Жанна Свет - Математические досуги

Я была вся зажата и боялась сделать лишнее движение и произнести лишнее слово. Он достал из шкафа бутылку и сказал:

— Черри-бренди! Ты говорила, тебе нравится. Идем на кухню — посидим и выпьем.

Подошел он при этом ко мне очень близко, и я внутренне просто отпрыгнула от него, заверещав, что пить не буду.

— Что ж ты такая напуганная, — засмеялся он, — не собираюсь я тебя спаивать. Не хочешь пить — не пей.

Остаток ночи мы просидели на кухне. Пили черри-бренди, настоящий, английский, пили чай, что-то ели и разговаривали-разговаривали… Давно я ни с кем не разговаривала так много и откровенно.

Вдруг мы обнаружили, что ночь прошла, что вовсю светит солнце и птицы подают голоса. Ух, ты, ночь прошла. Спать, спать!

— Сейчас я постелю, посиди здесь, — с этими словами он ушел в комнату.

А теперь пусть кто-нибудь объяснит мне, почему я не ушла. Уже ходил транспорт, пока бы я доехала, открыли бы дверь общежития — никто бы и не узнал, когда я вернулась. Произошло то же самое, что и в момент, когда было решено, что я еду учиться в Москву — ступор и отсутствие мозговой деятельности.

Я тупо сидела на кухне, он позвал меня из комнаты, я пошла на его зов и увидела, что мне он постелил на тахте, а себе бросил на пол спальный мешок, какой-то необычный, яркий, ненашенского вида.

— Американский, — объяснил он, — друзья подарили.

Это был еще один признак какой-то иной жизни, с друзьями-американцами, разговорами на небытовые темы, с ночными посиделками… Я хотела такой жизни, хотя и понимала, что моя, наверное, не хуже, просто выглядит не так нарядно, но уж что она спокойнее и надежнее — это было точно.

Евгений вышел, чтобы я могла лечь, я быстро содрала с себя одежду, кляня свое идиотское неумение спать в белье, и нырнула под одеяло. Он вошел в комнату в одних плавках, и я была потрясена его атлетическим видом. буграми мышц, гладкой натянутой кожей и чистой, без волос, грудью. Сережа был стройным и тоже имел неплохую фигуру, но такой античной статуей он не выглядел.

— Ух, ты! Какое у тебя тело тренированное! Ты спортсмен?

— Да.

— Какой вид?

— Плавание

Ну, конечно, я ведь всегда знала, что у пловцов самые гармонично развитые фигуры, потому что в воде работают все группы мышц.

— Какой у тебя разряд? — Мастер спорта международного класса.

— Ни фига себе!

— Да, я был членом юношеской олимпийской сборной по плаванию в студенчестве.

— Когда же ты все успел? Спорт, языки, диссертация…

— Лениться не надо — вот все и успеешь.

Он улегся в спальник. Я смотрела на него и понимала, что хочу с ним дружить, что не хочу его терять. Хочу с ним разговаривать, быть в курсе его дел и настроений, хочу делиться с ним своими мыслями.

— Мы будем друзьями? — спросила я его.

— Нет. У тебя своя жизнь, у меня — своя.

Жалко. Ах, как жалко.

Что поделать — такова жизнь. Невозможно всех встреченных людей складывать в копилку.

О чем-то незначительном еще говорили, но в сердце у меня поселилась боль: я умирала от мысли, что наступит момент, я выйду из этой квартиры, из его жизни, чтобы больше никогда не вернуться, не увидеть, не слышать.

Вдруг он взял мою руку и поцеловал.

— Нет, ты прелестная девочка, но пойми — я занятой человек, женатый, трудно женатый. Да и у тебя дел хватает. Нам было необходимо сегодня не оставаться в одиночестве — мы помогли друг другу и слава богу. А дальше нам нужно опять приступать к своим делам.

Губы у него были мягкие и теплые. Он целовал мне руки, ощущение было сладостным, и я еле сдерживала себя, чтобы не погладить его по щеке.

Заснуть никак не удавалось. На окнах не было штор, солнце заливало комнату, а я привыкла спать в полной темноте. Где-то заплакал ребенок…

— Ребенок плачет, — сказал Женя, — ну, я пошел

Я не успела понять, что он имеет в виду, как он уже был рядом со мной и целовал меня, а я и не помню, что делала я: то ли пыталась вырваться, то ли крепче прижималась к нему.

В то утро, такое далекое, что даже трудно поверить в его существование, я впервые пережила такой взрыв, такую бурю, какой до сих пор ни с кем и никогда не испытывала. На какое-то время я просто перестала существовать, кажется, я потеряла сознание, меня нес вихрь, радужные круги бешено вращались в мозгу, я вся была — только мое тело, которое хотело одного: чтобы эта сладкая пытка длилась и не заканчивалась и чтобы сильные руки не отпускали меня.

