Ежи Анджеевский - Страстная неделя

Малецкий позвонил еще раз. Минуту спустя он услышал приближающиеся шаги. Отворила Пташицкая. Ему показалось, что в первое мгновение она не узнала его.

— Добрый день, Феля! — Он шагнул из солнца в тень. — Ты что, не узнаешь старого приятеля?

Она сперва смутилась, но тотчас, по своему обыкновению, стала шумно выражать свою радость, столь же буйную, как ее массивное тело.

Почти по-мужски, энергично она втащила его в холл.

— Вспомнил наконец обо мне?

И все же явно была смущена, застигнута врасплох его неожиданным визитом.

— Может, я мешаю? — спросил он.

— Да нет же, нет! — поспешно возразила она. — Погоди только минутку, ладно?

Она огляделась вокруг, куда бы провести гостя.

— О, иди сюда! — Она отворила дверь в маленькую гостиную. — Располагайся, я скоро вернусь, только дело одно закончу там у себя, наверху. Совсем недолго…

— Да не стесняйся ты, — улыбнулся он. — Я обожду.

Теперь только присмотревшись к Феле при ярком свете, он заметил, как сильно она изменилась со времени последней их встречи. Постарела по меньшей мере на несколько лет. Волосы на висках поседели, а черты слишком крупного лица, как ни старалась она смягчить их с помощью теней и румян, казались еще более неправильными. Фигурой великанша, а лицом — некрасивая, преждевременная и уродливо стареющая женщина. А ведь ей не было еще и сорока.

— Так ты обождешь меня тут? — повторила она.

И уже в дверях с сердечной теплотой взглянула на него.

— Я очень рада, что ты пришел! — сказала она своим зычным голосом, тщетно стараясь придать ему интимное звучание.

— Ты даже не знаешь, какой сегодня важный для меня день…

Малецкий заколебался.

— Знаешь, кто у нас? — решился наконец он сказать. — Ирена Лильен.

— Ирена? — обрадовалась Пташицкая. — Что ты говоришь? Значит, она жива?

— Да.

— Я в последнее время очень часто вспоминала ее, — задумчиво промолвила Пташицкая. — И так совесть мучила… Но мне пора идти, — вспомнила она про свои дела. — Мы еще поговорим обо всем. Целую, пока!

Малецкий приготовился ждать несколько минут. Но прошло с четверть часа, а Фели все не было. Потеряв терпение, он стал прохаживаться взад-вперед по тесной, заставленной мебелью гостиной. Короткое, как уверяла Феля, дело обернулось, видимо, долгим, затянувшимся разговором. Он несколько раз задерживался у двери, прислушиваясь, не доносятся ли сверху голоса. Но стояла тишина. Дом будто вымер.

Вскоре ему наскучило натыкаться на мебель, и он остановился у окна. Окно выходило в садик и на Вислу. По асфальту бульвара как раз проезжала большая зеленая машина с неподвижно сидевшими немецкими жандармами в касках и с автоматами. На освещенном солнцем кусте сирени весело прыгала, щебеча, маленькая серая птичка. Минуту бульвар был пуст. Потом прошли, держась за руки, парень и девушка. Оба были светловолосые и одеты по-весеннему, он — в полотняных брюках и голубой рубашке, она — в легком желтом платье.

Малецкий оперся о подоконник и прищурясь глядел на открывшийся перед ним во всю ширь пейзаж Вислы и Варшавы. И тут приглушенные звуки двух коротких выстрелов — как два хлопка — донеслись до него сверху. Малецкий вздрогнул. Однако даже не шевельнулся, парализованный первым рефлексом внезапного страха. Затаив дыхание он прислушался. Ни единый звук не нарушал тишины. Царило такое спокойствие, что на миг ему показалось, будто он ослышался, или оба выстрела грянули где-то на бульваре. Несколько успокоенный, хотя сердце билось где-то в горле, Ян подошел к двери. Отворил ее и выглянул в холл.

И тут наверху хлопнули двери. Послышались торопливые мужские шаги. По меньшей мере двое сходили вниз по лестнице. Прежде чем Малецкий успел отступить в гостиную, те двое показались на площадке и тотчас заметили его. От неожиданности они приостановились и почти синхронно сделали одно и то же характерное движение: сунули руку за укрытым в плаще оружием.

Оба были молоды, оба в штатском, в плащах и высоких сапогах. В первую минуту Малецкий принял их за немецких агентов, и лишь когда они сошли в холл, в одном из них, высоком блондине со сверлящими, глубоко посаженными глазами, узнал посещавшего его фирму Залевского. И тотчас его присутствие здесь сопоставил с вчерашним рассказом Ирены о последних переживаниях Пташицкой. «Они убили ее!»— мелькнуло словно бы на поверхности его сознания. И пронизывающий холод сковал его тело.

Залевский тоже узнал Яна. Темный румянец разлился по его лицу, даже по лбу.

— Что вы тут делаете?

Малецкий обвел их взглядом. Только теперь он заметил, что другой, стоящий рядом, — хмурый, широкоплечий брюнет, держит в руке револьвер.

— Что вы сделали с Пташицкой? — глухо спросил он.

Брюнет посмотрел на Залевского.

— Ты его знаешь? — кивнул он головой на Малецкого.

Тот взглядом подтвердил.

— Кто он такой? Он тебя тоже знает?

