Франсуаза Саган - Сигнал к капитуляции

– Шарль, я беременна. Я не хочу ребенка. Мне надо съездить в Швейцарию, но у меня нет денег.

Шарль пробормотал, что ожидал чего-нибудь в этом роде.

– Скажите, вы уверены, что не хотите ребенка?

– Я не могу… Мы не можем себе это позволить, – покраснев, поправилась она. – И потом, я хочу оставаться свободной.

– Вы абсолютно убеждены, что дело не только в деньгах?

– Абсолютно.

Он встал, прошелся по комнате, повернулся к ней с печальной улыбкой.

– Жизнь все-таки нелепо устроена. Чего бы я только не дал, чтобы вы подарили мне ребенка. Вы имели б двух нянь и все, что душе угодно… Но ребенка от меня вы, верно, тоже не захотели бы оставить?

– Нет.

– Вы не желаете иметь ничего своего. Ни мужа, ни ребенка, ни дома, совсем ничего. Странно все-таки.

– Вы же знаете, мне претят собственнические чувства.

Шарль сел за стол, заполнил чек и протянул ей.

– У меня есть адрес прекрасного врача в Женеве. Очень прошу вас, поезжайте лучше к нему. Так мне будет спокойнее. Обещаете?

Она кивнула. В горле стоял комок. Хотелось крикнуть ему, что нельзя быть таким добрым и надежным, иначе она заплачет. Слезы уже наворачивались на глаза – слезы облегчения, горечи, тоски по чему-то ушедшему. Она уставилась на ковер, вдыхала запахи табака и кожи, слышала, как внизу Полина смеется с шофером. Ей тепло и хорошо. Наконец-то она почувствовала себя в безопасности.

– Помните, – сказал Шарль, – я жду вас. Я очень скучаю. Я понимаю, неделикатно говорить вам об этом сейчас, но мы так редко видимся.

Последние силы оставили Люсиль. Она вскочила, бросилась к двери, на ходу бормоча слова благодарности. Она сбежала по лестнице вся в слезах, как прошлый раз. Шарль крикнул ей вслед: «Непременно мне потом позвоните. Если меня не будет, передайте хоть через секретаршу. Я вас очень прошу…» На улице шел дождь. Люсиль знала, что спасена, понимала, что погибла.

– К чертям эти деньги! – взвился Антуан. – Ты подумала, кто я теперь в его глазах? Хуже сутенера. Сперва отнимаю у него женщину, потом он же должен платить за мои грехи.

– Антуан…

– Нет, это уж слишком. Я не образчик добродетели, но всему есть предел. Ты не хочешь от меня ребенка, врешь мне, тайком продаешь свои побрякушки. Ты делаешь все, что взбредет тебе в голову. Но брать деньги у прежнего любовника, чтоб убить ребенка от нынешнего… Я не могу допустить. Это невозможно!

– По-твоему, мне лучше под нож к тому мяснику, на которого у тебя хватает денег? Который будет резать по живому без капли наркоза? Который и пальцем не шевельнет, если я стану подыхать? Тебя больше устраивает, чтоб я на всю жизнь осталась калекой, раз платишь не ты, а Шарль?

Они погасили красный ночник. Говорили они едва слышно – настолько этот разговор был ужасен для обоих. Впервые они презирали друг друга. Каждый злился на себя за это презрение, но оба не владели собой.

– Ты малодушна, Люсиль. Не знаю даже, чего в тебе больше – трусости или эгоизма. К пятидесяти годам ты останешься у разбитого корыта. Твои чары уже никого не привлекут. Ты останешься одна.

– Ты тоже трус, Антуан. Да еще и лицемер. Тебя волнует не то, что ты собираешься убить ребенка, а что это сделают на деньги Шарля, а не на твои. Тебе твоя честь дороже моего здоровья. Ты ее в рамочке, что ль, на стену собираешься повесить, свою честь?

Оба замерзли, но избегали касаться друг друга. Раньше в этой постели можно было укрыться от любых невзгод. Теперь вся сила всемирного тяготения припечатывала к ней, не давая шевельнуть пальцем. Перед ними вихрем проносились мучительные видения: неуютные одинокие вечера, безденежье, приближение старости. В огненных столпах взметались ввысь атомные ракеты. Будущее являлось враждебным и безрадостным. И каждый впервые представил жизнь без другого, жизнь без любви. Он чувствовал, что если отпустит Люсиль в Швейцарию, то никогда не простит ни себе, ни ей. Это будет конец их любви. Чувствовал, что и связываться с тем коновалом действительно опасно. А если они оставят ребенка, Люсиль быстро согнется под бременем забот, заскучает, разлюбит его. Она создана для мужчины, а не для ребенка. Она и сама никогда не станет по-настоящему взрослой. А если ей все же случится повзрослеть, она перестанет любить себя, любить жизнь, поблекнет. Сколько раз он уговаривал себя: «Рано иль поздно все женщины через это проходят: рожают детей, сталкиваются с бытом. Такова жизнь, она обязана это понять и переступить через свой эгоизм». Но стоило ему увидеть безмятежное лицо Люсили, как начинало казаться, что не постыдная слабость, а глубокий, потаенный, почти животный инстинкт отвращает ее от обыденной жизни. И он начинал даже испытывать нечто вроде уважения к тому, что минуту назад презирал. Она была неприкосновенна. Такой ее делало неукротимое стремление к счастью, к радостям жизни. Благодаря ему эгоизм превращался в цельность характера, а безразличие – в бескорыстие. Он слегка застонал. Наверное, такой же стон он издал, появившись на свет.

