Евгений Гришковец - Асфальт

– Конечно! – спокойно ответил Миша. – Ты всё отлично знаешь! Все друг про друга всё знают и понимают. Все такие знатоки! – Миша покачал головой и замолчал на несколько секунд. – Все у нас такие знатоки людей, куда там! Знаете, братцы, а ведь и я тоже, как мне кажется, хотя я практически в этом уверен, всё про вас понимаю и знаю. Вот такие мы здесь умные и тонкие. Так как раз я и хочу отдохнуть от таких вот знатоков и от своих знаний.

– И где же можно от нас отдохнуть? – всё так же серьёзно спросил Стёпа.

– Там, где нас нет, – усмехнулся Сергей.

– Точно! – кивнул Миша. – В самую точку. И тут всё очень просто. Мне ни к чему лезть в горы или ехать к морю. Мне нужно только одно – оказаться среди людей, которые меня не знают. Но, что ещё важнее, чтобы рядом не было людей, которых знаю я, – он снова сделал паузу. – Я не имею в виду знакомых людей, а имею в виду людей, которые, как мне кажется, мне понятны. А у моря от таких не спрячешься. К какому морю не поедешь, там уже их много. И с первого же взгляда я вижу, что это как раз те люди, от которых я хотел отдохнуть, а со второго взгляда уже видно, приблизительно из какого города он приехал, чем приблизительно занимается, сколько приблизительно зарабатывает или хочет зарабатывать, и точно видно, с подругой, с женой или с любовницей он приехал. А ещё видно, чего от него в случае знакомства или общения можно ожидать. Да, к тому же, я не люблю пляжный отдых. – Миша отхлебнул остывшего уже чаю. – Не могу я получить удовольствия от лежания на пляже, регулярной еды и сна. Может быть, ещё молодой? А, Сёпа, молод, может, ещё? – Он подмигнул Стёпе. – Я лучше вырвусь на недельку куда-нибудь в Европу, в любую столицу, но лучше в какой-нибудь Копенгаген или Брюссель. А совсем хорошо, в Лондон, Берлин или Париж. Я, братцы, люблю города. Мне эти пляжи или сонные горные курорты пока непонятны. И вот там я отдыхаю от людей среди людей.

– Ну и сволочь же ты, Миша! – добродушно сказал Стёпа. – Так ты, значит, нас всех здесь любишь, да?

– Сёпа, дорогой, дослушай. Ладно? – Миша улыбнулся вполне снисходительно. – Здесь я многих люблю, кого-то не люблю, без кого, как без вас, долго не могу. И конечно, наши люди самые весёлые, искренние, щедрые, открытые, а наши женщины самые красивые и добрые. Мы вообще лучше всех. Но зато там люди умеют себя вести. Они меня знать не знают, но говорят мне «доброе утро» и улыбаются. Всегда! Конечно, это ничего не значит, и это просто обычное для них дело. Но меня это устраивает. Я зашёл там пару раз в одно кафе, меня на третий раз узнают, и будут мне рады. Пусть не очень сильно рады, пусть даже они подумают, что я дурак, или вообще обо мне ничего не подумают. Но я же этого не знаю. А они этого не скажут, никак не покажут и даже не намекнут. И, кстати, если вдруг я им очень понравлюсь, они всё равно будут вести себя так же, в душу не полезут, душить в объятиях не станут. Они умеют себя вести. Продавцы там умеют продавать, полицейские быть строгими, но не хамами, повара умеют готовить, а музыканты умеют играть музыку. Не больше того, но и не меньше. А главное, всё-таки не больше того. И там бывают исключения, но редко. И мне так это нравится. Я не понимаю их, я не знаю толком, как они живут и зачем, я не понимаю, о чём они говорят и о чём пишут их газеты. Братцы, я их даже не люблю, они мне просто нравятся. Они умеют себя вести. Я среди них отдыхаю. Отдыхаю от той самой бесконечной некомпетентности по всем вопросам и всем направлениям, от искренних, честных, щедрых и открытых некомпетентных разговоров о том, о чём у говорящих есть много эмоций, но нет ни малейшего представления. А ещё я отдыхаю от неправильного поведения. Я, ребята, не говорю, что у нас тут все себя плохо ведут. Не плохо! А просто не так. Не так, как надо. И надо даже не мне, а вообще не надо. Никому не надо. Прежде всего им самим не надо. И получается, что еду я за хорошим поведением. Вот и весь мой отдых. Мне пока нравится так.

– Ну, знаешь, если ты так устаёшь от нашего поведения, – прищурившись, сказал Стёпа, – а ещё, если тебе нравится, чтобы люди хорошо себя вели, а ты бы их при этом не понимал, езжай тогда лучше в Пекин, Гонконг или Сингапур какойнибудь. Там тебе и города, и хорошее поведение, и вообще, ни черта не поймёшь.

– Ну нет, Сёпа, я всё-таки ещё не настолько устал от людей, чтобы ехать в Пекин, – сказал Миша и засмеялся.

Потом они стояли на улице и с удовольствием курили ту самую сигарету.