Залевский, наклонившись к товарищу, шепнул ему на ухо несколько слов. Брюнет закусил губу и исподлобья взглянул на Малецкого.

— Погоди… — сделал движение Залевский.

Ян инстинктивно попятился к стене. Но в ту самую минуту, когда спина его коснулась стены, щелкнул короткий выстрел. Малецкий пошатнулся, схватился руками за грудь, привстал на цыпочки и с минуту стоял так, словно вытянувшись в танцевальном па. Потом вдруг скорчился и рухнул навзничь. Стоявший рядом Залевский едва успел отскочить в сторону.

Наступила такая тишина, что через открытые двери гостиной слышен был птичий щебет во дворе. Солнечные лучи доходили почти до порога холла. Дальше была тень, зато лестничная площадка в глубине была вся залита светом.

Шурша широким плащом, брюнет наклонился к лежащему и с минуту внимательно всматривался в него. Наконец махнул рукой, выпрямился и обернулся к товарищу. Тот, очень бледный, стоял, понурив голову.

— Ну? — Брюнет тронул его за плечо.

Залевский не шевельнулся. Брюнет спрятал револьвер в карман плаща.

— Только не изображай чувствительность. Нечего голову себе морочить. Дело простое! Надо было убрать его, потому что он мог нас выдать. И все, этого достаточно!

Он перепрыгнул через лежавший у двери труп, и, войдя в гостиную, приблизился к окну. Выглянул на бульвар.

— Спокойно! — сообщил он, вернувшись в холл. — Можем идти.

И тут ударил себя по лбу.

— Гляди, мы чуть не позабыли о самом главном!

Он опустился на корточки перед убитым и, вынув из его пиджака бумажник, стал внимательно просматривать содержимое.

— Что ты делаешь? — спросил Залевский.

— Ведь надо бумаги его забрать, — ответил тот, вынимая документы. — Зачем облегчать работу полиции?

Он сунул несколько листочков в карман плаща, а бумажник положил на прежнее место.

— Все! — глянул он на Залевского. — Ну как? Идти можешь?

Тот выпрямился.

— Конечно!

— Ну, слава богу! Я думал, ты расклеился.

Залевский презрительно поморщился.

— Я? Ты еще меня не знаешь. Пошли!

У самого выхода брюнет задержался.

— Слушай, Зыгмунт, ты, надеюсь, не был влюблен в Фелю?

— Ты что, спятил? — пожал плечами Залевский. — В эту старуху? Просто она нам нужна была, и все.

— Ну да, — согласился брюнет. — Но она о нас тоже слишком много знала.

Залевский закусил узкие, сжатые губы.

— Идиотка! — буркнул он. — Что она себе воображала? Что мы позволим ей уйти?

— Похоже! Но вообще-то она даже не струсила, увидев револьвер.

— Ты так считаешь? — задумался Залевский.

— А этот явно ошалел от страха…

— Еще бы! — усмехнулся Залевский. — Он трус! Я ведь знал его. Психика гнилого интеллигента.

— Вон оно что! — заинтересовался брюнет. — Либерал?

— Что-то в этом роде.

Брюнет хлопнул товарища по плечу.

— Вот видишь! Случайно на нашей совести добрый поступок, верно?

Оба рассмеялись и продолжали весело и беззаботно смеяться, уже идя быстрым шагом по залитому солнцем бульвару. Навстречу им потихоньку ковыляла, опираясь на тонкую палку, маленькая седая старушонка в бархатном темно-зеленом старинном салопе, с пожелтевшим кружевным жабо на шее и в черных митенках на артритных, негнущихся руках. Она с интересом оглядела их своими поблекшими, некогда голубыми глазами, а когда они миновали ее — остановилась, обернулась и, сгорбившись, опершись на палочку, вся в сиянии весеннего солнца, долго, с доброжелательной улыбкой смотрела вслед удалявшимся парням.

До полудня время для Анны прошло вполне спокойно. Средь будничных дел они долго беседовали с Иреной и единодушно решили, что всего лучше будет, если, получив новые документы, Ирена уедет в деревню. У Яна еще с довоенных времен много знакомых в помещичьей среде, вот он и использует это теперь, постарается устроить Ирену на жительство в какую-нибудь, по возможности безопасную, усадьбу. Если же этот вариант окажется трудным или вообще, по той или иной причине, сорвется, то есть еще один выход: поместить Ирену в Гротнице, в том древнем цистерцианском монастыре, который Ян в свое время начал реставрировать. Этот проект был Ирене особенно по душе. Она, правда, понятия не имела, что там сейчас творится, Анна тоже ничего не знала, однако обе пришли к мысли, что Гротница, расположенная в красивейшей местности Предгорья, вдали от железной дороги и окруженная средневековыми монастырскими стенами, должна быть идеально безопасным укрытием. Даже трудности переезда в далекое, незнакомое место не пугали их, казались легко преодолимыми. Обе они, хотя по разным причинам — Анна от доброты сердечной, а Ирена от усталости и бессилия — одинаково поддались надежде, отвращающей злую судьбу. Один только раз, когда Анна сказала, что вот кончится война и все смогут начать новую жизнь, Ирена погасла и задумалась. Но минуту спустя лицо ее прояснилось, и они еще долго говорили про Гротницу. Анна не сомневалась, что план их понравится Яну.