Алла Борисова-Линецкая - Дневник горожанки. Петербург в отражениях

«Да разве могут дети Юга…» писал Илья Эренбург, да разве могут они понять «что значит думать о весне…»

«Что значит в мартовские вьюги, когда отчаянье берет, все ждать и ждать, как неуклюже зашевелится донный лед».

…Гец и его мама все время пытались меня накормить и все слали мне посылки с немецким шоколадом и трогательные письма.

Фото Павла Маркина

Фото Галины Зерниной

Утром я просыпалась в нашей огромной коммуналке на Литейном от шума моторов — окна нашей комнаты в бельэтаже выходили на правительственный гараж в Басковом переулке. Перед праздниками по стенам гаража ползали рабочие, устанавливая многометровые портреты руководителей страны. Сейчас я думаю: интересно, что определили в моей жизни эти огромные черно-белые полотнища? Кажется, детская психика выдержала. Да, я смотрела на лица, лишенные человеческого выражения, но они были для меня лишь привычным декором праздника. Портреты обрамлялись веселенькими лампочками, блики света бежали по занавескам, в комнате вкусно пахло салатом-оливье и праздничными бабушкиными пирожками.

Забавно, что думал по этому поводу нынешний российский президент, прогуливавшийся в те времена по тем же переулкам…

А еще был детский садик в старинном дворянском особняке на улице Петра Лаврова. Однажды туда приехал Фидель Кастро. Знакомился с советскими детьми. Ничего не помню, кроме черной бороды. «Что нам Гекуба…» А вот подружку, которая не захотела встать со мной в пару на прогулке в Таврическом саду, помню отчетливо. Первое предательство как первая любовь вошло в плоть и кровь.

Но Таврический сад, к счастью, сохранил для меня все свое очарование. Сюда мы ходим с сыном фотографировать осень. Такая у нас традиция.

В музее на Мойке 12 я работала экскурсоводом в начале своей карьеры. Кода стало ясно, что у школьной учительницы литературы личной жизни не будет никогда, и ее заменят посиделки с родителями, учениками и директором школы по имени Клавдиан Петрович, — я спешно ретировалась, вспомнив свой студенческий летний опыт.

Пушкинские музеи приняли меня под свою сень. Я легко вздохнула, освоила экспозиции, освежила в памяти несколько стихотворений и много цитат.

Это было чудесное время… Мы бегали на экскурсии, а в перерывах гоняли чаи в сыром подвале, погибающим от плесени. Стены Дома на Мойке разъедал грибок. Экспозицию меняли каждые полгода, закрывали одни комнаты и открывали другие, обставляя их все с большей фантазией, и мы периодически теряли дорогу домой в родной подвал. Травили анекдоты — не те, которые гуляли по стране, а наши, местные. Их сочиняли посетители музея. В книге отзывов они писали: «Спасибо экскурсоводу, который поделился с нами своими скромными знаниями…» Экскурсанты — «ходоки» ходили по дому со свечами и молились, как в церкви. Летом, в жару я упала в обморок в кабинете Александра Сергеевича на руки подоспевшей смотрительнице.

Каждый год, в день рождения Пушкина, экскурсоводы Всесоюзного музея поднимали циничный тост: «За кормильца…»

Да, черт догадал его родиться в России с умом и талантом. И не только его одного.

Фото Павла Маркина

Одним из моих друзей того времени был племянник известного искусствоведа… Он жил в огромной коммуналке на Литейном, а свидания наши проходили исключительно в Летнем Саду. Летний Сад всегда поражал меня невозможностью спрятаться, укрыться от любопытных глаз, своей прозрачностью, несмотря на многолетние дубы и вечно темную густую листву.

Однажды Володя, гуляя со мной по аллее, которая даже осенью сохраняет темно-зеленый сумрак, стал туманно рассказывать о разговоре со своей мамой. «Я сказал ей, что собираюсь жениться».

— А ты собираешься? На ком? — спросила я, не ожидая абсолютно никакого подвоха. Наши встречи носили совершенно платонический и дружеский характер.

— На тебе, конечно, — ответил Володя, и мне пришлось объяснять мужчине, почему его картина мира не совпадает с моей. Он очень удивился, как удивился когда-то другой мой приятель, попавший в первый раз на мою кухню (это была наша вторая встреча) и заявивший оторопевшей маме: «А вот здесь мы повесим полки и купим шкафчик».

