Джули Пауэлл - Джули & Джулия. Готовим счастье по рецепту

Но внезапно толпа расступилась, как по волшебству. Сначала я подумала, что вонь от моего костюма достигла своей критической точки, однако настороженные и изумленные взгляды пятившихся людей направлены были вовсе не на меня. Проследив за их взглядами, я увидела, как пьянчужка с копной черных с проседью волос, стриженных на дурдомовский манер, плюхнулась на бетонный пол рядом со мной. Ее вихрастая голова оказалась прямо подо мной, а от осознания нарушенного личного пространства у меня аж щиколотки свело. Пьянчужка что-то свирепо бубнила себе под нос. Толпа пассажиров пятилась от ненормальной, как стадо антилоп от львицы. На образовавшемся пространстве в опасной близости осталась лишь я — то ли как заблудший олененок, то ли как старая уставшая хромоножка, не поспевающая за остальными.

Пьянчужка между тем принялась колотить себя по лбу и выкрикивать: «Сволочи! Паскуды! Чтоб вы передохли!»

Я никак не могла сообразить, что безопаснее — податься назад и слиться с толпой или же замереть на месте. Затаив дыхание, я тупо уставилась на рельсы — старая уловка для тех, кто хочет оставаться незаметным в метро.

Но пьянчужка не унималась: уперевшись двумя руками в бетонный пол, она со всей силы треснулась лбом об пол.

Это оказалось слишком даже для толпы ньюйоркцев, которые давно свыклись с тем, что метро и всякие чокнутые неразделимы, как шоколадка и начинка. Отвратительный стук черепушки о бетон эхом разнесся во влажном воздухе, точно в голове у пьянчужки был особый резонатор, которым она посылала сигналы всем чокнутым в отдаленные концы города. Все вздрогнули и нервно переглянулись. Я ойкнула и отскочила назад. На лбу пьянчужки образовалась черная полоса, совсем как отметина от туфли на двери моего гинеколога, но пьяница продолжала вопить. Подошел поезд, и я, повинуясь всеобщему импульсу, втиснулась в другой вагон, подальше от нее.

В переполненном вагоне я уцепилась рукой за поручень и повисла на нем, как коровья туша на крюке, и тут вдруг осознала, словно некий всемогущий бог горожан шепнул мне на ухо, что мне и самой впору плюхнуться на пол рядом с этой чокнутой, начать биться головой об пол и кричать: «Что б вы все передохли!» — и есть только две причины, по которым я не стала этого делать: первая — как-то неудобно и вторая — не хочется окончательно испоганить свой и без того замызганный винтажный костюм. Врожденная стеснительность и солидный счет из химчистки — лишь это удерживало меня от окончательного безумства!

И тогда я заплакала. Моя слеза упала на страницу «Нью-Йорк пост», которую читал мужчина, сидящий подо мной, тот громко фыркнул и, перевернув страницу, погрузился в спортивную рубрику.

Спустя, как мне показалось, годы, я, наконец, выбралась из подземки и на углу Бэй-Ридж и Четвертой авеню позвонила Эрику из автомата.

— Привет. На ужин что-нибудь купил?

Эрик с шумом втянул воздух через зубы, как делает всегда, когда понимает, что сейчас ему достанется.

— А надо было?

— Ну я же сказала, что задержусь, потому что к врачу иду…

— Да, точно, извини. Я просто не… Хочешь закажем чего-нибудь или?..

— Ничего. Куплю что-нибудь по дороге.

— Обещаю, начну паковаться сразу после «Часа новостей»!

Было почти восемь, и единственным открытым магазином в Бэй-Ридж в этот час оказалась корейская лавка на углу Семнадцатой и Третьей улиц. Вид у меня был тот еще — в жеваном костюме, с потеками туши на лице, я стояла среди кочанов капусты, уставившись к одну точку. Я никак не могла решить, чего же мне хочется. Взяла картошки, пучок лука-порея, сливочное масло. Оглушенная, лишенная силы воли, я покупала продукты, будто следовала списку, составленному кем-то другим. Расплатившись, я вышла из лавки и направилась к остановке, но мой автобус — В69 — отошел прямо передо мной. Следующего жди не раньше чем через полчаса. В тот вечерний час я плелась домой за десять кварталов с целлофановым пакетом, ощетинившимся темно-зелеными перьями лука.

Минут через пятнадцать, когда я проходила мимо католической школы для мальчиков на Шор-роуд, в квартале от нашего дома, до меня дошло, что по чистой случайности я купила все необходимые ингредиенты для потаж пармантье по рецепту Джулии Чайлд.