Почти весь сентябрь было тепло, но дождливо и пасмурно. Лето тоже было дождливым, с короткими приступами душной жары. Но в конце сентября налетели ветры, и октябрь пришёл ясным, солнечным и прозрачным. Золотой листвы было полно, как на деревьях, так и на улицах. Осень стояла самая лучшая, какую только можно было пожелать в Москве.

Миша называл такую погоду в это время года: «самая элегантная погода». Он очень любил середину осени в погожие, сухие дни. Это было редкое время, когда можно было одеваться красиво. Редко в Москве можно было носить тонкое пальто и любимые туфли. Летом было жарко или дождливо, так что элегантным не походишь, а потом как-то сразу – раз и зима, и тоже не до элегантности и не до прогулок. А Миша любил прогуляться, если было на то время и если позволяла погода. Под дождём и с зонтом – это было не то, а в шапке по снегу и в мороз – тем более. К тому же именно летом у Миши было совсем много работы, а зимой, когда свободного времени у него становилось больше, он старался ездить куда-нибудь туда, где климат и погода были как раз «элегантными». Там он гулял и отдыхал, как любил. Ещё ему нравилось не совпадать с общим временем и способом отдыха. А хорошая осень ему нравилась и в Москве. В такие погожие осенние дни ему казалось, что у него всё особенно хорошо получается и всё прекрасно удаётся.

А ещё ему очень нравилось осенью слетать по делам куда-нибудь на Север или за Урал. Там можно было застать даже снег или насмотреться на голые деревья. Люди там уже переодевались в зимнее, и многие носили шапки. Ему приятно было вернуться в Москву и увидеть высокое, синее, осеннее небо, быстрые, яркие закаты и холодные октябрьские вечера. Это было время, когда ему удавалось особенно сильно и без сомнений любить Москву и даже в Москве быть собранным и спокойным.

Миша занимался редким и необычным делом. Ему его дело нравилось, и он с гордостью сообщал о том, кем работает и что делает, новым знакомым или тем, кто интересовался. Ему приятно было видеть их удивление и любопытство. А удивлялись почти все. Миша изготавливал дорожные знаки. У него была фирма и небольшой, скажем, заводик по производству дорожных знаков. Любых дорожных знаков: от обычных и привычных глазу круглых, треугольных и квадратных до огромных, которые устанавливаются на федеральных трассах и на которых есть названия городов и расстояния до них.

Миша уже больше десяти лет занимался этим и знал про знаки всё. А ещё он гордился тем, что когда-то ему пришла идея заняться таким необычным и редким делом. Он помнил, как эта идея пришла к нему, оказалась для него счастливой и изменила его жизнь.

А он всегда любил рисовать. В детстве он ходил в музыкальную школу, учился играть на фортепиано, но всё время хотел рисовать. Потом он, вопреки желанию родителей, поступил в художественное училище, но его не закончил. Поучился два года и бросил. Там он понял, что он любит рисовать, но не до такой же степени, чтобы делать это постоянно и только это. А в училище надо было рисовать и рисовать, к тому же совсем не то, что хочется. В училище он догадался, что таким вот рисованием ему и придётся заниматься всю жизнь. Рисовать всю жизнь то, что не хочется, он не желал, но и разобраться, что же именно хочется ему рисовать, тоже не смог. Вот и бросил. Ему не хотелось рисовать унылые северные пейзажи. А учили его в училище в основном этому, потому что Миша родился и вырос в Архангельске. Он всё детство любил Архангельск, с гордостью говорил всем иногородним родственникам или когда бывал с родителями где-нибудь, что он архангелогородец, а никак не иначе, не архангелец и не архангельчанин. Ему нравилась тёмная и жуткая река Северная Двина. Но за время учёбы в училище ему опостылело её рисовать. Он бросил училище, помыкался и помаялся в родном городе, и его отец, по своим старым московским связям, помог Мише поступить в Москве в транспортный институт и как-то устроиться. Быть студентом в Москве Мише понравилось сразу. Ему было безразлично, на кого учиться, а учился он на инженера. Институт он не закончил. Дотянул до середины третьего курса и не увидел смысла продолжать. Почти сразу в Москве он познакомился с ребятами, которые, узнав, что он довольно грамотный музыкант, позвали его играть с ними музыку.

Ребята ему понравились больше, чем их музыка, а потом понравилась и музыка. Но главное, он попал в мир таких людей, к которым всегда хотел попасть. И их способ существования и жизни ему тоже понравился. Они играли разнообразную музыку: от регги до мудрёных баллад собственного сочинения. Ребят было то четверо, то шестеро, то трое, но всегда была одна девчонка-певица из музыкального училища, которая скорее не пела, а всем помогала, содержала репетиционное пространство в мало-мальском порядке, создавала атмосферу разнополого мира и постоянно приводила на репетиции разных своих подруг, тем и была необходима. Название группы постоянно менялось, музыкальные направления группы тоже. Миша с радостью принял такую жизнь, его посадили за клавиши, но он быстро освоил другие инструменты, стал сочинять музыку и автоматически стихи.