Игорь Шнайдерман - Жиденок

— Браво!

И в конце, и в финале представления, когда мы все, уже совершенно «без тормозов», неся зрителям одну мощную коллективную эмоцию, скандировали:

— я увидел, что она — моя училка — задрав голову, стоит у моих ног, а из глаз её капают слёзки…

Потом был традиционный «капустник» и большая пьянка. Были «друзья театра», и была она.

Уже поздней ночью и уже после обильной выпивки и скудной закуски посреди пустой чёрной сцены я ловил за хвост свою мечту.

Сначала я унюхал запах духов, а уж затем в подошедшей ко мне женщине узнал её. Она обняла меня совершенно не по-преподавательски, и я ощутил, какая она хрупкая и миниатюрная.

Театр-клуб родился Первого Апреля.

И люди театра-клуба — к чёрту метрики! — родились Первого Апреля. В день Смеха! В день Радости!

В день Истины. Ибо, процитировав вслед за Феликсом Давидовичем Кривиным старика Демокрита, на вопрос «Что есть истина?» каждый из нас ответил бы:

— Я смеюсь!

Театр-клуб был прав. И мы были правы. Потому что давали людям надежду. Ибо великая и скромная миссия искусства — давать людям надежду.

Сегодня мы живём в разных городах и даже в разных странах. А грубый, неотёсанный и болезненно правдивый Владик давно обитает на небесах.

Но мы все удивительно неустроенны в жизни.

И виной тому — наш клуб-театр.

Он не научил нас устраиваться.

…После капустника намечалась пьянка с последующим развратом…

Мама, как обычно, сказала:

— Не шляйся среди ночи, лучше оставайся там до утра. Когда я знаю, что ты вернёшься утром, мне как-то спокойнее.

Я очень надеялся, что у меня получится остаться до утра в этом заманчивом «там», поэтому я легкомысленно пообещал маме ночевать вне дома.

Ещё я понимал, что ей очень хотелось бы, чтобы её любимый мужчина — стеснительный и деликатный Виктор — остался с ней на всю ночь. Моё присутствие это полностью исключало.

Намеченная после капустника пьянка состоялась, а вот разврат — увы. Я позвонил домой. Мама до такой степени вяло и неохотно сказала, что ждёт, что я вначале бодро сообщил, что пойду ночевать к друзьям, а потом уж обиделся.

Идти мне было некуда. Я лазил по ночному городу и, в конце концов, приплёлся туда, где обычно собираются все беспритульные. На вокзал.

А мы с ним ещё и поторговались. Ой, как стыдно!

Я, Таня, Славик, дети… Это был прямо-таки творческий отпуск. Мы со Славиком в море на надувном матрасе пишем пьесу. Гениальную пьесу. Мы её действительно пишем. Тут же на матрасе лежит мокрая тетрадь и ручка.

В свободное от моря время мы собираем грибы горькушки. Варим их три часа. А потом едим горькими.

У нас потрясающий хозяин.

Он осетин. Он одинок. Он щедр. Он пьяница. Мы зовём его Петридис.

Мы возвращаемся с пляжа, а он идёт на работу:

— Там эта, Танья, Игор, Слявик… Кушайтэ… Я эта… Курицу… Чтоб бильо… Кушайтэ… Отдихайтэ…

Я как-то ляпнул, что люблю «Псоу». Это такое полусладкое вино. Мы, опять же, возвращаемся с пляжа, а он, опять же, идёт на работу:

— Там эта… Игор… Вино… Чтоб бильо…

Мы заходим в дом и видим ящик (!) «Псоу».

Пить с ним было невозможно. Он ставил бутыль невероятных размеров и бокалы, которые нужно было держать двумя руками. Мы закусывали приготовленной им курицей, а он — перцем «огонёк», который срывал тут же с грядки. Один бокал он заедал одним «огоньком». После двух-трёх тостов мы поочерёдно отвлекали его и сливали вино обратно в бутыль. Он произносил один и тот же тост:

— Эта…Слявик, Игор… Эта… Я хочу выпить, чтоб эта… Чтоб бильо… Эта… Всьо… Эта… Слявик, Игор… Всьо… Эта… Чтоб бильо… В общем… Чтоб бильо…

Он был совершенно косноязычен, но безгранично добр.

А мы с ним ещё и поторговались. Ой, как стыдно!

И сотворил Всесильный человека по образу Своему, по образу Всесильного сотворил его, мужчину и женщину сотворил их.

И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их.

Поистине, Иса перед Аллахом подобен Адаму: Он создал его из праха, потом сказал ему: «Будь!» — и он стал.

