Валерий Алексеев - Повести: Открытый урок, Рог изобилия

— Я слушаю тебя, — сказал я Аните, — так что же рассказал тебе Ваня?

Вместо ответа Анита расстегнула свою сумочку, достала оттуда сложенное вчетверо мое заявление и протянула мне. Я машинально взял его, развернул, скомкал, сунул в карман.

— Так вот, — сказал я, — передай своему Ване…

Я был не в себе и плохо представлял, что именно я говорю. И все же у меня хватило чутья посмотреть на Аниту и умолкнуть на полуслове. Анита стояла, отвернув от меня свое лицо, и бледно улыбалась.

— Ну-ну, — проговорила она после паузы, — так что же я должна передать своему Ване?

— Прости, Анита, — буркнул я, сконфузившись. — Может быть, я излишне резок…

— Ты никогда не бываешь излишне резок, Сережа, — ровным голосом сказала Анита, по-прежнему глядя в сторону. — Ты полагаешь, что я играю в этой истории жалкую роль, и разговариваешь соответственно. Что ж, по-своему, может быть, ты и прав. Но напрасно ты думаешь, что он меня прислал: ты плохо его знаешь. Он ведь даже и не подозревал, что ты существуешь. Это я посоветовала ему обратить на тебя внимание — давно еще, до твоей злополучной поездки в К***, которая все испортила. И пришла я сама, по своей инициативе.

— Зачем? — хмуро спросил я.

— Я пришла попросить тебя, Сережа, — Анита посмотрела мне в лицо, и голос ее дрогнул. — Я пришла попросить тебя, чтобы ты не связывал себе руки словом. Все равно тебе придется остаться, другого выхода нет. Кстати, Рапов кланяется тебе и приносит свои извинения: он, как ему кажется, немного погорячился. Завтра он передаст тебе дела, и ты будешь временно исполнять обязанности: старику надо всерьез заняться своим здоровьем. А дальше будет видно.

— Ничего не будет видно, Анита, — твердо сказал я. — Я не могу остаться после всего, что произошло, и ты отлично это знаешь.

— Хорошо, — проговорила Анита. — Дело твое. Но если ты думаешь, что к тебе явятся депутации от всех сословий, ты ошибаешься. Ребята очень на тебя обижены и упрашивать не станут. Ты сам загнал себя в угол.

— А почему ты решила; что я жду депутаций? — спросил я со злостью.

— Меня-то ждал? — сказала Анита и улыбнулась.

Я молчал. В самом деле, все эти два дня я только и мечтал, чтобы кто-нибудь пришел и помог мне выпутаться.

— Вот видишь, Сережа, — Анита взяла меня за руку, — ты меня ждал, и я пришла. А больше никто не придет. Это твоя последняя возможность. Сережа, милый, попробуй себя перебороть.

— Ради чего? — спросил я тоскливо.

— Ради ребят, которых ты бросил на произвол судьбы. А в чем они виноваты? Разве они не старались? же тебя любят, Сережа. Сядем все вместе, придумаем что-нибудь. Ведь то, что ты предлагал Ивану Корнеевичу, это абсурд, этого никогда не будет! Надо найти выход, Сережа.

— Но почему выход должен искать именно я?

— Потому что я тебя об этом прошу, — ласково сказала Анита. — Разве это для тебя ничего не значит?

— Ну хорошо, — сказал я с отчаянием, — я стану ВрИО, ИО, членом-корреспондентом, президентом Академии наук. Но ты-то, ты-то что будешь иметь?

— Я ничего, — просто сказала Анита. — Ване будет спокойнее. У него нет времени вникать в противоречия твоей натуры. А у меня есть. Я тебя достаточно хорошо знаю.

Я смотрел на нее — и не верил своим глазам. Старость, усталость, подавленность, так огорчившие меня всего лишь пять минут назад, — куда все это девалось? Передо мной стояла разбитная девчонка, чуть-чуть побольше испытавшая в жизни, чем следовало, но не утратившая непосредственности и сознания своей красоты. Что значит подавить человека! Почувствовав свою силу, Анита воспряла духом, и разговор наш, по-моему, казался ей все более забавным и все менее нужным.

— Заговорилась я с тобой, — сказала она, посмотрев на часы. — Ну думай, Сереженька, думай. И помни, что от. твоего решения зависит судьба шестерых человек.

— И Ванино спокойствие, — добавил я.

— И Ванино спокойствие, — лукаво взглянув на меня, сказала Анита. — А что? Не так уж и мало. Я бы на твоем месте не колебалась. Поговори с Ларисой: интересно, что она тебе посоветует. И главное, надо больше думать о людях.

— Действительно, — сказал я с насмешкой. — И как мне это в голову не пришло?

— Ну ладно, пока. Привет Ларисе!

Анита помахала мне рукой и скрылась в вестибюле метро, к которому мы, оказывается, уже подошли. А я, естественно, остался один.

