Белая Мария - Кралль Ханна

Думаю.

О чем?

О том, что если родители… Отца уже нет, мать в любой момент… Тогда мы с ней уже навсегда?

Навсегда. Ксендз так сказал.

Чего замолчала?

Крестить будем в ризнице, под распятием. Распятие аж до потолка, и фигура вся как на ладони. Я смотрела на лицо. На стопы. Хорошо так врать при Нем? Она ни веры от Церкви не требует, ни сама в Церковь не верит, даже имени настоящего не называет. Ты хоть знаешь, как ее зовут?

Так это могло выглядеть.

Так они могли бы разговаривать и в твоем фильме, понадобились бы только еще кое-какие типичные для оккупации детали. Тусклый свет карбидной лампы, хлеб с солью и капелькой подсолнечного масла, затемненные окна… твой сценограф отлично знает, как это делается.

Вот только другого фильма уже не будет.

3. Марек

Прожила у них она (девочка эта)… сколько — неделю? две? И всякий раз одно и то же: просыпается ночью и не знает, где она и как попасть в уборную. Такая большая и писается, удивлялась утром хозяйка. Тем не менее было неплохо. В шкафу щель, дальше ниша, можно даже присесть. Она туда залезала, когда должны были прийти чужие. Однажды пришел мужчина. Не постучался. Может, у него был ключ, может быть, хозяева не заперли за собой дверь. Скорее, был ключ. Он ее сразу заметил. Еще пальто не снял, еще не отпустил дверную ручку, а уже на нее смотрел. Наконец закрыл задвижку — и улыбнулся.

Здравствуй, сказал.

Она молчала.

Он повторил: здравствуй, я — Марек…^[5]

Она встала.

Прошла мимо мужчины и…

Как можно было?! Она, смышленая шестилетняя девочка, которая в тайнике ни разу не заплакала, не кашлянула… Что сделала? Вошла в шкаф!

При чужом человеке!

Раздвигала одежду, искала проход! Нет, ей не было страшно. Она злилась. Обозлилась ужасно. Надо же, так себя повела, на глазах у чужого. Как идиотка. Мало того что позволила застичь себя врасплох, еще и прячется. Что он о ней подумает? Вот, подумает, дурочка! От злости и стыда она расплакалась. Ее плач доносился из шкафа, из-под пальто, которые свалились с плечиков… Перестань, говорил Марек, выпутывая ее из вороха одежды. Успокойся, детка…

Новые хозяева потребовали свидетельство о крещении. Прежние должны были стать крестными. Остальное ты знаешь: мужчина и женщина в дальнем конце стола — стол, накрытый чем-то белым…

4. ***

Ну да, не по порядку, знаю.

Должно быть: «…я — Марек».

Потом разговор о крещении.

Потом: «А ложное свидетельство у тебя есть?..»

А нужно, чтобы по порядку?

Так возьми и переставь.

5. Кшиштоф В^[6]

…о крестном отце.

Что он был трусоват.

(Не был.)

Как это — не был? Бога не боялся?

(А, Бога. Ну, возможно…)

Интересно, когда больше. Когда согласился солгать и пойти крестить или когда отказался.

А может, просто испугался, что никогда уже от нее не избавится?

(От этой девочки, черненькой, с большими испуганными косящими глазами…)

Ну да. Только коснись еврейских дел — хлопот не оберешься. Того и гляди, в семье начнутся беды. Сиди и жди: что еще на тебя свалится. Только коснись…

Вот и все, что сказал твой тезка, тоже, кстати, режиссер, коллега.

6. Я.Ш., крестный отец

Ты был прав: было что-то еще.

Подпольная деятельность, как оказалось. Термитки и особые задания. Не АК, наоборот, коммунисты.

Термитки? Заряды, которые взрывались не сразу, их подкладывали в немецкие военные поезда, идущие на фронт. Про особые задания я до сих пор ничего не знаю. Он о них вспомнил, когда после войны захотел к соратникам. Его взяли, бумаги у него были лучше некуда: письмо, написанное лично бригадным генералом, одним из командующих польской армией. «Я знаю Я.Ш., он предан нашему делу, — писал генерал. — Может пригодиться в милиции или в органах безопасности на Возвращенных землях^[7]».

