Дорис Лессинг - Марта Квест

— Записать на счет? — спросил он.

— Нет, я заплачу.

Протянув ему деньги, она еще помедлила в надежде, что он хоть взглянет на нее.

Но он сказал лишь:

— Всего хорошего!

И поспешно вышел в заднюю половину помещения, оставив лавку без присмотра.

А Марта под палящим солнцем пустилась в утомительный обратный путь, но не успела она сделать и несколько сот шагов, как ее нагнали Макдугалы и предложили подвезти.

Едва она добралась до своей комнаты и расстелила материю на постели, как вошла миссис Квест.

— О моя дорогая, мы так волновались… — начала было она, но, увидев материю, осеклась и даже покраснела от злости. — Да как ты смеешь транжирить деньги отца, когда тебе известно, что у нас их нет и мы так много должны Соку?

— Я сама заплатила за материю, — угрюмо буркнула Марта.

— То есть как это сама?

— У меня остались деньги от прошлого Рождества, да еще те десять шиллингов, которые мне дал мистер Макферлайн.

Помолчав немного, миссис Квест решила продолжать в том же духе:

— Но ведь эти деньги были тебе даны не для того, чтоб их транжирить. И во всяком случае…

— Что «во всяком случае»? — холодно спросила Марта.

Миссис Квест опять помолчала и наконец не вполне уверенным тоном, ибо слишком уж чудовищно было то, что она собиралась сказать, заявила:

— Пока тебе не стукнет двадцать один год, ты не можешь иметь собственные деньги… Если бы мы пожаловались на тебя в суд, то судья… м-м… я хочу сказать… — Марта побелела и, казалось, лишилась дара речи; это молчание и горькое осуждение, читавшееся в ее глазах, заставили миссис Квест поспешно выйти из комнаты, добавив уныло: — Ну, словом, я должна переговорить с твоим отцом.

Марта была без сил — так изнурили ее бушевавшие в ней чувства, и только мысль, что сегодня уже пятница и день клонится к вечеру, а платье должно быть готово к завтрашнему дню, заставила девушку приняться за шитье.

Во время ужина миссис Квест была весела и все время шутила, желая сгладить неприятное впечатление от предшествующего разговора, но Марта, делая вид, что не замечает попыток матери к примирению, твердила про себя, что этого разговора по поводу денег она никогда, никогда не забудет — он принадлежал к числу тех случаев, которые навсегда останутся у нее в памяти. Мистер Квест спокойно ужинал, благодаря небо за необычную кротость женской половины своего семейства и убеждая себя, что это свидетельствует о мире и согласии.

Сразу после ужина Марта направилась к себе, и родители вскоре услышали стрекот швейной машинки. Около полуночи миссис Квест, сгорая от любопытства, робко вошла в комнату дочери.

— Изволь ложиться спать, Мэтти. Слышишь? — сказала она.

Марта не отвечала. Она сидела на постели, окруженная волнами белой материи. Она даже не подняла головы. Миссис Квест задернула занавески, преграждая доступ лунному сиянию, заливавшему комнату, придавая мягкому тусклому свету лампы какой-то холодный зеленоватый оттенок, и сказала:

— Ты испортишь себе глаза.

— А я считала, что мои глаза давно уже испорчены, — холодно заметила Марта, и миссис Квест почему-то не нашла что ответить на эти слова, прозвучавшие как обвинение.

Она вышла из комнаты, вяло повторив:

— Изволь немедленно ложиться спать, слышишь, что я говорю?

Машинка стрекотала почти до самого утра, создавая необычный фон для треска кузнечиков и криков совы. Миссис Квест разбудила мужа и нажаловалась ему, что Марта ее не слушается, но он только сказал: «Ну, если ей хочется быть дурой, пусть дурит», — и повернулся в постели, заскрипев старыми пружинами. Марта слышала оба этих голоса, как того и желали родители, и, хотя уже собралась было ложиться, потому что небо посерело в проеме окна и она в самом деле очень устала, теперь решила поработать еще полчаса.

Она проснулась поздно: ей снилось, что она стоит в своем белом платье посреди большой залы — с потолка спускаются сверкающие люстры, стены задрапированы плотной пунцовой материей; Марта направилась к группе людей в длинных развевающихся одеждах, словно паривших над полом и похожих на живые статуи, и вдруг заметила у себя на юбке грязь: оказалось, что все платье у нее выпачкано. Она растерянно повернулась и хотела бежать, но в эту минуту Марни и ее брат подошли к ней и, сгибаясь от хохота и прикрывая рот рукой, жестами показали ей, что она должна поскорее уйти, пока остальные — прекрасные сказочные существа в конце длинной залы — не заметили ее.

Марта села в постели и увидела, что комната озарена не солнечным светом, а каким-то мрачным отблеском, падавшим от облаков, похожих на стальные горы. Был уже почти полдень, и, если она хочет закончить платье вовремя, ей надо торопиться. Но мысль о нем уже не доставляла ей удовольствия — радость исчезла, пока Марта спала. Она устало подумала, что наденет не его, а самое обычное платье, и лишь после того, как миссис Квест, просунув голову в дверь, сказала, что завтрак готов и Марта должна немедленно идти к столу, она заявила, что есть не будет: ей надо кончать платье.

