Розамунда Пилчер - Начать сначала

— Эмма…

— Не забывайте, он не совсем обычный, заурядный родитель, как вы недавно очень любезно мне объяснили.

— Эмма, послушайте!..

Договорить он не успел — дверь за его спиной распахнулась, и раздался веселый, хотя и не совсем внятный голос: — Как мило вы тут болтаете, однако!

Роберт круто повернулся. В дверном проеме стоял молодой человек, который в «Маргаритках на лужайке» играл роль скучного биржевого маклера. Однако с тех пор он сильно развеселился, точнее — был пьян в стельку, и чтобы удержаться в вертикальном положении, повис на притолоке, как обезьяна на качающейся трапеции.

— Привет, дорогуша! — сказал он Эмме. Он отцепился от притолоки и ввалился в крошечную кухню, заполнив собой все пустующее пространство — теперь в кухоньке негде было повернуться. Упираясь ладонями в стол, он потянулся поцеловать Эмму. Поцелуй получился громкий и смачный, только в воздухе, до Эммы он не дотянулся.

— У нас гости, — отметил он. — И шикарная машина у дома. Прямо как в роскошном предместье. — Ноги у него подогнулись, и секунду-другую он держался только на руках. Он повернулся к Роберту и расплылся в улыбке. — Позвольте узнать ваше имя?

— Это Роберт Морроу, — коротко сказала Эмма. — Сейчас я дам тебе кофе.

— Не хочу кофе, не хочу кофе! — Джонни воинственно вскинул кулак, и ноги у него опять подогнулись. На сей раз его подхватил Роберт и выпрямил.

— Спасибо, старина. Ты добрый. Эмма, а как насчет чего-нибудь пожрать? Заморить червячка? Надеюсь, ты пригласила Роберта поужинать с нами — он парень что надо! А там, в гостиной, еще и такая блондиночка — пальчики оближешь, треплется с Кристофером, прямо соловьями разливаются. Ты про нее знаешь?

Никто не удостоил его ответом. Эмма повернулась к плите, сняла крышку с кастрюли и снова ее закрыла. Джонни Риггер уставился ей в спину, потом перевел взгляд на Роберта, терпеливо ожидая, чтобы ему что-то объяснили.

Роберт не мог выдавить из себя ни слова. Ему ужасно хотелось схватить этого пьянчужку за шиворот и зашвырнуть куда-нибудь подальше и разделаться таким же образом с Эммой — забросить ее на заднее сиденье в машину и отвезти в Лондон, в Порткеррис, в Париж — куда угодно, только бы подальше от этой ужасной квартиры, от театра, от унылого городишка.

Он смотрел на ее упрямую спину и ждал, чтобы она повернулась, но она не двигалась, и ее тонкая шея, коротко остриженная голова, опущенные плечи — все, что, он знал, должно было бы его растрогать, нисколько его не трогало, а только бесило.

Наконец он сдержанно произнес:

— Это пустая трата времени. Для всех нас. Я думаю, нам с Джейн пора отправляться в путь.

Эмма приняла это молча, зато Джонни горячо запротестовал.

— О нет! Оставайся, старина! Оставайся, надо ведь чего-то поесть…

Но Роберт был уже в коридоре. Джейн и Кристофер оживленно беседовали, не подозревая о том, что творится на кухне.

— Замечательная пьеса. А какая роль! Какой простор для актера! Играй как тебе хватит выдумки и ничего не нарушишь, никакой режиссер не придерется.

(И Роберт, усмехнувшись, вспомнил старую шутку про актеров: «Поговорим-ка о тебе, дружище. Как ты считаешь, я хорошо сыграл?»)

— Надеюсь, вы обсуждаете не «Маргаритки на лужайке»?

Кристофер повернулся к Роберту.

— Боже упаси! «Тот, кто весел…» Что там делает Эмма?

— Только что явился ваш приятель.

— Джонни? Мы видели, как он прошел, держась за стенку.

— Он пьян.

— Это с ним частенько случается. Напоим его черным кофе и уложим спать. Утром будет свеженький как огурчик.

— А, собственно, по какой причине вы его тут терпите?

Брови у Кристофера поползли вверх.

— По многим. — Голос у него стал холодным. — Это его квартира. Он въехал в нее первым. Я вторым. Эмма стала приятным добавлением.

Наступила пауза. Джейн, почувствовав напряжение, осторожно вмешалась:

— Уже поздно, Роберт… — Она взяла сумочку, перчатки и поднялась с софы. — Не пора ли нам возвращаться?

— Но вы и кофе не выпили. И пива. Вообще, ничего не выпили и не съели. Что Эмма там возится?

— Старается подпереть мистера Риггера, чтобы он не грохнулся, — ответил Роберт. — Пожалуй, вам стоит помочь ей. Собственные ноги его не держат.

Кристофер кивнул в знак согласия и вывинтил свое длинное тело из низкого кресла.

— Ну что ж, если вы и вправду считаете, что вам пора ехать…

— Думаю, да. Спасибо за…

Фраза повисла в воздухе. Благодарить было не за что. На лице у Кристофера появилось смешливое выражение, и Джейн снова пришла на помощь Роберту.

