Ульрих Бехер - Сердце акулы

Три с половиной недели назад мы не поехали на Капри или на Искью, а приплыли на Липари, потому что решили спокойно поработать: на острове, где когда-то была тюрьма, мы надеялись не сталкиваться на каждом шагу с туристами. И все-таки одного мы встретили. Что касается меня, то должна сказать, что я встретила даже двоих. И это имело огромные по важности последствия. Ты помнишь? Этот вопрос я задам тебе еще много раз. Ты помнишь, как Йен Кроссмен чуточку смутился, узнав, что нашего хозяина зовут Доменико Априле, то есть „Апрельское воскресенье"? В одно апрельское воскресенье во время последней мировой войны подводная лодка № 222 Британского королевского флота, на которой служил Й. К., погрузилась возле Роки-банк, между Шотландией и Исландией. Погрузилась? Погрузилась в воду. Ты скажешь, для подводной лодки это вполне обычное дело. Но лодка № 222 не могла подняться на поверхность из-за неисправности электродвигателей и цистерн погружения, она зависла в ста метрах ниже уровня моря на расстоянии 3200 метров до морского дна. Нет, не зависла —  она опускалась, дюйм за дюймом, все ниже, час за часом в то апрельское воскресенье. Шестьдесят человек заперты в железной коробке и ждут. Все было так, говорит Й. К., будто сидишь в самолете, который падает с высоты 3200 метров. Неотвратимое падение, которое происходит в ужасающе замедленном темпе, с дьявольской неторопливостью. В такой ситуации ни черта не стоит всякая там мужская доблесть. Враг лишь один — машина. Они все поддались чувству смертельного страха перед машиной. В таком состоянии человек не задумается, если нужно одним движением, нажатием кнопки уничтожить троих —  или три миллиона. И в этом не только бесчеловечность, но и полнейшее отсутствие мужественности — вот что такое современная война.

Прежде чем цистерны снова заработали, прошло семь часов.

В свои тридцать пять лет Й. К. успел объездить все уголки земли, сперва - моряком, потом как археолог. Ты помнишь? Недавно ты рассказывал мне про турецкую деревушку Гиссарлык. С ним там случилось вот какая забавная история. На холме, где когда-то стояла Троя, сейчас находится жалкое селение, которое так же называется. Он бродил там в одиночестве, и настал вечер, и ему нужно было помочиться. В селении, немного в стороне от других, стоял домишко. Вернее, что-то вроде хижины, и так как никого поблизости не было, он пристроился возле стены этой хижины под соломенной крышей. К своему ужасу, он увидал, что стена под напором струи вдруг стала оседать, прежде чем он успел „закрыть кран“. Там была всего-навсего тонкая стенка из бурой земли, перемешанной с козьим навозом вместо цемента, кое-как налепленная на примитивный каркас из прутьев. Сквозь брешь, которую И. К. проделал, удовлетворяя физиологическую потребность, он внезапно увидел интерьер убогой кухоньки. За столом собралась за скудным ужином семья из десяти или около того человек, и все они с негодованием воззрились на Й. К. Он возместил нанесенный ущерб, дал им пригоршню пиастров и был даже приглашен к столу... 3200 лет назад именно там — так он мне сказал — высился гордый Илион, крепкостенная Троя, окруженная могучим крепостным валом и кольцом террас, там стоял дворец... И храм, и надменные башни, сложенные из каменных блоков, и богатые дома, в которых ели на золотой и серебряной посуде. Целых десять лет ахейцы безуспешно атаковали эти стены, а 3200 лет спустя оказалось достаточно струйки мочи, чтобы стены нынешней Трои обрушились. Й. К. говорит, это один из уроков прогресса, он хотел бы, чтобы все правители великих держав, нынешние хозяева гордых городов новейшего времени, усвоили этот урок. Скромный совет добровольного троглодита, современного пещерного человека.

Мой милый Херувим, теперь мне придется тебе покаяться и рассказать о моем вчерашнем приключении. Ты уехал, чтобы найти вдохновение от вида крепости при сирокко. Однажды мы с тобой ломали голову — гадали, где живет Й. К. Знаешь, где? В крепости. Итальянский археолог Бомпиани, руководитель археологических раскопок, предложил Й. К. поселиться вместе с ним на вилле, что стоит на берегу, в ней еще до обеих последних войн останавливался легендарный Джон Орт, дядя „нашего" эрцгерцога Евгения, который в своем базельском изгнании чувствовал себя совсем как дома — ничего удивительного, если жил изгнанник в „Гостинице трех королей“! Й. К. предпочел поселиться прямо в крепости. В камере, где на стене нацарапан тайный знак какого-то арабского племени, известный, как говорят, лишь очень немногим белым, в том числе — Сомерсету Моэму и отцу Й. К. Теперь уже Й. К. был уверен в том, что его отец находился в заключении именно в этой камере, и поэтому он выбрал именно ее, надеясь, что это как-то поможет ему в его поисках. Никаких мистических фокусов! Просто Й. К. верит Гераклиту, утверждавшему, что мертвые продолжают жить, ибо являются во сне живым. Когда ты, мой милый-бедный-бедный-милый, уже утешишься и переживешь естественное по своему характеру событие — наш разрыв, поразмысли об этом, наверняка и ты тоже придешь к выводу, что Гераклит прав.