Работа вернула ей утраченное настроение. И когда пошел дождь, ликованию Марты не было предела — это был первый дождь в сезоне; она сидела на кровати, продергивая иголку сквозь жесткую материю, а на крыше, у нее над головой, впитывая в себя воду, шуршал старый тростник, точно после стольких лет вспоминая, как сгибался и разгибался под дождем, стоя на корню. Вскоре тростник намок, и вода стала падать с крыши, скатываясь блестящими каплями на фоне плотной серой пелены дождя — такого сильного, что деревья в двадцати шагах казались бледными зелеными призраками.

В комнате было темно, и Марта зажгла свечу, образовавшую тусклое желтое пятно в окружающей тьме; но вскоре на улице посветлело, и, подойдя к окну, Марта увидела серую спину уже удаляющейся бури. Деревья наполовину выступили из стлавшегося по земле тумана — они стояли чистенькие, пышные, зеленые, и влага капала с каждого листка. Небо над самой головой уже голубело, сияло солнце, а совсем рядом еще чернела тяжелая туча. Марта задула свечу и сделала последние несколько стежков. Было всего четыре часа — как долго еще ждать, пока за ней приедут, она просто не вытерпит. Но вот наконец настало время ужина, и она вышла к столу в халате; миссис Квест ничего не сказала: на лице дочери было такое мечтательное, восторженное выражение, что где уж тут упрекать ее.

Без пяти минут восемь Марта вышла из своей комнаты в новом белом, шуршащем платье, держа в каждой руке по свече. Сказать, что она была спокойна, было бы неверно. Нет, она торжествовала победу над матерью, всем своим видом как бы говоря: «Теперь ты уже ничего не можешь поделать!» Даже не взглянув на миссис Квест, она твердым шагом прошла мимо, и только чувствовалось, как напряжены ее обнаженные смуглые плечи. Держась все так же скованно и неестественно, она подошла к отцу и остановилась, вопросительно глядя на него. Мистер Квест читал книгу, изданную неким обществом, которое утверждало, что Господь Бог самолично предназначил английскую нацию править миром от его имени, — эта теория вполне подтверждала представления мистера Квеста о справедливости; поэтому, когда тень дочери упала на книгу, которую он держал, мистер Квест не сразу поднял глаза, а сначала недовольно сдвинул брови. Наконец он все-таки оторвался от чтения и, избегая взгляда дочери, с надеждой смотревшей на него и как бы требовавшей ответа, в изумлении, молча уставился на ее оголенные плечи.

— Ну? — задыхаясь, спросила она наконец.

— Очень мило, — сухо сказал он.

— Я хорошо выгляжу, папа? — снова спросила она.

Он почему-то раздраженно повел плечами, то ли сердясь, что на него хотят оказать давление, то ли не вполне доверяя самому себе.

— Очень мило, — с расстановкой повторил он. И вдруг исступленно закричал: — Чересчур даже мило, черт тебя побери, пошла вон!

Марта все еще ждала чего-то. По обыкновению, два чувства боролись в ней: торжество — поскольку раздражение отца явно указывало на то, что она в самом деле «выглядит чересчур даже мило», и страх — поскольку теперь она была предоставлена на растерзание матери. И миссис Квест тотчас подошла к ней и начала:

— Вот что, Мэтти. Твой отец отлично разбирается в том, что можно и чего нельзя. Ты, право же, не можешь идти в этом платье, и…

Послышался звук подъезжающего автомобиля, и Марта сказала:

— Ну, я пошла.

Бросив на своих родителей последний взгляд, в котором были и обида и мольба, она направилась к двери, старательно подбирая юбку. Ей хотелось плакать, но она с возмущением поборола в себе эту слабость. Ведь в эту минуту, когда она стояла перед ними, она стояла не просто как Марта Квест, а словно некое видение, над которым не властно время, — Марта чувствовала, что и мать и отец навсегда сохранят в памяти (подобно тому, как мать лелеет в душе образ самой себя в подвенечном платье и вуали) образ девушки в белом платье, ожидающей их одобрения, — в эту минуту они должны были бы простить ей все, поцеловать ее, сказать несколько слов одобрения и отпустить. Однако ничего этого Марта не могла бы ни выразить словами, ни хотя бы отчетливо осознать. Она понимала лишь, что должна добиться свободы — тогда она будет уже не прежней Мартой, а существом, плывущим в извечном потоке жизни и выполняющим старую как мир роль, а для этого она должна расстаться со своими родителями, ибо они погубят ее жизнь; итак, она вышла из дому и, чувствуя, как грязь расступается под ее легкими туфельками, направилась по дорожке навстречу человеку, который поджидал ее, выделяясь темным силуэтом на фоне звездного, словно омытого дождем неба, служившего как бы сверкающим фоном для ее праздничного настроения.