7. ***

Я.Ш. пригодился на Возвращенных землях. Как и полагал бригадный генерал. (Которого все называли Марек, такой у него во время войны был псевдоним.)

8. Я.Ш., продолжение

Первым делом он принес присягу: к обязанностям своим относиться ревностно, поручения исполнять неукоснительно, секретную служебную информацию не разглашать, а в поступках руководствоваться представлениями о чести, порядочности и социальной справедливости. (Текст ему дали на листочке, достаточно было поставить подпись.)

Затем он получил: два офицерских мундира — шевиотовый и габардиновый, сапоги — хромовые и юфтевые, дерюжный поясной ремень и кожаный портфель. Портянок ни летних, ни зимних не выдали, в графе «портянки» значится: кокарда, одна штука.

Ему поручили немецкий сектор. Немцы и автохтоны. Немцев он выселял, за автохтонами присматривал, чтобы не поддавались на подстрекательства врага. Время от времени допрашивал тех, кто служил в АК. Одной из аковских девушек признался, что, хоть на фуражке у него орел без короны, но настоящего он сохранил. Придет время, снова буду его носить, заверил он девушку, полез в ящик и из самой глубины достал орла в короне^[8].

Девушка из АК готова была пойти на сотрудничество с госбезопасностью. Послушай, детка, по-дружески отсоветовал ей Я.Ш., забудь, достаточно, что один из нас уже здесь. О чем не преминул сообщить в специальном донесении спецагент С-10.

Я.Ш. арестовали семь лет спустя.

За Эрика фон Ц., которым он занимался как немцем.

9. Граф

Фон Ц. был немец, граф и живописец. Жил в приморской местности. Было ему под шестьдесят. Высокий, худой, говорил мало, много курил, гулял с собаками по пляжу и смотрел на море.

Охотнее всего он рисовал солнце — восходы и закаты, но и весенние волны, и осенние штормы, приливы, отливы, дюны, каменистые пляжи… Рисовал Иисуса, идущего по волнам, а также маршала Роля-Жимерского^[9]. Маршала без волн и размером пятьдесят на тридцать шесть сантиметров. Ленин, Сталин и Берут были побольше: пятьдесят четыре на семьдесят четыре каждый.

Около Ленина, Сталина и Берута^[10] в перечне работ Эрика фон Ц. можно увидеть пометку: по заказу Управления общественной безопасности.

Стало быть, портреты заказывал Я.Ш. Платил, надо думать, прилично, и художнику хватало на краски. На спиртное, может, и не хватало, но бутылку Я.Ш. приносил с собой.

Он часто приходил, обычно вечером.

Выпивали. Разговаривали. Умолкали. Выпивали…

О чем они могли разговаривать — немецкий граф и польский офицер госбезопасности?

О термитках? Об особых заданиях? Но фон Ц. не воевал, староват был, к тому же у него была астма. Кажется, он копал рвы в каком-то лагере. Зато мог упомянуть двоюродного брата, Йоахима фон Ц., сокращенно Йохи. Тот тоже был граф, но по убеждениям левый и водил дружбу с другими левыми, например, с Есенской^[11].

С кем? — мог в этом месте спросить Я.Ш.

С Миленой, приятельницей Кафки.

Чьей приятельницей? — мог допытываться Я.Ш., потому что ни в семилетке в Накле, ни на кулинарных курсах, которые он закончил, про Кафку им не рассказывали.

Кузен Йохи помогал евреям — фон Ц. перешел на почву, на которой собеседник чувствовал себя гораздо увереннее. Когда Гитлер занял Чехословакию, Йохи вывозил их в Польшу.

Упоминание о евреях могло кое о чем напомнить Я.Ш. Например, он мог сказать: «и я…» Или: «и у нас…», либо даже: «была однажды такая история…»

Нет, ничего этого он не сказал. Какое было дело графу до несостоявшихся крестин? У него хватало своих забот. Граф боялся, что его выселят. Что не дадут гражданства, даже права на проживание не дадут. Что не впустят Гизелу, его дочь. Что узнают про парабеллум. А больше всего он боялся худшего: разлуки с морем.