Ксения Драгунская - Заблуждение велосипеда

Шел на свидание? В гости?

А тот рыжий следователь поверил, сразу понял, просек, что волосы у меня такие на самом деле. Что я настоящая рыжая.

Рыжие верят рыжим.

Буду считать, что пишу это рыжим, тем, кто поверит.

Но никакой, даже самый рыжий, никогда ни за что не поверит, что на углу Четырнадцатой и Третьей, как раз возле сабвея, напротив «Дели», пахнущего скверным кофе, под желтой крышей таксофона стоит крепкий мулат лет сорока, дымит сигаретой и громко говорит в трубку:

— А еще друг у него есть, Федя-поп, так ты давай найди этого попа, и вместе жмите на мамашу, потому что жить ему тут негде, здоровье совсем больное и он хочет вернуться. Давай действуй, сиротка… На вас двоих у него вся надежда…

Никто не поверит, что нигер сдержал слово, позвонил, дозвонился. А что? Эти афроамериканцы вологодского происхождения — очень надежные ребята.

И вот теперь надо все бросить…

Нет, сначала надо поверить, что это не шутка, не розыгрыш, не заморский прикол, поверить в вологодского нигера, в дурдом для бедных, в то, что на нас двоих вся надежда…

Нигер сказал «сиротка». Сироткой назвал. Значит, правда?

И, поверив, начать шерстить подмосковные храмы, пытаясь вычленить настоятелей по имени Федор, приблизительно подходящих годов рождения, надеть платочек, придать лицу максимально благочестивое выражение, и если означенный батюшка отыщется и тоже поверит в вологодского нигера, то вместе с батюшкой кинуться спасать дорогого далекого друга…

Надо что-то делать…

Куда-то бежать…

Ну не бред ли?

Дружба — это что-то иррациональное.

А вот фигушки! Не буду. Нет.

Есть дела и поважнее.

Ее уже давно сторонились. Косились как-то. Перешептывались.

«Может, я плохо выгляжу? — думала она. — А с чего хорошо-то выглядеть, с какого перепугу… Это пусть те хорошо выглядят, у кого все хорошо, чистые, здоровые, которых любят…

Но после этой истории с пацаном все вообще как с цепи сорвались. «Надо что-то делать, — говорили все, — надо как-то изолировать…»

А как изолируешь? Я тут давно, раньше всех, раньше их, я первая… Это они потом пришли… Понаехали. С детишками. Много. И все ко мне, лезут и лезут…

Пацан вернулся домой с синим языком. То-то смеху! В больницу возили, ну, там полечили немножко, сказали, пока вроде ничего страшного, будем наблюдать… Кругом только и разговоров, что про пацана с синим языком. Это только начало, не ссыте. Я еще и не такое могу. Давайте, приводите детишек, я их всех отоварю. Распухнут, покроются волдырями… Сдохнут. Они палками кидаются и камнями и гадят везде, детишки ваши сраные. И лезут, лезут…

Изолировать… За забор, что ли, упрятать? Х-ха, напугали… Не боюсь я вас.

Вчера приезжали какие-то, ходили, мерили что-то… А близко не подошли. Тоже сторонились.

Меня не изолируешь. Была, есть и буду. Я графа помню, он фабрику строил. Церковь на откосе стояла — помню. Теперь нету. Как колхоз собирали — помню тоже. Да я таких людей видела… Людей, а не эту нынешнюю шелупонь… Много рассказать могу, да никому не надо. Ну и пошли они все… Думают, я их попрошу. Начну ныть, канючить, дескать, если меня полечить, меня надо просто полечить, всего лишь, и все будет хорошо. Не стану просить. Не поймут. Скажут, дорого это, лечить. Нету денег. И весь разговор. Ну и пошли они… Я лучше их детей травить буду… Сами вы виноваты. Это вы меня такой сделали. Из-за вас я такая. А еще удивляетесь…

Ладно, не обижайтесь… Я тут наговорила… Всякого лишнего… Это потому что я болею. Мне бежать положено, а я стою. Я ведь и умереть могу. Насовсем. Думаете, мы не умираем? Речке надо, чтобы лодочки по ней ходили, чтобы купались… Дереву тоже надо, старым деревьям с удобными толстыми ветками, надо, чтобы на них сидели, чтобы лазали. Надо весело бежать, а я стою и смотрю — туда и сюда. Здесь — город, настоящий город, наукоград, здесь весело живут физики, устраивают лыжные забеги и конкурсы красоты среди дворняг, а еще любят Богу помолиться — видели, какой храм в Пучково? Всё физики, своими руками восстановили, по праздникам храм битком, яблоку негде упасть, физики с детьми, оно и понятно, всю жизнь бомбы сочиняли, пора и о душе подумать.