Уходил я впопыхах, без ключа и, когда вернулся, не мог дозвониться минут, наверно, пятнадцать. Лариска скорее всего не слышала: у нее был в самом разгаре прием. А на соседей я особенно и не рассчитывал. Наконец Стефочка сжалилась и впустила меня в квартиру.

— Вы? — произнесла она, подняв свои соболиные польские брови. — А я была уверена…

Но по лицу ее, по жадно любопытному взгляду было видно, что ни в чем таком она вовсе не была уверена, что мое отсутствие замечено в квартире и соответствующим образом квалифицировано. Забавно, подумал я, ты наглухо зашториваешь окна, а любопытство лезет к тебе через дверь.

Дверь нашей комнаты была плотно прикрыта, но все равно от нее по коридору распространялись волны легкого хмеля и праздничного бормотания. На кухне стояла, скрестив руки на груди, пани Яновская. В полном одиночестве, без всякой видимой цели. Прямо напротив нашей двери. Другая дама на ее месте смутилась бы, но пани Яновская была выше таких психологических тонкостей.

— У вашей Ларисы, — сказала она мне, улыбнувшись, — поразительное самообладание. Такую жену надо уметь любить!

— Вы полагаете? — машинально спросил я и вошел в нашу комнату.

— Ну наконец-то! — сказала мне Лариска, выходя из «дамской зоны». Я понял, что она отлично слышала мои звонки, но в ее положении было разумнее не суетиться. — Горе ты мое. Не мог выбрать лучшего места, чем стоять у входа в метро?

— Да, да, Сереженька, — подала голос из-за ширмы «та еще подруга» Лена. — Мы все тебя засекли и теперь ждем твоих объяснений.

«Та еще подруга» была единственной, кто, кроме Лариски, обратил внимание на мой приход. Тут только я по достоинству оценил преимущества деления на «зоны». Гостиная зона была пуста. В мужской зоне неутомимый Анатолий нейтрализовал «просто хорошую девку» Вику, которая на сей раз явилась, как я понял, одна, и с помощью двух мужей, Тамаркиного и Ленкиного, вел острый социологический диспут, говоря преимущественно открытым текстом, что Вика время от времени констатировала. Интимная же зона была занята «просто несчастной бабой», которая оживленно беседовала с незнакомым мне пожилым человеком цыганской наружности по имени Ги-ви (что я узнал только тогда, когда все гости уже разошлись).

А возле трюмо, в дамской зоне, вполголоса разговаривали и пересмеивались «роковая подруга» Маринка и «близкая подруга» Тамарка: обе они, по разным, конечно, причинам, мое появление игнорировали. Маринка — потому, что считала меня «тупиковой личностью», Тамарка — из солидарности с моей женой.

Верхний свет в комнате был погашен, горели только зональные бра и светильники.

— Видишь ли, Лена, — сказал я, перебросив плащ через ближайшую ширму, — видишь ли, Лена, я уже далеко не в том возрасте, когда прячутся по подъездам. Кроме того, от вас мне нечего скрывать.

— Бедная Лариска, — со вздохом произнесла «та еще подруга» и, подойдя к моей жене, обняла ее за плечи. Мы с Лариской переглянулись, и, убедившись, что никакого напряжения нет, я обеспечил себя вином, бутербродом трапециевидной формы и со всем этим направился в мужскую зону.

Анатолий работал на телевидении, вел какой-то там конкурс или викторину типа «Эй, ухнем» и, я думаю, тайно гордился тем, что его в лицо знают добрые пятьдесят миллионов человек. Это не мешало ему, однако, издеваться над своими, как он выражался, «клиентами», над их стремлением при каждом удобном случае «сунуться в камеру» и помахать рукой мамочке, папочке, любимой девушке, просто всем людям доброй воли.

Любимой темой Анатолия были «ляпы», якобы возникающие на каждой передаче: один клиент, возомнив, махнул рукой на отрепетированный сценарий, пошел в импровизацию, и треть передачи превратилась в «студень», другой сбрил усы, которые были на нем неделю назад, когда записывалась первая половина программы, и это обнаружилось после окончательного монтажа… Или еще так: на глазах миллионов клиент переходит из одной комнаты в другую и появляется там в совершенно ином костюме и со ссадиной на щеке, да еще отчетливо прихрамывает. Не объяснишь же всем и каждому, что за секунду экранного времени произошло ЧП: товарищ зацепился за провод, упал, опрокинул декорацию, порвал штаны, съездил домой, переоделся и вернулся в полной уверенности, что готов для продолжения передачи.

Я убежден был, что Анатолий нахально врет: ничего подобного там у него на ТВ не случалось, а случались другие, значительно более забавные вещи, но оценить их прелесть мог только тот, кому не надо ничего объяснять. Ложь с объяснениями невыносима, Анатолий мог этого и не понимать, но чутьем улавливал, и потому рассказывал лишь такие байки, которых от него ждали.