, за сколько?

— Хватит, — сказала мать, — человеку плохо, а ты ерунду спрашиваешь.

— Ну ничего, пошли, выпьем щас. Поедим, — говорил папа, — телевизор посмотрим. А это всё ерунда. На «газели» будешь ездить. С работы ведь не уволят?

— Нет.

— Ну и хорошо. У меня тоже КамАЗ отобрали. Попереживал, попереживал…

Я приоткрыл дверь. Дядя сидел на кровати, обхватив лысую голову руками. Его лоб и нос сморщились, а сам дядя казался маленьким мальчиком, у которого отобрали любимую машинку.

У меня сжалось сердце, и я почувствовал какую-то пустоту, которую нужно было чем-то заполнить. Я лег на диван и продолжил читать — и эта пустота постепенно исчезла.