_…спасибо за вашу прекрасную игру сегодня вечером. Это незабываемо! — Она протянула Кристоферу руку. — До свидания.

— До свидания, Джейн! До свидания, Роберт.

— До свидания, Кристофер… И позаботьтесь об Эмме, — заставил себя добавить Роберт.

В Лондон они мчались на недопустимой скорости. Стрелка спидометра ползла все выше и выше. Восемьдесят, девяносто, сто…

— Хочешь попасть в беду? — сказала Джейн.

— Я уже попал, — коротко ответил Роберт.

— Поругался с Эммой?

— Ты угадала…

— Ты чем-то недоволен. В чем дело?

— Сую нос в чужие дела. Учу жить. Во все вмешиваюсь. Стараюсь хоть сколько-то вразумить, вообще-то, далеко не глупую девушку. И выглядит она ужасно. Она выглядит больной.

— С ней все будет хорошо.

— В последний раз, когда я ее видел, она была смуглая, как цыганка, волосы чуть не до пояса, она сияла, светилась, словно спелый персик. — Он вспомнил, как поцеловал ее, прощаясь, — вспомнил вкус этого поцелуя. — И почему только люди по собственной воле Бог знает что с собой делают?

— Не знаю, — сказала Джейн, — но, может, Кристофер всему виной.

— Ты, кажется, нашла с ним общий язык. Уж не говоря о том, что влюбилась в него.

Джейн проигнорировала это высказывание.

— Он умный, — сказала она. — Целеустремленный. Амбициозный. Я думаю, он далеко пойдет. Но один.

— Ты хочешь сказать — без Эммы?

— Да.

Даже в час ночи Лондон был полон огней и движения. Они свернули на Слоан-стрит, объехали Слоан-сквер и поехали по узкой дороге, которая вела к переулку, где жила Джейн. У домика он выключил мотор, и стало очень тихо. Свет от уличных фонарей падал на камни мостовой, на блестящий капот автомобиля, золотил светлые волосы Джейн. Роберт только сейчас почувствовал, как он устал. Он полез в карман за сигаретами, но Джейн его опередила. Она вставила сигарету ему в рот и чиркнула зажигалкой. Глаза ее в полутьме казались большими и таинственными, под изгибом нижней губы темнела ямка.

Она погасила зажигалку.

— Кошмарный получился вечер. Это я во всем виноват.

— Не извиняйся. Что-то посмотрели — всегда интересно.

Роберт снял кепку и швырнул ее на заднее сиденье.

— Как ты считаешь, какие у них отношения? — спросил он.

— Откуда мне знать, дорогой.

— Но она влюблена в него?

— Я бы сказала — да.

Минуту-другую они сидели молча. Потом Роберт потянулся, расправил затекшую спину — поездка была такой долгой.

— Мы ведь так и не поужинали. Не знаю, как ты, а я голоден.

— Могу приготовить тебе взбитую яичницу, если хочешь. И большой стакан виски со льдом.

— Не откажусь…

Они тихонько рассмеялись. Ночной смех, подумал Роберт, приглушенный смех в подушки. Он обвил левой рукой ее шею, запустил пальцы в ее волосы, наклонился и поцеловал в губы. Ее мягкие, свежие, прохладные губы раскрылись, и он бросил сигарету и крепко прижал ее к себе. Потом, оторвавшись от ее губ, спросил:

— Чего мы ждем, Джейн?

— Одно препятствие есть.

Он улыбнулся.

— Какое же?

— Я. Я не хочу начинать то, что чуть раньше или чуть позже, но кончится. Не хочу больше страдать. Даже из-за тебя, Роберт, хотя, Господь тому свидетель, — я очень тебя люблю.

— Я не причиню тебе страданий, — сказал он и поцеловал темное пятнышко под ее губой. Он был уверен, что никогда не причинит ей горя.

— И прошу тебя — забудем о Литтонах, — сказала она.

Он поцеловал ее в глаза и в кончик носа.

— Обещаю. Больше никаких Литтонов, — сказал он и выпустил ее из объятий. Они вышли из машины и, улыбнувшись друг другу, бесшумно закрыли дверцы. Джейн отыскала ключ, Роберт взял его и открыл дверь, они вошли, Джейн включила свет и стала подниматься по лестнице. Роберт тихо притворил парадную дверь и пошел следом за ней.

Жить летом в Милтон-Гарденс было одно наслаждение. В конце жаркого, душного июньского дня, полного сумятицы сделанных и несделанных дел, и после поездки по загазованной Кенсингтон-Хай-стрит пройти в парадную дверь старого дома и захлопнуть ее за собой — это была чисто физическая радость. Дом всегда был полон прохлады. В нем витал запах цветов и навощенных полов, а каштаны за окнами в июне одевались в такую густую листву, прочерченную бело-розовыми свечами, что закрывали соседние дома и приглушали уличное движение, и только изредка пролетавший в небе самолет мог нарушить вечерний покой.