Анастасия Соболевская - Грета за стеной

Грета повытаскивала наушники из ушей.

— Пап? — ее сердце вдруг сжалось от туманного предчувствия нехорошего. — Что?

— Мартин. Убит.

Это слово холодными пальцами скользнуло по коже, и все надежды Греты погасли, как свеча на ветру.

Она даже не поняла, что услышала. Мозг будто выставил перед собою барьер.

Рука так и застыла в воздухе с зажатым между пальцами углем. Ее будто засосало в какую-то воронку, где нет ни света, ни звука. Мертвая тишина.

— Сегодня днем. Это было у него в нагрудном кармане, — сказал отец.

Он протянул дочери пластиковый конверт для улик. В нем, сцепленная с одного края красной глиной, лежала тонкая прядка из черных и ярко-голубых волос. Ее волос, какими они были в Каменной бухте. Мартин состриг их, когда Грета спала.

У нее все внутренности задрожали — в голове ослепительной вспышкой возникло воспоминание об их последней встрече, когда они ни слова друг другу не сказали.

— Я не знал, что вы встречались, — сказал отец.

Грета ничего не ответила — ее душили слезы. Отец вышел из комнаты. Все. Теперь его больше нет. Теперь она никогда его до конца не разлюбит.

Похороны состоялись в субботу. Людей на церемонии собралось мало — только самые близкие друзья и родные — у Мартина их оказалось немного. В новой церкви Сент-Кристоф у озера Траунмер собралось человек 20, не больше. Там же Грета увидела мать Мартина и Ханну, и все стало на свои места. Грета не знала, как называется болезнь его сестры, но то, что девушка была больна, не оставляло сомнений. Она сидела на скамье рядом с матерью и всем улыбалась. Глупые глаза смотрели поверх лиц куда-то в видимое только ей одной пространство. Внезапно ее улыбка менялась кривой миной, источающей обиду, а из горла доносился гортанный рев, и мать успокаивала ее, пока на лице дочери снова не появлялась глуповатая улыбка.

В голове колоколом зазвенел весь смысл сказанного когда-то Мартином, что он живет с сестрой. Вот почему он не любил рассказывать о себе. Вот почему он не хотел подпускать ее к себе. Вот почему ему было трудно. Грета невольно снова посмотрела в сторону бьющейся в очередной раз в истерике девушки. Он жил с ней один целых пять лет. Стыд захлестнул Грету с головой. Но почему? Неужели бы Грета не поняла его? Не приняла его? Неужели он в ней сомневался? Или он больше стеснялся себя и сестру, что она такая? Может быть, они и со Стиной расстались из-за нее? Может быть, она его не приняла как брата такой вот Ханны? У Греты заболела голова.

Мартина застрелил тот парень, что в прошлом апреле обстреливал полицейские участки — решил отметить годовщину Шальная пуля прошла сквозь стеклянные входные двери участка и попала Мартину в сердце. Он даже не понял, что случилось. Не мучился. Преступника схватили. Сейчас он сидел в камере предварительного заключения и не понимал, как получилось, что его догнали.

На мать Мартина было страшно смотреть. Подойти еще страшнее. Грета не знала, стоит ли к ней подходить. Что она ей скажет? Она не знала, что ей делать с прядкой волос: оставить у себя, как напоминание и вечную память о близости, или положить Мартину в руку, когда подойдет ее время прощания, и отправить частицу себя навсегда в могилу? Когда отпели погребальную мессу и пришедшие, семья, друзья и коллеги, скорбной чередой потянулись к гробу, Грета встала в самый конец очереди. Когда подошел ее черед, решение пришло само собой. Мартин лежал в гробу совсем чужой. Его лицо казалось практически безмятежным, только слишком бледным для живого. Она в последний раз провела рукой по непокорным светлым кудрям и острым обжигающе холодным скулам.

— Прощай, — прошептала она.

Когда трое самых крепких парней, офицеров из участка, и Маркус Эггер несли гроб с телом друга к могиле, Грета старалась держаться в стороне. Ей казалось, что еще чуть-чуть, и она провалится в черную дыру, которая внезапно оказалась на том самом месте, где, как она думала, уже не болело. Пусто. Ей совсем не хотелось смотреть на то, как любимого опустят в землю, и он исчезнет навсегда. Стайка жемчужных скворцов, завсегдатаев приходских мест, сидели на ветке ясеня и наблюдали, как две вороны на дорожке жадно делили горбушку хлеба, стараясь выклевать друг другу глаза. К горлу подкатила тошнота.

— Ваш друг? — тихо поинтересовался голос сзади. Грета от неожиданности дернулась в сторону. За ее спиной стоял Тео Адлер.

— Да, — ответила она, пряча заплаканные глаза — Друг.

— Почему вы не идете с ними?

Грета помедлила с ответом.

— Я боюсь.

