Андрей Кузечкин - Не стану взрослой (окончание)

— Подожди, цветы в воду поставлю.

— Как тебе книжка? Осилила хоть сколько-нибудь? — уже на улице поинтересовался Максим.

— “Питер Пэн”? Я все прочитала за час где-то.

— Хм, быстро ты. Понравилась, что ли, сказочка?

— Это не сказочка. Это иллюстрация к болезни.

— Хе! Поняла теперь!

— Да. Я, кстати, раньше встречала такое выражение — синдром Питера Пэна. Сегодня специально поискала в Яндексе… Вот, я распечатала… — она достала из сумочки листок. — “Синдром Питера Пэна — патологическое нежелание взрослеть. Не болезнь, но в некоторых случаях заканчивается самоубийством…”

Максим отобрал у Карины листок, пробежался глазами.

— Да ерунда это все, Карик. Ага, основные симптомы, бла-бла-бла… “Стремление не замечать проблемы в надежде, что они разрешатся сами по себе… нет настоящих друзей…” — ну, допустим. “Двойственные отношения с матерью — раздражение с чувством вины, порожденным желанием освободиться от ее влияния…” — ну, не совсем. “Эмоции заторможены, реакция неадекватна, нарушение половой роли” — вообще туфта полная. И якобы это распространяется только на мужчин, причем какого-то определенного типа. Те, кто это сочиняет, почему-то не видят, что этому синдрому могут быть подвержены все люди без исключения.

— Почему?

— Да потому, что все были детьми. А в современном мире детство продлевается. Тебе сколько — девятнадцать? Лет сто назад ты бы уже три года как была замужем и детей воспитывала. И выглядела бы не так хорошо: после родов обычно дурнеют. А предохраняться в то время было не очень принято.

— И что? У меня тоже будет семья. И муж, и дети.

— Но признайся: ты с этим не особенно торопишься, а? Тебе же вот это нравится: ходить в юбочке, в туфельках и в чулочках, всех очаровывать, и вообще — делать что хочешь, идти куда хочешь, ни за кого отвечать не надо… Здорово, а?

— Не знаю, почему ты об этом говоришь в таком тоне. По-моему, это нормальное желание — всегда быть красивой.

— Красивой и молодой, да? Хочется законсервировать свою молодость? Ты хочешь быть вечно молодой и беззаботной?

— А кто же не хочет?

— Все хотят, сейчас на этой почве массовое помешательство. Просто эпидемия. Культ юности. Примеров не буду приводить, потому что не хочу говорить банальные вещи.

— Да. Сейчас много всяких уродов развелось, которые пытаются продлить себе детство. — Карина вновь заговорила с американским произношением: — Кидалтс, чайлдфри…

— И еще хикки.

— Who is it?

— Японское слово — хиккикомори. Так называют людей, которые боятся выйти из дома, потому что боятся других людей. Боятся социума, и вообще любого общения, кроме виртуального. Такие люди погрязают в Интернете и в компьютерных игрушках. Вот мой сосед по квартире, Вадим, — типичный хикки. Видела его?

— Этот, что ли — жирный? Видела мельком. Он ужасен.

— Его можно понять. И их всех. Кто-то не хочет стареть и красоту терять. Кто-то не хочет покидать уютный виртуальный мирок. Кому-то просто не нужны взрослые проблемы — семья, дети, карьера и прочий геморрой. Для них для всех остается два пути. Либо молодиться до бесконечности, либо — как Аленка: в окно, вниз головой. Есть и третий путь: сдаться на милость победителя и покорно взрослеть. И знаешь, в чем беда? Иногда бывает так, что момент упущен и взрослеть уже поздно. Что тогда?

Карина не ответила. Она с головой ушла в мысли. Кажется, ей стало грустно.

— Видишь, — хмуро сказал Максим. — Теперь и ты задумалась над этим вопросом.

— Да, — подтвердила она. — Мне тоже часто кажется, что смысла нет вообще нигде и ни в чем. А мне даже поговорить об этом не с кем. Только с мамой, но она все время говорит одно и то же.

— Дай угадаю: “Замуж тебе пора, дочура”?

Максим так удачно сымитировал голос, что они оба рассмеялись.

— Не совсем. Она говорит: мужика б тебе приличного, Карик.

“Штаб-квартира” оказалась крошечным домиком на окраине. Справа — двухэтажная кирпичная постройка с огромной вывеской “Баня”, рядом с ней — поваленная набок фанерная будка с полустертой надписью “Пиво, раки”. С другой стороны — водонапорная башня, следом за которой начинались огороженные трухлявыми заборами садовые участки.

