Елена Сазанович - «Я слушаю, Лина…»

Черт побери! Круг сужается. Мать требует продолжения розыска. Значит, должно продолжаться и расследование. Значит, вновь постоянный страх за Малыша. Постоянная ложь. Уловки. Чтобы его спасти. Господи, как я от этого устала. Нет, я не могу это допустить. Придется этой дамочке распрощаться с надеждами.

– Вы не можете быть в этом уверены, – отчеканила я. – Более того, как бы вам не было это больно слышать. Я убеждена, что ваш сын утонул. Он покончил собой.

– Да нет же! Нет и нет! – закричала она. И в ее глазах уже не было страха и неуверенности. Ее взгляд стал решителен и строг. – Мой сын не мог наложить на себя руки. И как вы можете быть в таком уверенны? Как? Создается такое ощущение, что вы хотите видеть его мертвым. Чтобы поскорее закрыть еще одно дело.

– А у меня такое ощущение, – не выдержала я, повысив голос. И начисто забыв про существование Даника. – А у меня ощущение. Что вы поскорее хотите увидеть его в тюрьме! Поймите… Если вы верите в то, что он жив… Дайте ему еще один шанс выжить. Избежать тюрьмы! Зачем вам требовать продолжения дела! Вы же сами подставляете сына под пулю! Впрочем, – я махнула рукой. – Эти разговоры бессмысленны. Не хочу вас обнадеживать. Но Олег Лиманов, к сожалению, мертв. Мне очень жаль.

Она всхлипнула. Закрыла лицо руки. Словно мои жестокие слова ударили ее по лицу. Затем она собралась с силами. И посмотрела на меня холодным взглядом. Так умел смотреть Малыш. Когда понимал, что я не права.

– Я не знаю. Поймете ли вы меня… Но это, если хотите, материнское сердце. Оно мне говорит, что он жив. Мой мальчик много испытал в жизни. Но никогда не отчаивался. Поймите… У него умер отец. Я больше скажу. Он утонул. Мальчик его очень любил. И когда море навсегда забрало его тело. Он мне сказал: «Знаешь, мама. Что угодно. Только не такая смерть. Те, кто рожден у моря, не могут так умереть. Это ошибка. Море не может причинить боль. И я предпочту любую смерть. Только не эту…»

Это его слова. Я их хорошо запомнила. Мой мальчик… Он очень любил жизнь.

– И вы же… Вы же предпочтете увидеть его жизнь в тюрьме! На нарах! Мало того. Что он был вами же выброшен на улицу! Вы еще хотите упечь его за решетку! Вот она. Материнская любовь!

Я разошлась не на шутку. Я уже не держала себя в руках. Мне так надоело быть сильной. И в глубине душу я понимала. Почему мне так не понравилась эта женщина. Я не могла смириться, что в жизни Малыша есть еще один человек. Который любит его не меньше меня. Которому он не меньше меня нужен. И который, возможно, ему дороже всегона свете. Меня же оттесняли на второй план. И я не могла это вынести. Я хотела, чтобы Малыш любил только меня. И принадлежал только мне.

– Если бы не вы… – продолжала я бросать ей в лицо несправедливые обвинения. – Если бы не вы… Он, возможно, никогда бы не оказался втянут в такую историю. И теперь… Вы всему миру хотите доказать, что он жив. Вы что, надеетесь, что его здесь встретят с распростертыми объятиями?

– Не вам меня судить, – мать Олега гордо встряхнула головой. И я с тоской отметила, что она еще к тому же почти моего возраста. – Я никогда плохо не относилась к сыну. И ему не в чем меня упрекнуть. И если я решила создать семью. Если я полюбила другого… Это мое право. И я знаю. Что рано или поздно сын поймет меня. А это… Это трудный возраст. Я не знаю, есть ли у вас дети…

– Да! черт побери! – заорала я. – Да! Да! Да! У меня есть дети! И я бы своего сына никогда в жизни не подставила! И если ему был бы дан шанс. Я бы помогла им воспользоваться! А не бегала за сыщиками с мольбами словить его поскорее!

– Если у вас есть дети, – спокойно ответила мать Малыша. Вопреки моим абсолютно непрофессиональным воплям. – Если у вас есть дети, вы поймете меня. Главное – это чтобы был жив мой сын. Пусть за решеткой. Но жив. Если он заслуживает тюрьму, мы переживем эту трагедию вместе. Но, если… если он погиб… Я тоже имею право об этом знать. Я – мать. И я хочу похоронить его своими руками. Мне нужна правда. И я чувствую. Вы не желаете мне помочь ее отыскать. Но я не отступлюсь. Я буду бороться до конца.

И она, едва кивнув, медленным шагом вышла из кабинета. Спокойно прикрыв за собой дверь.

Я неподвижно сидела, уткнувшись носом в свой стол.

– Лина! – окликнул меня Даник. И я вздрогнула. И только теперь вспомнила о его существовании. Черт побери! Очередной промах!

– Что, Даник? Получил удовольствие от стычки двух дам не первой свежести?