В одной руке Тео держал две белые розы. Второй он взял девушку за руку и прошел вместе с ней к процессии. Его рука была мягкой и теплой. Никто не заметил, как они догнали остальных. Маркус Эггер будто сына хоронил. Лота то и дело смахивала слезы платком, поник и Эдвин, который, казалось, так и не нашел общего языка с Мартином. Пока священник читал над гробом заупокойную, а два здоровенных работника кладбища забрасывали гроб землей, Адлер ни на секунду не отпускал руку Греты и будто согревал ее, заледеневшую от внутреннего мороза.

— Мне нужно идти, — сказал он, когда похороны закончились, и все начали расходиться.

Грета покосилась на принесенные им цветы.

— Примите мои соболезнования, — сказал он, положа руку ей на плечо.

— Спасибо.

Молча попрощавшись, он ушел в сторону старой части кладбища. Внезапно Грета поняла, кто была та женщина на картине.

Отъезд в Богров был назначен на следующий день после окончания летней сессии. Билет и распечатанную броню на номер в гостинице Адлер отдал Грете после факультатива, но Грета едва ли хотела куда-то ехать. Она хотела уснуть и больше не проснуться. Ее стена рухнула и погребла под собой свою испуганную хозяйку Иногда на занятиях она «засыпала» под гипнозом страшных мыслей, и пару раз Адлер будил ее, замечая, как кисть его любимой студентки замирает на холсте, или руки слишком усердно натачивают карандаши канцелярским ножом. Он никогда не отпускал ее с занятий раньше, напоминал, что скоро летняя развеска, а у Греты еще не готовы две работы, и заставлял ее трудиться больше и усерднее. Однажды она едва не разревелась прямо на его занятии, и он шепнул девушке, что ей нужно выйти. Грета настырно продолжала сидеть в своем излюбленном углу и, глотая слезы, пряталась за мольбертом, как за ширмой. Тео Адлер не остался к этому равнодушным. Он молча взял ее за локоток и аккуратно вывел в коридор.

— Продолжаем работать! — пресек он волну взволнованных шепотов — и вернулся к Грете. Он повел ее в ванную на первом этаже. С каждым шагом слезы катились по ее щекам все сильнее, обжигая кожу, пока уже в ванной комнате она не разразилась горьким плачем. Пока она плакала и умывалась холодной водой, Тео заботливо придерживал ее волосы, чтобы они не упали в раковину и не намокли. Потом он усадил ее за стол в кухне и налил чашку крепкого черного чаю.

— Пейте, я скоро приду, — и вернулся в мансарду Он предпочел бы остаться, но занятие еще не кончилось.

Через пятнадцать минут часы пробили восемь вечера, и по лестнице между мансардой и первым этажом квартиры затопали отпущенные на свободу студенты. Прихожая наполнилась гулом голосов. Суннива предприняла попытку отвести Грету домой, но Адлер предусмотрительно не дал ей этого сделать. Он сказал, что Грета еще не успокоилась. У Суннивы сердце было не на месте, но в борьбе за подругу она проиграла.

Когда все разошлись, Адлер сел напротив Греты. Она уже не плакала, только хлюпала носом. Ей было ужасно неловко сидеть перед мужчиной некрасивой, с красным лицом, без косметики, зареванной из-за личных проблем.

— Как вы? — он долил в ее чашку чаю.

— Я никуда не хочу, — прошептала она себе под нос. Сказанное прозвучало гнусаво.

Чайник застыл в его руке.

— Я не хочу в Богров.

Адлер прикусил губу и нахмурился.

— Почему?

Грета молчала и глотала вновь накатившие слезы.

— Будите говорить?

— Почему меня все бросают?

Адлер придвинул ей чашку.

— Не придумывайте.

— Отец все время на работе, у моей мамы другая семья, Мартин умер. Кому я нужна?

— Грета, это называется подавленным состоянием. Такое бывает после похорон.

Адлер подставил ей коробку с бумажными полотенцами.

— Когда-то вы обещали мне не говорить глупостей.

— Я хочу домой.

— Пока не успокоитесь, я никуда вас не пущу. Если ваш отец волнуется, давайте я ему позвоню. Он сможет вас забрать?

— Не надо его сюда звать, — Грета подняла на мужчину заплаканное лицо.

— Ладно, — согласился Тео. — Но в слезах вы все равно отсюда не уйдете. Пейте чай.

Больше чая Грете хотелось, чтобы ее обняли. Сделай это сидящий напротив нее мужчина, она бы его не оттолкнула. Тео же интуитивно слышал ее безмолвный зов, но решил не поддаваться манящему желанию. Вместо этого он пересел к Грете на диван, смахнул пальцем последние слезинки с ее лица и предложил ей печенье. Хотя, какого черта?! Он лишь легонько приобнял ее за плечи, а Грета, милая Грета, приникла к его рубашке, как маленький котенок. Было трудно устоять перед соблазном прижать к себе девушку крепче, может быть даже поцеловать ее, тем более что Грета сейчас была так близко, совсем без защиты, доступная, но Тео решительно отказался от этой идеи — он бы никогда не простил себе подобную низость. Догадалась ли Грета о возникшем у мужчины внезапном желании, он не знал, но она не отталкивала его, и он был этому рад.