На самом домике не было никаких вывесок — чтобы не привлекать лишнего внимания. Хотя внимания к штаб-квартире и так было предостаточно: одна стена домика была полностью исписана плохо замазанной непотребщиной.

За дверью, справа от входа, сидел скромного вида молодой человек с козлиной бородкой и листал брошюрку “Огород во славу Божию”.

— Отец Иннокентий у себя? — спросила девушка.

— Да, — ответил тот и улыбнулся: — Ой, Карина! Вы опять к нам! Глазам не верю! По работе или как?

— По работе, — сухо ответила она.

— Ну, с Богом. Отец Иннокентий у себя в кабинете, он вас примет, если не занят. Боже мой, Карина! Как ты похорошела!

— Спасибо, — бросила она на ходу, не оборачиваясь.

Короткий узкий коридор. Голые стены — никаких религиозно-агитационных плакатов и подобного.

— Ненавижу, когда они комплименты делают… — прошептала девушка на ходу.

— Почему? Вроде бы он это от чистого сердца…

— Да какое тут “от чистого сердца”… Для них женщины — это какие-то мутанты.

“О. Иннокентий”, — гласила табличка, привинченная к белой двери, в которую упирался коридор. Постучав и получив в ответ: “Войдите!”, Максим отворил дверь.

Хозяин кабинета удивил его: был он сравнительно молодым — лет примерно тридцати, хотя и почти лысым. Борода короткая, взгляд хитроватый, ироничный. Разговаривал отец Иннокентий совсем не православно — не окал, не делал нарочито смиренных интонаций.

— Здравствуй, Карина. — Он перестал стучать по клавишам компьютера. — Милости просим. С чем пожаловала?

— Здравствуйте. Это мой коллега, журналист из Москвы. Хочет задать вам несколько вопросов. Ничего, если мы у вас займем немного времени?

— Сделайте милость! — улыбнулся он, посмотрев в глаза Максиму проницательным взглядом.

— Максим Метелкин, — представился тот, усаживаясь на свободный стул. Глянул на экран компьютера — отец Иннокентий что-то писал в “Ворде”.

Еще один стул нашелся и для Карины.

— Для какого издания пишете? — поинтересовался хозяин кабинета.

— “Планета скандалов”. — Это был единственный столичный журнал, который Максим вспомнил навскидку.

— Молодой человек, если вы насчет той истории с венчанием, то она давно уже неактуальна, — отец Иннокентий усмехнулся. — Можете найти в Интернете, там все очень подробно расписано.

— Нет, у меня несколько вопросов общего характера, — Максим положил на стол КПК, поставленный в режим диктофона — рядом с единственной вещью в кабинете, напоминавшей о православии. Это был decision maker — маленькая рулетка со стрелкой, только вместо “Подумай еще раз” или “Действуй” на секторах было написано старославянским шрифтом: “Покайся”, “Ищи и обрящешь”, “Смирись”, “Иди с Богомъ” и все в этом духе.

— Ну, давайте попробуем.

— Вас отлучили от церкви, так?

Отец Иннокентий негромко рассмеялся:

— Знаете, я предпочитаю думать, что это я отлучил церковь от себя. Вы вспомните разделение церкви на восточную и западную. Каждая сторона предала другую анафеме. И что изменилось? Православная и католическая церковь существуют до сих пор. А я до сих пор венчаю.

— Но официально вы все равно не являетесь священником?

— Священник — это не сан, не должность. Священник — это вера. Ты веришь — значит, ты прав. — Отец Иннокентий начал входить в азарт беседы — стал говорить быстрее, жестикулировать. — Это показано во многих хороших произведениях… “Житие протопопа Аввакума”, например…

— Знаем, в школе проходили.

— Могу привести гораздо более интересный для вас пример: американский фильм “От заката до рассвета”. Люди сражаются с вампирами. Среди людей — бывший священник. Но если человек до сих пор верит — он не может быть бывшим священником. И пожалуйста: он превращает обычную воду в святую. Глубокая мысль, спрятанная под маской обычного боевика для подростков.

— Да, это интересно. А как вы вообще к этому пришли: венчать однополые пары? Надо думать, это доходное занятие?

Кстати, мысленно добавил Максим, не ваш ли это джип там за окном стоит?

Отец хитро прищурился:

— Соловья баснями не кормят, молодой человек. Но вознаграждение — это не основная мотивация.

— Что же тогда?

— Правда. Правда, молодой человек. Почему нельзя венчать однополые пары?

— Это грех. Вообще, гомосексуализм с точки зрения церкви — грех.

— Да, это знают даже миряне. Вы сами веруете?

— Смотря во что.

— Стало быть, атеист. Вот, даже атеисты знают, что гомосексуализм — грех. Вопрос: откуда они это знают?