Тонино Бенаквиста - Всё для эго (Сборник рассказов)

Оппортюн Жанна-Мари Элис Сожон. Для девочек это то же самое, что Дезире и Бьенвеню — для мальчиков. Родители считают, что это очень мило, друзья считают, что это очень мило, да и сам я, когда она назвала мне свое имя, счел его очень милым. Поначалу я смаковал это имя, я орал на всех углах: «Оппортюн!», счастливый оказаться в объятиях столь необыкновенного создания.

— Где я найду тебе эту, как там ее?

— Оппортюн.

Форлани, старый холостяк, ничего не знал о моей личной жизни, а список его побед заставил бы Дон Жуана поджать хвост.

— Если бы ты хотел какую-нибудь Этель или Агату, у меня есть такие. Я даже знаю одну Эмму. Но тут…

Я тщательно проштудировал все телефонные справочники, достал своими вопросами коллег и проконсультировался со специалистами. Через три недели я оказался перед фактом, что являюсь единственным в мире мужчиной, которому посчастливилось приблизиться к Оппортюн. Так что вероятность встретить сразу двух становилась похожей на чудо. Мне начало казаться, что я схожу с ума настолько, что уже явственно слышал голос своего Подсознания («Брось ты эту затею, ты проиграл!»). До той знаменитой вечеринки, организованной на моей драгоценной работе. Идиотские танцульки, на которые все ходят только для того, чтобы не дать коллегам повода позлословить на твой счет. В тот вечер я представил жену тридцати сослуживцам, которые представили мне своих. Вот как это происходило:

— Познакомьтесь с моей женой Оппортюн.

— Как это мило и так оригинально! Вы, наверное, были единственной на всю школу! И когда кричат на улице, вы можете быть уверены, что окликают именно вас! Я даже не знал, что такое имя существует! Как это мило и так оригинально! Как это мило и так оригинально! Как это мило и так оригинально!

Да, я в курсе, что живу с единственным экземпляром.

— Пойдем отсюда, дорогая?

— Как хочешь.

По дороге в гардероб мы наткнулись на нашего профсоюзного деятеля, пожелавшего познакомиться с восхитительной женщиной, державшей меня под руку.

— Моя жена Оппортюн.

— О, как забавно, мою сестру зовут так же.

Я очень хорошо помню, какой я ее вообразил: дамочка ста пятидесяти килограммов живого веса, окруженная крокодилами на австралийском ранчо. Иногда даже хочется, чтобы жизнь подчинялась такого рода логике, но жизнь — не точная наука, Подсознание ничего не смыслит в логике, и у случая гораздо больше фантазии, чем у нас. Эта Оппортюн частенько приходила пообедать со своим братом в нашу столовую, она была не замужем, прелестна, как майское утро, и не пользовалась духами.

— Я пойду возьму кофе. Вы поищете столик?

Он не ведал, что творит, оставляя меня в тот день один на один со своей сестрой.

— Вы очень близки со своим братом.

— Наверное, если бы я не была так одинока, мы бы виделись реже.

— Не могу представить себе, что вас не осаждают толпы поклонников.

— Я общаюсь только с женатыми мужчинами — предпочитаю оставаться независимой и люблю просыпаться в одиночестве.

Я принес шампанское, она приготовила что-то закусить, диван был мягким, голубые шторы отбрасывали пастельные тени на ее кожу. Я горю так, что скоро превращусь в пепел. Бесконечно счастливый, я воскликнул:

— Иди ко мне, Оппортюн, займемся любовью под луной, Оппортюн!

И она пришла в мои объятия. И сказала, улыбаясь:

— Обычно все смеются над моим именем.

— Как оно мило и так оригинально!

— А вас как зовут? Вы мне так и не сказали — все произошло так быстро.

— Франсуа.

— …

Она выскользнула из моих объятий. Одно движение ресниц — и шаловливое выражение лица исчезло.

— …Франсуа?

— Да, конечно, везде сотни Франсуа, не всем же повезло с таким редким именем, как вам. Это даже к лучшему!

— Вот именно… У меня был очень… очень бурный роман с одним Франсуа… Я только-только пришла в себя… От одного звука его имени у меня все внутри сжимается…

— Но как же так!!! Называйте меня… Барнабе!.. Донасьен!.. Родриго! И вообще, зачем меня как-то называть, просто любите меня!

— Это невозможно, это сильнее меня, и тут уж ничего не поделаешь. Мне так жаль. Вы такой милый.

Неделей позже Форлани (уже несколько месяцев назад он стал моим доверенным лицом) достал свою лучшую ручку, чтобы настрочить следующее:

«Муж. 40 лет, приятн. наружн., жаждет пережить идиллию с дев. по имени Оппортюн. Возраст, внешность значения не имеют. Срочно».

— Это объявление просто нелепо.

— Для специфических проблем нужны адекватные решения. Через неделю или ты рухнешь под натиском разных Оппортюн, или ты решишь жить без греха. На твоем месте, с такой женой, как у тебя, я бы ни секунды не сомневался.

— Это ты мне говоришь?

— Именно я. Если бы у меня была такая жена, я бы возблагодарил Небеса и тут же прекратил свои похождения. Я и вправду сомневаюсь, заслуживаешь ли ты ее.