А там, на той стороне — чекисты, это они забор на мостике построили, у них санаторий, отдыхают чекисты, они любят, чтобы заборы, но в речках ничего не понимают и не умеют кататься на лодках. Нету больше лодочной станции, сгнил причал. Вот только стволы сосен они зачем-то побелили, может, думают — это яблони? Или урожай шишек собрать хотят? Дальше — парк, заросли, постамент без монумента и дачи, дачи, дачи… Там живет Сирота, она давно не приходит, может, времени нет или вообще уехала, но мне кажется, что она здесь. Вот сын ее часто приходит, сын Сироты, хороший мальчик, в рыбаков из рогатки стреляет, но не лично в рыбаков, а в воду, чтобы рыбу распугать. Пока они там дотумкают, откуда камень прилетел, его уже и след простыл. На то и дети, чтобы шалить. И я на него я не обижаюсь. Ему можно, сын Сироты все-таки… Наш… Здешний… И рыба дальше живет, плавает там у меня, щекочет… Плохая ведь рыба, сплошь мутанты, а они всё сидят с удочками, рыбаки. Да я их всех пацанвой помню… Прибегали купаться, и на лодках… Много. Дети. А рассказать может только Сирота. Про нас — про лес, про косогор и про меня, мы всегда знали: Сирота вырастет и расскажет про нас. Но пока она так и не рассказала, может, забыла? Она теперь какая-то стала… Сутулится и курит… Но я все равно ее узнаю. Всегда узнаю ее и скажу:

— Привет, Сирота…»

Так говорит река, наша маленькая речка, помнящая меня ребенком, а она честная, всегда говорит, что думает.

И я ей ничего не обещала, это она сама так решила, что я про нее расскажу, и она терпеливо ждет, пока я куда-то уезжаю, где-то пропадаю, и иногда месяцами, позор мне, позор, месяцами не навещаю ее.

Так что надо начинать, речка ждет, пора.

Заполнять белые листки черными значками, рассказывать, как все было на самом деле, чтобы все закричали «было все не так».

Но все равно никому ничего не объяснишь, слов таких нету, чтобы описать, как это было, рассказать Округу, дачную местность, лодочную станцию, шаткие мостки, косогор, остров посреди речки, плотину и темные кирпичи старой фабрики, все это ненаглядное, драгоценное уродство родного околотка, долгое скучное детство, вечное ожидание мамы, дождливые летние дни, неуклюжий велосипед…

Так, что это там за подозрительное нытье в шкафу?

А, ну конечно.

Август. Пальто просится к морю.

— Заткнись, пальто. Глохни, ясно? Кто в августе к морю ездит? Там сейчас толпа, как в метро в час пик. Осенью поедем.

— Да-а, — канючит пальто. — Ты всегда так говоришь, а ездит почему-то зеленая куртка. Она уже везде была, и в Крыму, и в Питере, и в Белграде, да где только не побывала уже зеленая куртка, сволочь этакая, даже в городе Мышкине, а я не дальше речки…

— Зато ты — красивое. Ты — вязаное. Длинное и с огромными карманами. Ты со мной на всех фотографиях в журналах. И я всем говорю, что купила тебя на старость.

Где старухи? Куда их девали? Где знаменитые московские старухи, по весне выползавшие на бульвары, в несусветных пальто с лишайными воротниками, в очках с обмотанными синей изолентой дужками? Они сидели на оттаявших лавках… Воробьи и голуби тусовались вокруг. С ними можно было завести разговор про бублики, про дворников в фуражках и фартуках, про исчезнувшие трамвайные маршруты и городовых.

Нет больше старух. Повывелись. Покажите хоть одну.

Лужков, немедленно предъявите московских старух!

Молчите? Ага!

Надо заменить старух, поддержать московскую старушечью традицию. Поскорее стать старой, надеть пальто, сесть на Страстном, на Петровском, на Яузском. Путать разноплеменных внуков и правнуков, имена и даты, плохо понимать происходящее, думать, что ты еще маленькая.

Кто-то подходит, спрашивает, тянет за руку — пойдемте, вы нам расскажете про спектакль, повспоминаете нам про корабль или просто про то, как все было на самом деле…

Сидеть и улыбаться в ответ.

Ничего не понимать.

Где-то там, далеко, в волшебном сундучке, в коробочке — возлюбленные, имен которых не помнишь, иногда они стучатся, просятся наружу, напоминают о себе… «Простите, вы кто?.. А, ну да…»

Что там за галдеж?

Это внуки и правнуки опять дерутся за почетное право вынести мой горшок.

Не орите, к бабушке кто-то пришел. Какой-то недотыкомка в очках с толстыми стеклами, любитель очевидцев. В каких еще очках? Тогда не будет очков, только линзы и искусственные хрусталики. Ну, значит, с хрусталиком. И встроенным в ухо диктофоном, подключенным к пальцам, чтобы текст сразу в комп. Минуя кору головного мозга.

«Расскажите мне, расскажите, как раньше жили… Когда еще не было трудностей с парковкой личных вертолетов в центре города… Когда в специальных окошках за деньги продавались всякие заграничные рубли…»