Итак. Вчера я умолчала, помимо прочего, о том, что поиски совершенно неожиданно и — по иронии судьбы во время археологических раскопок — успешно завершились. Успешно — плохо звучит в этом контексте. Во второй половине дня я совершенно случайно встретила Й. К. возле Сарацинской башни и увидела, что он страшно растерян, и вдруг он очень вежливо спросил, можно ли меня поцеловать, и я сказала — да или что-то в этом роде, и он поцеловал меня, и мне это было приятно, и мы поплыли на лодке одного знакомого рыбака на остров Вулькано, и на скалистом берегу за Понто Поненте он нашел маленькую пещеру, и мы остались там вдвоем, рыбак уплыл, а мы остались вдвоем, после того как я избавилась от внезапного и абсолютно нелепого подозрения, что Й. К. —  лондонский сексуальный маньяк.

Мой милый Ангелус, то, чего всякий ожидал бы в этом месте моей исповеди, произошло не полностью. Мы были очень близки, но между нами ничего не было. Что нельзя отнести на счет моего добронравия. Как бы там ни было, ты был мной обманут в первый и в последний раз. Между прочим, глупо звучит эта форма страдательного залога „был мной“... Й. К. очень высокого мнения о львах. Он говорит, что львы гораздо нежнее друг к другу, чем голуби. Не говоря уж о людях. Он сравнил себя со львом, которому инстинкт повелевает прежде всего по-домашнему устроиться в пещере со своей львицей. Прежде чем выполнить повеление другого инстинкта, который может иметь так называемые „последствия“. Или должен иметь. Непременно — должен. И хотя это огромный риск —  рожать детей в этом мире, нужно идти на риск. Почему у нас с тобой нет ребенка, Херувим, хотя бы одного?

Мне показалось, К. испугался мысли, что может сделать мне ребенка. Я убежала и уплыла довольно далеко в море, а он поплыл за мной и кричал, как дикарь. Чтобы предостеречь меня! Из-за акул.

Да-да, хотя в это время года акулы-людоеды странствуют следом за косяками тунцов по Сицилийскому морю. Так что его опасения были излишними. И все-таки — нет! Все таки меня сцапала акула, Ангелус! Не вчера, не когда я плавала, а всего час назад. Ты, наверное, сочтешь меня жутко эксцентричной, но я все же расскажу тебе, как это случилось. Ради одного Й. К. я, может быть, и не рассталась бы с тобой —  но тут в игру вмешалась акула, в игру, которую мы зовем нашей жизнью.

Из-за моего столь короткого знакомства с Й. К. случилось то, что почти никогда не случается с теми, кому за тридцать. Может быть, в двадцать лет или в семьдесят людям легче изменить свою жизнь. Мои чувства изменились, изменились и мои мысли. Они уже не те, что были раньше. Сегодня днем я решила встретиться с ним, хотя мы и не назначили свидания. Несмотря на мое пресловутое бесстрашие, что-то вроде робости не позволило мне разыскивать Й. К. в крепости. Я надеялась встретить его в Марина Корта. Не встретила. Я его больше вообще ни разу не встретила. Вернувшись домой, я получила адресованное нам с тобой довольно официально написанное прощальное письмо. Но оно уже устарело, я его тебе не оставляю. Помнишь ли ты трех собак, которые сопровождали его тогда в Греческой долине? Он выкупил их у карабинеров, которые хотели их уничтожить. Когда я стояла там, в гавани, и смотрела, но ровно ничего не видела, а карабинер перевозил на лодке трех собак, я не поняла, что это собаки Й. К. Я, как последняя идиотка, решила, что этих трех собак увозят, чтобы привести в исполнение смертный приговор. В прежние времена меня увлек бы такой сюжет. „Лунные собаки в миг предания их милосердной смерти“. Должна признаться: сегодня я почувствовала что-то совсем другое. Вроде неистовой жалости.

Но разве к тебе ее у меня нет? Ах, милый ты мой, разве бывает сострадание к ангелам или к облакам? Сегодня я понимаю, почему ты заплакал тогда, в Памплоне, на корриде. Слишком поздно.

Выбить кому-нибудь глаз —  я с детства считала, что это более или менее нормально. Теперь я освободилась от этого заблуждения. Как освободилась и от другого. Теперь я не считаю, будто для животных смерть от руки человека является благом. Чушь! Ни для одного существа, будь то животное или homo sapiens. Й. К. сказал, что, согласно последним научным данным, человеку не сто тысяч лет, а целых десять миллионов! И значит, кроманьонцы — просто зеленые юнцы. И уж конечно, именно базелец обнаружил окаменелые останки человека третичного периода в ущелье возле Гроссето в Тоскане! Не человекообразной обезьяны, а человека! Недостающее звено! Но нам в Базеле ведь ни о чем не рассказывают, мы вечно скрываем от всех наши таланты... Ни для одного существа не является благом смерть во имя кого-то или чего-то.