– Люсиль, умоляю тебя, давай оставим ребенка. Это наш последний шанс.

Она промолчала. Он протянул к ней руку, погладил по лицу. По щекам, по подбородку текли слезы. Он неуклюже стал их утирать.

– Я попрошу прибавку к жалованью, – начал он, – выкрутимся как-нибудь. Сейчас полно студентов, готовых по вечерам присматривать за детьми. А днем можно отдавать его в ясли. Не так уж все это сложно. Ему исполнится год, потом десять. Это будет наш ребенок! Я должен был сразу тебя уговорить. Сам не знаю, почему не сказал тебе этого раньше. Мы должны, мы обязаны попытаться…

– Ты прекрасно знаешь, почему ты не сказал. Ты в это не веришь. И я тоже.

Она говорила ровным голосом, но слезы не переставая катились у нее из глаз.

– У нас с самого начала так. Мы долго скрывались, обманывали, мучили других. Мы созданы для обмана и для удовольствий, но не для того, чтоб вместе быть несчастными. Мы вместе для счастья. И ты это знаешь, Антуан. Ни ты, ни я, мы не можем жить как все. – Она перевернулась на живот, прильнула к его плечу. – Солнце, море, беспечность, свобода… Вот что нам нужно. Мы бессильны это изменить. Это у нас в крови. Пусть нас обзывают плесенью, если угодно. Лично я чувствую, что плесневею, лишь когда делаю вид, что верю этим ханжам.

Он не ответил. Уставившись в потолок, в светлый блик от уличного фонаря, он вспоминал, как силой хотел заставить Люсиль танцевать с ним, как ему хотелось тогда, чтоб она плакала, прижавшись к нему. И вот сбылось: она плачет. Но он не в силах ее утешить. Не надо себя обманывать, он не хочет ребенка. Он хочет только ее – свободную и неуловимую. Их любовь с первых шагов замешена на тревоге, беззаботности, чувственности. Он ощутил прилив нежности. Он обнял эту полуженщину-полуребенка, полукалеку, единственную свою любовь, и прошептал ей на ухо:

– Завтра утром я куплю билет в Женеву.

Минуло пять недель. Операция прошла легко. Вернувшись в Париж, Люсиль позвонила Шарлю. Его не оказалось на месте, пришлось передать, что все в порядке, через секретаршу. Люсиль почему-то расстроило, что не удалось поговорить с ним самим. Антуан теперь много работал – ему поручили выпуск новой серии. В издательстве произошла очередная перетряска, в результате он продвинулся по служебной лестнице. Они часто ходили в гости к его сотрудникам и друзьям. Они никогда не говорили о Женеве, просто стали осторожнее. Это было тем более несложно, поскольку Люсиль чувствовала себя усталой, а Антуан по уши увяз в работе. Иногда они ограничивались теперь лишь нежным поцелуем, прежде чем повернуться друг к другу спиной и погрузиться в сон. Однажды во «Флоре» Люсиль встретила Джонни. Был конец февраля, на улице лило как из ведра. Джонни рассеянно листал какой-то искусствоведческий журнал. Рассеянно – потому что за соседним столом сидел красивый молодой блондин. Люсиль хотела незаметно прошмыгнуть мимо, но Джонни окликнул ее, пригласил за свой столик. Бронзовый от загара, он в ярких красках описал последние приключения Клер на швейцарском курорте. Потом рассказал об остальных. Диана дала отставку кубинскому дипломату и жила теперь с писателем-англичанином. Джонни особенно забавляло, что тот изменяет ей с мальчиками. Затем Джонни мимоходом осведомился о делах Антуана. Люсиль ответила в той же манере. Болтовня Джонни развлекала Люсиль. Давно ей не случалось смеяться так свободно и зло. Друзья Антуана по большей части были люди умные, но утомительно серьезные.

– А ведь Шарль по-прежнему ждет вас, – сказал Джонни. – Клер пыталась подсунуть ему малышку де Клерво, но Шарля с трудом хватило на два дня. Давно не видел, чтобы мужчина так грустил. Он как неприкаянный слонялся по всему отелю – из холла до ресторана и обратно, и так весь день. На всех нагонял тоску. Просто ужас! Чем вы его приворожили? И вообще, что вы такое делаете с мужчинами? Право, ваши советы мне бы пригодились.