Когда я была маленькой, папа часто любил рассказывать историю о том, как застукал меня в пятилетнем возрасте на заднем сиденье нашего медно-красного «дацуна» со старым и мятым номером «Атлантик манфли». Эту историю не раз слышали все коллеги из его офиса, друзья, с которыми они с мамой ходили по ресторанам, и все наши родственники, кроме отдельных зацикленных на религии особей, которые не одобряют подобных вещей (имеются в виду не «дацуны», а пятилетние девочки, читающие взрослые журналы).

Полагаю, смысл этих рассказов сводился к тому, чтобы продемонстрировать мое превосходное, не по годам раннее интеллектуальное развитие. А поскольку я одинаково плохо проявила себя и в области балета, и в попытке исполнять чечетку, а на уроках физкультуры всегда последней взбиралась по канату и вообще была девочкой совсем не миниатюрной, не обаятельной и вдобавок носила совиные очки в красной оправе, любая похвала была мне в радость. В связи с этим я стала больше читать, напрашиваясь таким образом на похвалы, — и вот вам утонченная интеллектуалка.

Для поддержания репутации книжного червя я взялась за Толстого и Стейнбека задолго до того, как начала их понимать. Но мой страшный секрет заключался в том, что мне больше нравилось чтиво, куда менее интеллектуальное. «Древний Перн», «Цветы на чердаке», «Клан пещерного медведя»[4] — эти книжки я прятала под матрасом, как другие коллекцию «Плейбоя». В детском лагере я выжидала, когда вожатая выйдет из своего домика, чтобы стянуть у нее пару книжечек Эндрюс, которые она прятала за коробкой с «Тампаксом». У своей мамы я умыкнула Джин Ауэл и, прежде чем она спохватилась, успела прочесть до середины, после чего маме ничего не оставалось, как только морщиться и надеяться, что в книге есть хоть какая-нибудь образовательная ценность. Но «Долину лошадей»[5] она мне так и не дала.

Потом мне исполнилось четырнадцать, мне надоело красоваться, и я бросила читать всякую заумь, а заодно и мусолить старые журналы. Но с недозволенной литературой я не распрощалась. До сих пор помню дивное ощущение, когда я погружаюсь во что-то запретное и непонятное. Что и говорить, но читать о сексе тогда было даже интереснее, чем заниматься им сейчас! В наши дни любая четырнадцатилетняя жительница Техаса обладает исчерпывающими познаниями в области сексуального применения проколотых языков, но эта информация вряд ли волнует ее так же сильно, как меня в свое время волновали описания сексуальных утех неандертальцев.

Но знаете, о чем не имеют ни малейшего представления эти четырнадцатилетние жительницы Техаса? О французской кухне.

Весной две тысячи второго за пару недель до того, как мне исполнилось двадцать девять, я отправилась в Техас навестить родителей. Вообще-то, это Эрик меня туда выпроводил.

— Тебе надо ехать, — сказал он тогда.

Кухонный ящик, который сломался через две недели после переезда и который мы так толком и не починили, снова вывалился из пазов, рассыпав по всему полу дешевые столовые приборы. Я плакала, взирая на поблескивающие под ногами вилки и ножи. Эрик держал меня в объятиях, больше похожих на борцовский захват, — он всегда так делает, когда на самом деле ему хочется врезать мне как следует.

— А ты поедешь со мной? — спросила я, разглядывая пятно от соплей, которое сама же посадила на его рубашку.

— Работы слишком много. Да ты, думаю, и без меня справишься. Поболтаешь с мамой. Купишь новую одежду. Отоспишься.

— У меня тоже работа.

— Джули, ты временная секретарша. Какой смысл быть временной секретаршей, если нельзя даже сбежать иногда и устроить себе передышку? Ты ведь поэтому не ищешь себе нормальную работу, разве нет?

Сказать по правде, мне не нравилось задумываться о том, почему я не ищу нормальную работу. Поэтому я пропищала надтреснутым голосом:

— Поездка мне не по карману.

— Но она по карману нам. Или можем попросить твоих родителей оплатить дорогу. — Он взял меня за подбородок и приблизил свое лицо к моему. — Серьезно, Джули. Поезжай. Я тебя такую долго выносить не смогу.

И я поехала — мама оплатила билет в счет моего дня рождения. Через неделю я была уже в Остине, прилетела рано и даже успела на обед в настоящий техасский гриль-бар.

Вот именно там, когда я дожевывала сэндвич с грудинкой и окрой, меньше чем за месяц до моего двадцать девятого дня рождения, мама завела волынку «скоро тридцать».

— Господи, мам!

— Что? — Когда мама хочет заставить меня взглянуть фактам в лицо, она с подобием улыбки всегда говорит бодрым и непререкаемым тоном. Вот и сейчас. — Я только хочу сказать, посмотри на себя: ты несчастна, ты сбежала из Нью-Йорка, с Эриком у тебя непонятно что, а все ради чего? Моложе ты не становишься, преимуществами городской жизни не пользуешься, так зачем себя мучить?