Но вот бешеная карусель остановилась, я снова стала зрячей, сознание вернулось ко мне, и первой мыслью было осознание того кошмарного факта, что я, добропорядочная жена и мать, проявившая способность обуздывать свои страсти и держать себя в руках, целомудренный, даже, человек, только что занималась любовью с мужчиной, которого вижу впервые в жизни и с которым знакома всего несколько часов.

Ужас охватил меня. Я ничего не понимала. Что произошло? Как я могла допустить это? Ведь нужно любить человека, знать его, нужно, чтобы он, прежде всего, стал тебе родным?! Что ж это я, как… Шлюха! — услужливо подсказал мозг. Да-да, именно, шлюха! Дешевка, которая ложится в постель с первым встречным незнакомым и чужим человеком. Тут мысли мои споткнулись о слово чужой. Сознание отказывалось считать Евгения чужим — он почему-то казался мне родным и близким. Я ничего не понимала, отчаяние охватило меня: нужно было понять все случившееся, осознать его, а я не могла сосредоточиться, поймать какую-то простую мысль, которая, как мне казалось, объяснила бы все и дала бы мне успокоение.

Я повернула голову и увидела, что он смотрит на меня и улыбается. Я не знала, куда деть глаза, и вдруг, неожиданно для себя самой, сказала:

— Ну, вот, а ты говорил, друзьями не будем.

Моя реплика ошарашила его — это было видно. Он запнулся, а потом сказал:

— Ну, если ты это имела в виду…

— Разумеется — нет. Я просто не понимаю, что на меня нашло. — сказала я и смолкла. Говорить что-то еще было бы пошло и глупо. Объяснять, что я не такая? Рассказывать, какая я верная жена и хорошая мать? Что значили эти слова по сравнению с поступком?

Я самой себе не могла объяснить свое поведение — может ли понять хоть что-то человек со стороны? А выглядеть пошлой дурочкой мне не хотелось.

— Если ты беспокоишься, что легко сдалась, то напрасно: ты сопротивлялась! — с улыбкой заявил Евгений, — сопротивлялась, но хотела.

— Я не хотела хотеть!

— Я понял, — он сказал это так серьезно и добро, что я сразу поверила: конечно, он все понял, он не думает обо мне плохо, теперь бы и самой перестать о себе плохо думать — и все было бы прекрасно.

На этой мысли я уснула и проснулась от звука льющейся воды. В постели я была одна, в ногах у меня лежал махровый халат, который я надела и пошла на звук.

Евгений был на кухне, чистил картошку. Одет он был так, словно выходил куда-то. Услыхав мои шаги, он обернулся ко мне с улыбкой и сказал: Я в магазин ходил. Вернулся — ты мирно спишь. Так хорошо. Он снова отвернулся к раковине, а я прижалась щекой к его широкой спине, обтянутой красивой рубашкой и сказала:

— Я тебя люблю.

— Ну, прямо уж сразу — люблю, — хмыкнул он, не оборачиваясь, и я — в который уже раз — опять мысленно отшатнулась от него.

Это тоже было новым для меня. Существовали, оказывается, такие отношения между людьми, при которых драгоценное признание в любви никакой ценности не имело и не вызывало не только ответной эмоции, но — наоборот — рождало усмешку. Подобные отношения были новостью для меня и нужно было разобраться в них и понять, как вести себя и как бороться, чтобы самое сокровенное не выглядело скучным, обыденным. и дешевым.

Но Евгений был необычайно чуток. Услыхав, что я притихла, он обернулся, посмотрел на меня и сказал:

— Ну, какая любовь — ты меня не знаешь совсем. Пусть время пройдет, тогда можно будет о любви говорить. А теперь иди умойся — нужно поесть.

Весь день мы провели в постели, а вечером ему нужно было уйти: он вел в театр свою кузину — хозяйку квартиры. Мне мучительно было думать, что он уйдет, и нужно будет как-то несколько часов просуществовать без него, но мысль уехать домой опять не посетила мою голову.

Более тоскливого вечера в моей жизни не было. Телевизор отсутствовал в этой квартире. Книги были только на английском, а мой опыт технических переводов не слишком помог мне в чтении художественной литературы. Я убрала на кухне, приняла ванну, повалялась, но время не хотело двигаться.

В отчаянии сидела я на кухне, желание уйти становилось все сильнее, но Евгений, словно чувствуя, что я могу захотеть исчезнуть, не взял с собой ключ, сказав, что ему будет очень приятно, когда я ему открою дверь. Не могла же я уйти и оставить человека на улице!

Но вот на лестнице послышались шаги, он позвонил, я открыла, он с порога тут же меня обнял, и вся тоска, все сомнения исчезли, как не было.

Врач хотел положить меня в больницу, но я отказалась, под тем предлогом, что дома я лежу в тишине и покое, нет чужих людей, а в скученности и суете больнице мне станет только хуже. В действительности, я боялась, что Евгений придет, не застанет меня, никто ему не объяснит, куда я подевалась, и я его потеряю.