Я решила тогда, что это просто Летний Сад навеял романтические чувства, но он видел и не такое, а Володя поймет и остынет. Но…нашей дружбе пришел конец, и Володя исчез в пустынях Израиля, далеко от Летнего Сада и его тенистых аллей. И, как выяснилось, там он вполне счастлив.

О Фонтанке, 59 еще напишут в анналах. В моей жизни это жутковатое здание в стиле советского фундаментализма, в котором когда-то бурлила жизнь всех городских газет, стало магнитом, притягивающим меня многие годы. Здесь мы, юные, дерзкие и глупые журналисты «Смены» воевали с комсомолом, не зная, что за все надо платить. В том числе и за свободу. От комсомола, от государства, от привычной кормушки. И мы заплатили газетой, которую надо же на что-то издавать…

«Ах, свобода, ах, свобода

У тебя своя природа,

У тебя такой капризный климат,

Ты наступишь, а тебя не примут…»

Бродский не видел свободный Петербург, но, как чувствовал. Добра не жди.

И та веселая талантливая «Смена» с ее грязными коридорами, ночными попойками, главным редактором в белом шарфе, но с помятым лицом, — осталась в Ленинграде. А Петербург обошелся без нее.

Здесь, этажом выше, я с тоской воевала с седыми аксакалами бывшей Ленправды, которые капризно пожелали впустить свежий ветер (в лице молодых журналистов), а потом испугались сквозняков.

И, наконец, третья ежедневка, где не было денег, но была любовь. Первый в моей жизни производственный роман начался в кабинете главного редактора все с тем же видом на серую Фонтанку. Когда-то в ней тонул человек на глазах у всех изумленных журналистов города Питера. Кажется, его спасли, но он был этому не рад. Питерская депрессия, внимательно изучаемая москвичами — это воздух, которым мы дышим с октября по май…И дело было как раз в межсезонье — грязная, серая, холодная весна…

Сначала ничего, так, взгляд в глаза человека напротив, за длинным столом для ежедневных планерок. Потом неожиданное решение отправиться в машине на природу. Выехать удалось лишь на Невский проспект, где и произошла авария — не сработали тормоза, и мы впилились в зад грузовика, к счастью, на маленькой скорости. Если бы инцидент произошел чуть дальше, за городом, а скорость была чуть больше…Не будем об этом.

Выброс адреналина сделал свое дело. И случился роман — бурный и короткий, как весенний питерский ливень, когда город на полчаса делает вид, что он находится в субтропиках. Мы совершенно не подходили друг другу и расстались, так и не осознав, что же это такое было. Иногда я с ужасом читаю то, что он пишет в соцсетях, пытаясь понять, что же нас связывало…Адреналин и только.

Фото Павла Маркина

На Стрелке Васильевского больше всего мне нравится гранитный спуск к Неве. Спуститься, посмотреть на упорных рыбаков, споткнуться об очередную свадьбу, вспомнить свою…

Что еще? Здание Биржи на Стрелке, знаменитый музей Военно-морского флота, куда столько раз мы приходили с сыном смотреть на «кораблики», — в конце 90-х имела бледный вид. Биржа терпела бедствие. На этот раз, кстати, главный виновник — Петр I, который, не подумав, поставил этот город на зыбучей почве, на которой строить ничего нельзя, или уж, если строить, то на высоких сваях.

Для того, чтобы влажность не проникала в здание, сваи в петровские времена просто обрабатывали свинцом, но драгоценный металл при советской власти экспроприировали, и Биржа тонула, как какой-нибудь сухогруз на Неве. То есть подвалы заливало водой, а на модель крейсера «Очаков» еще 8 лет назад рухнул кусок штукатурки. И погиб крейсер. В общем — запустение… И в этом уже не только Петр был виноват, но и более современные деятели руку приложили.

Мой сын, как все ленинградские мальчишки, любил «кораблики». А в музее работают высококлассные специалисты, которые из ценных пород дерева делают эти произведения искусства, путешествующие по Международным выставкам всего мира. При мне один такой мастер с «золотыми руками» как раз увольнялся. Не могу, говорит, больше жить на вашу зарплату. То есть он может быть и готов, а вот семья — не согласна.

— А ведь это он, — шепотом рассказывает научный сотрудник, встреченный мною в перегороженном (ремонт!) коридоре, — делал знаменитую модель, ее еще Горбачев Рейгану дарил…Так знаете, что ему заплатили? Ну, премию выписали в размере оклада. И все.