— Моя бедная Маите, хоть ты и моя лучшая подруга, я должна тебе сказать, что ты совершенно свихнулась.

— Здесь так написано, черным по белому. Человек хочет познакомиться с Оппортюн.

Что и говорить, это показалось мне странным — парень, который хочет познакомиться с девушкой, носящей такое же безумное имя, как у меня.

— Я и не знала, что ты читаешь такие журнальчики.

— Не уводи разговор в сторону. Нет, ты только подумай! Мужик, влюбленный в имя! И добавляет «возраст, внешность значения не имеют», по-твоему, это не признание в любви? Думаешь, со мной такое когда-нибудь случится? Дудки! Надо было, чтоб это случилось с мадам, которая ни на шаг не отходит от своего благоверного, который на нее даже не смотрит.

— Не говори так о Франсуа.

— И кто тебе сказал, что он не принялся за старое?

— Уверена, что нет.

— Когда он тебе не изменяет, он на тебя дуется, по-твоему, это нормальная жизнь? В то время как какой-то романтик уже без ума от тебя? Это волнует, это приятно… это… так… возбуждает! Пойди посмотри по крайней мере, на что он похож! Это тебя ни к чему не обязывает, хоть развеешься немного! Иди!

— …Думаешь?

В тот бар он пришел первым. Она подсела к нему. Он чуть не сказал: «Я знал, что ты придешь», и она была готова ответить: «Я была уверена, что это ты», но вместо этого они долго притворялись, будто не знают друг друга. А потом, поздно ночью, он предложил заняться любовью под луной.

Я не устаю изумляться, когда вижу, как папаша трудится, как каторжный, над будильником в тот день, когда все переходят на летнее время (пропустить невозможно, каждый год в последнее воскресенье марта я имею право задать вопрос: «Так как, мы переходим на час вперед или на час назад?»). То же самое, когда он решает расслабиться с кроссвордом в руках и задает маме вопросы вроде: «Приютивший все пары, из трех букв… Три буквы — это не слишком много для всех для них». Он хотел бы написать «зонт» или «брачный контракт», но не влезает. А я снова утыкаюсь в книгу, вместо того чтобы сказать ему «Ной», потому что определение не блестящее, а ответ и того меньше. Мне не хочется его обижать. Налоговая декларация для него целая драма, а поздравительные открытки — катастрофа. Иногда он настолько выводит меня из себя, что хочется крикнуть: «Если не знаешь, спроси меня, идиот!» Но я никогда этого не говорю. Все-таки он мой отец. И когда я говорю, что меня это удивляет, я хочу, набравшись смелости, сказать, что… что мне просто тяжело это видеть.

Ведь мне всего девять лет и четыре месяца.

В школе все по-другому. Руки у меня развязаны, но я этим не пользуюсь. Училка ничего, скорее даже хорошенькая, но когда она пытается объяснить, что правописание «не» с причастиями подчиняется логическим правилам, которые мы должны вбить себе в голову, я говорю «нет». Нет, оно не подчиняется никакой логике. Надо напрячься, это да, согласен, но логики никакой нет и в помине. «Несъеденный апельсин» или «не съеденный за обедом апельсин» пишется по-разному, но как бы там ни было, этот чертов апельсин остался целехонек. Только вот если я стану возникать, начнутся неприятности, училка раздраженно скажет мне, что я отвратительно веду себя на уроках, а все потому, что мне просто нечего здесь делать. Я отлично знаю, что на педсовете они изучают мои документы и что в один прекрасный день они наконец решат, что со мной делать, но сколько можно ждать! Я уже перепрыгнул через два класса, похоже, больше просто невозможно. Так что я научился сдерживать свое неуемное любопытство, но мне невыносимо скучно. Так как я постоянно зеваю на уроках, многие считают меня тупым лентяем. Я же не виноват, что родился таким. Я ведь не просил. Последний раз, когда человек в желтом костюме приходил, чтобы протестировать меня, он выставил мне 148. Расположи эти предметы, малыш, что это тебе напоминает, малыш, говори все, что приходит тебе в голову, малыш. Коэффициент умственного развития 148, а он разговаривает со мной, как с дебилом… Ну и посмеялся же я, когда отвечал на вопрос, формулировку которого он даже не понял. Я не из тех, кто любуется собой, но этот тип с ногами-циркулями, который регулярно приезжает измерять мои нейроны, должен перестать называть меня «малыш», мне кажется, это не совсем уместно. Помню день, когда он явился сообщить моим родителям, что я не похож на других. Человек в желтом пиджаке объяснял моему отцу, что, если бы я родился в России, я бы уже находился на секретной базе, где дни напролет играл бы в шахматы. В Америке меня бы поселили как принца при каком-нибудь научном комплексе, с другими такими же умниками. Но во Франции, к сожалению, пока ничего подобного нет, поэтому меня надо первым делом послать в Париж. Но папаше не очень понравилась эта идея, он сказал, что после окончания школы будет время подумать. Что ты хочешь, чтоб я сделал со школьным дипломом, а, папаша? Человек в желтом пиджаке считает, что я уже достоин трех или четырех.