Он усмехнулся.

– А я и не знал, что у тебя есть ребенок. Он что, незаконнорожденный, раз ты его скрываешь.

– Не волнуйся. Скоро я его узаконю.

Даник оценил мою шутку. И, хохотнув, показал все свои тридцать три безупречных зуба.

– Но теперь-то ты, Лина, хоть чуть-чуть усомнилась в том, что права.

– Более того, Даник. Я еще больше убедилась в правильности своих действий. Отец этого парня утонул. Поэтому он легко мог последовать его примеру. А эта его мать… Эта неврастеничка. Просто не может смириться со смертью своего малыша.

– Невростеничка? – Даник удивленно взметнул брови. – А мне показалось, она гораздо уравновешенней тебя. Хотя ты всегда отличалась сдержанностью.

– Что-то последнее время тебе много стало казаться, Даник. Ты, наверное, устал. Наша работа не из легких. И я подумала… Не хочешь ли ты взять внеочередной отпуск. Я бы замолвила за тебя словечко.

– Играешь уже в открытую, Лина? Я и не подозревал, что ты такой азартный игрок.

– Я не игрок, Даник. Я крупье. И за тобой выбор – играть или нет. Это все-таки риск. Можно все спустить за один вечер.

– Ничего, я попробую. В игре все решает случай. Главное, чтобы крупье не оказался шулером.

Я не ответила, я давно уже играла не по правилам. Но Данику об этом не обязательно знать…

Паспорт должен был быть готов через неделю. Еще неделю нам с Малышом предстояло мучиться сомнениями, страхом. Хотя страх как-то медленно и безболезненно стал нас покидать. Может быть, потому, что мы только сейчас по-настоящему поняли, что значит быть вместе. Что наша любовь не боится угроз и расправ. Единственное, чего она могла бояться – это разлуки. И мы подолгу мечтали, как скоро, совсем скоро мы навсегда покинем этот маленький город у моря.

– Лина, – Малыш со всей силы прижал меня к себе, – наконец-то, Лина, совсем скоро, всего через неделю. Я смогу купить тебе цветы. Какие ты больше всего любишь цветы, Лина? Розовые или белые?

Я вдруг вспомнила, что муж мне всегда дарил розовые гвоздики. А Филипп – белые астры.

– Я люблю синие цветы, Малыш. Скоро будет лето, и мы их вместе отыщем. Ладно?

Малыш заглушал мои слова поцелуями. Горячими. И почему-то отчаянными. Он целовал меня до боли. И я не испытывала боли.

Мне так хотелось быть с ним каждую минуту, каждый миг. Но он кроме меня полюбил одиночество. Он много думал. Много читал. И я увидела, насколько он повзрослел. И в уголках глаз я заметила первые морщины. Мой Малыш становился мужчиной. Он словно хотел. Пытался. Надеялся догнать меня в возрасте. Он торопил свое время, но это было невозможно. А я была бессильна остановить свое.

Мы в это время могли положиться только на любовь. Нежность. Словно пытались испить свою любовь и нежность до последней капли. Словно чувствовали, что у нашей любви нет будущего.

Как-то он мне сказал.

– Странно, Лина.

– Ты о чем, Малыш?

– Ты знаешь, я за всю жизнь не прочитал столько книжек, сколько у тебя. Я за всю жизнь столько не думал, сколько у тебя. Я за всю жизнь столько не любил, сколько у тебя. Такое ощущение, что жизнь на прощанье подарила мне все свои радости.

– Не смей так говорить, Малыш, – я испугалась и прикрыла ладонью его рот.

– Я хочу честно тебе сказать. Такой тип женщин… Ну, в общем, мне никогда не был интересен. Они казались слишком старомодными, слишком скучными и слишком образованными. Я и не представлял, что с ними можно делать.

– А я не представляла, Малыш, что можно делать с такими, как ты. Пустыми. Инфантильными. Невежественными.

– Я, Лина, понял одну вещь. Людей вообще нельзя судить, не зная их, – сказал Малыш, словно отвечая на мой вопрос. – И я это понял с тобой.

– И я это поняла. Но только благодаря тебе.

– Но я еще понял, Лина. Суд все равно существует. Независимо от нас. И от него никуда не скроешься.

Я испуганно вздрогнула. Я вновь и вновь прочитывала на этом дорогом мне лице неотступную, вызывающую печать неизбежного конца.

Я исступленно, до боли. Словно в последний раз стала целовать это дорогое лицо. Я словно пыталась своими поцелуями стереть это страшное клеймо. И мне это вновь удалось.

Малыш улыбнулся, потянулся. И поднял взгляд вверх. Словно увидел там наше солнце. Упрямо пробивающее холодную зиму. И на его лице вновь сияло счастье.

– Ты самая отважная женщина в мире, Лина, – его взгляд внезапно стал слишком серьезен. – Но я тебя отгадал. Твоя страсть способна толкнуть тебя на любое предательство. Но это я в тебе тоже люблю. Потому что это настоящая страсть.