Серёжка Коньков был моим другом. По профессии он был закройщик, а по призванию — анекдотчик и юморист. Серёжка мгновенно реагировал на любые, даже очень глубоко замаскированные, ростки смеха. Я никогда не видел его неулыбчивым: смуры не были коньковской стихией.

Невозможно описать словами, какое было удовольствие выпить с ним рюмку водки. Наше алкоголическое общение всегда возникало неожиданно и превращалось в праздник. Коньков умело сервировал стол, даже если в холодильнике валялась одинокая пачка пельменей. Когда он находился рядом, водка становилась запотевшей, пельмени домашними, а любой хлеб — «бородинским».

…Лекция закончилась. Мы вышли из душной аудитории в прохладный осенний вечер.

Это было время поголовного дефицита, и особо популярным анекдотом был:

— Что было раньше: курица или яйцо?

— Раньше всё было!

Для полноты картины должен заметить, что такая книга, как Библия, была нам известна только в изложении Зенона Косидовского, а из всего научного наследия Чарльза Дарвина мы помнили только, что нашими предками были обезьяны.

Проходя мимо магазина с актуальным названием «Диетический», Коньков вдруг спросил:

— А действительно, что было раньше: курица или яйцо?

Я собрался отшутиться, но тут взгляд мой неожиданно напоролся на здание старого заброшенного монастыря, и из меня вывалилась фраза:

— Кстати, о яйцах: ты знаешь, что луковицы куполов, это — головки фаллосов?

Коньков хмыкнул, но, поглядев на монастырь, нервно передёрнулся и враз посерьёзнел:

— Точно!

Дальше слова полились из меня, как вода из крана со скрученным вентилем:

— Ничего не было раньше или позже. Всё было всегда. Вот ты можешь себе представить бесконечность? Логически я не могу тебе этого объяснить. Ну, вот представь себе окружность, кольцо. «Любовь — кольцо, а у кольца начала нет и нет конца». Ты, когда вычерчиваешь окружность, один только знаешь, где начал, а где кончил. А я понятия не имею (если, конечно, не подглядываю). А теперь представь: ты поместил на окружности курицу и яйцо. Что раньше? Для того чтобы ответить на этот вопрос и при этом не выглядеть полным идиотом, хитрый еврей Эйнштейн придумал «теорию относительности». Но мы с тобой, как настоящие марксисты, не ищем лёгких путей и честно заявляем: ответа на этот вопрос не может быть, потому что его не может быть никогда!

Серёжка прищёлкнул языком, снял с пальца обручальное кольцо и посмотрел сквозь него на небо. Затем он попробовал колечко на зуб, водрузил его обратно и сделал сногсшибательный вывод:

— Значит, не факт, что наши родители были раньше нас. Выходит, что наши предки одновременно и наши потомки? Ты знаешь, я, кажется, начинаю чувствовать бесконечность!

Мы миновали Исторический музей, шугнули пацанов с английского танка времён Первой мировой войны, прошли мимо здания старого ломбарда, мимо театра «Березiль», мимо загса и задворками вошли в городской сад. Мы шли молча и курили. Первым заговорил Коньков:

— Как это? Азохен вей, да? Азохен вей: я, простой закройщик, всегда называл материей кусок ткани. И при этом не задумывался, что это нечто, извини за выражение, непостижимое и бесконечное…

Серёжка поднял голову и увидел невдалеке обсиженный голубями памятник Ленину. С нежностью глядя на обкаканную фигурку Ильича, он продолжил:

— Вот только объясни мне — рядовому недалёкому коммунисту: ещё в детском садике, когда я водил хороводы вокруг ёлочки и пел песни про дедушку Ленина, мне вбили в голову, что материя первична. И в своём ателье индивидуального пошива модной одежды я каждый раз в этом убеждаюсь. Сначала я раскраиваю ткань и режу её на лоскуты, а уже потом девочки сострачивают клиенткам кофточки с глубоким вырезом. И выходит, что ты не прав: кофточки вначале были ситчиком, а мы с тобой — личинками, куколками и ещё чёрт его знает какой гадостью.

Я понял, что недооценил диалектические способности моего друга и с нарастающим азартом продолжил полемику:

— Одно другого не исключает. Понимаешь, материя — она как пластилин. Или как глина. Вернее, чтобы понять, что такое материя, нужно представить глину или пластилин. Ты берёшь брусок и лепишь из него фигурку. Ну, как Бог лепит человека. Но ты из того же количества, из того же куска мог бы вылепить другого или другую, третьего, негра, азиата, бегемота, ну — любого. Потом у тебя фигурка постояла — пожила, ты её смял и слепил следующую… Мы не просто из одного пластилина, мы из одного куска!