Анника Тор - Глубина моря

— Так обращаться с ребенком! Это не по-христиански.

— А как же Мауд? — сказала Штеффи. — Тетя Альма, вы поговорите с ее мамой?

Тетя Альма задумалась.

— Даже не знаю.

— Если бы это была Соня, — сказала Штеффи, — вы бы сразу же позвонили ее маме.

— Да, — сказала тетя Альма. — Но это другое дело. Они — люди особенные.

— Потому что снимают у вас дом?

— Ее муж — профессор, — сказала тетя Альма.

— Ну и что?

— Не будь такой упрямой, — сказала тетя Альма. — Вот чему тебя учат в школе? Выяснять отношения с лучшими людьми?

— Лучшими? Деньги и звучные титулы не делают их лучше.

— Ну, хватит, — сказала тетя Альма.

В этот момент мама Мауд крикнула с верхнего этажа, что фру Линдберг просят к телефону. Тетя Альма ушла.

— Все это зря, — сказала Нелли. — Не думаю, что она поговорит с мамой Мауд. Но завтра я зайду в гости к Соне.

Лишь по пути домой Штеффи вспомнила о карточке в кармане. Но уже стемнело, и она не различала букв.

Внезапно Штеффи почувствовала беспричинную спешку. Нужно как можно скорее узнать, что написано на этом небольшом куске твердой желтоватой бумаги.

Велосипедный фонарик отбрасывал тусклый свет на дорогу. Но как только Штеффи останавливала велосипед, генератор переставал получать ток, и свет гас.

Она попробовала вращать переднее колесо, держа карточку перед фонариком. Ничего не вышло. Недостаточно трения. Придется подождать, пока не доберется до дома.

Штеффи изо всех сил крутила педали. Она поставила велосипед на углу и выхватила из кармана карточку. Остановилась перед освещенным кухонным окном подвала и прочла:

«Терезиенштадт, 3 июля 1943

Милая моя Штеффи,

Прости меня, я был не в силах написать раньше. Мама умерла от тифа семнадцатого июня. Горю нет конца. Постарайся рассказать об этом Нелли как можно более деликатно.

Твой папа».

Только тридцать слов.

Тридцать слов, тяжелых, словно каменные глыбы у берега. Темные, неподвижные. Их тяжесть прижимала к земле и грозила раздавить ее.

Недавняя спешка исчезла. Штеффи словно парализовало. Медленно опустилась рука, державшая карточку, и бессильно повисла вдоль тела. Ноги словно вросли в землю.

Ноги подгибались. Все кости, мускулы и хрящи, казалось, растворились. Тело стало дрожащей массой, как тошнотворные голубые медузы на краю берега.

Ей хотелось кричать, но голос тоже пропал. Слабый стон — вот все, что сорвалось с ее губ.

Штеффи провалилась в черную дыру. Черное ничто затянуло ее в водоворот отчаяния.

Тетя Марта открыла дверь подвала.

— Штеффи? Штеффи, это ты? Почему ты не заходишь?

И добавила беспокойным голосом:

— Что случилось? Почему ты там лежишь? Ты заболела?

Прошло порядком времени, прежде чем к Штеффи вернулся дар речи. Тетя Марта помогла ей подняться и бережно отвела к кухонному дивану. Обняла ее и прижала темноволосую голову к своей груди. Тихим голосом сказала:

— Моя девочка, моя милая маленькая девочка.

Хотя Штеффи не произнесла ни слова и хотя тетя Марта не могла прочесть по-немецки текст на карточке, Штеффи знала, что тетя Марта догадалась. Она поняла.

Все причиняло боль. Одежда царапала кожу, словно она сгорела на солнце. Свет лампы резал глаза. Даже если она их закрывала, световые вспышки прыгали перед закрытыми веками.

Язык во рту еле ворочался. Казалось, он стал бесформенным комком.

— Тетя Марта… будьте добры, потушите свет.

Тетя Марта зажгла огарок свечи и выключила лампу под потолком.

— Так лучше?

— Да, спасибо.

Штеффи снова закрыла глаза. Она лежала совершенно тихо.

Вспышки света исчезли. Вместо них мелькали картинки. Воспоминания о маме — Царице Ночи, безмолвно поющей. Мама в больничной постели. Мама на железнодорожном вокзале в тот день, когда они расстались, ее губы, накрашенные красной помадой, — словно зияющая рана.

Штеффи не должна была уезжать. Надо было остаться с мамой и папой. Теперь слишком поздно.

Эта ночь была самой темной и самой долгой. Хотя еще было лето, рассвет медлил. Над морем повисла тяжелая дождливая мгла.

Всю ночь тетя Марта просидела на стуле у кухонного дивана, пока Штеффи металась в беспокойном сне. Время от времени ее худая рука касалась щеки Штеффи, как в ту первую ночь, когда после долгих бездетных лет в ее доме снова появилась маленькая девочка.

Рассвет принес с собой дождь. На верхнем этаже, где спали Хедвиг Бьёрк и Дженис, тяжелые капли барабанили по крыше. Дождь потоком заливал окна подвала. Тетя Марта задула свечку и приготовила утренний кофе.

Штеффи проснулась с пылающей пустотой в груди.

Умерла. Мама умерла.

На стуле вместо тети Марты сидела Хедвиг Бьёрк.

— Фру Янсон прилегла отдохнуть, — сказала она.

Сколько Штеффи знала тетю Марту, та никогда не ложилась отдыхать днем. Ни усталость, ни боль в коленях не мешали ей находиться в движении с утра до вечера. Она позволяла себе выпить чашечку кофе до обеда и после, вот и весь отдых.

Хедвиг Бьёрк перехватила встревоженный взгляд Штеффи.

— Ничего страшного, — сказала она. — Тетя Марта не больна. Но она не спала всю ночь.

Штеффи вспомнила голос в полутьме и руку, которая гладила ее по щеке.

— Всю ночь, — тихо повторила Штеффи. — Она сидела здесь всю ночь?

Хедвиг Бьёрк кивнула.

— У меня нет слов, как мне тебя жаль. И, конечно, твою сестру.

Нелли. «Постарайся рассказать об этом Нелли как можно более деликатно».

— Она еще ничего не знает?

Голос Хедвиг Бьёрк был мягок и участлив.

— Нет. Я должна рассказать ей.

— Если хочешь, — сказала Хедвиг Бьёрк, — я могу позвонить ее приемной матери. Она могла бы поговорить с Нелли.

Штеффи покачала головой.

— Нет. Я должна сделать это сама.

— Я так и думала.

Хедвиг Бьёрк держалась скромно на расстоянии, пока Штеффи встала и оделась. Все требовало столько времени. Разве обычно пуговицы на блузке выскальзывают из пальцев? Разве так трудно застегнуть ремешки сандалий?

— Хочешь, я пойду с тобой?

— Спасибо, я сама справлюсь.

— Но от чашки кофе и бутерброда ты ведь не откажешься? Чтобы снова не упасть в обморок?

Штеффи и правда проголодалась. Она слабо вспомнила, что ни она, ни Нелли не ужинали. Никто из них не захотел есть с Мауд и ее семьей.

Хедвиг Бьёрк налила кофе и принесла масло, сыр и хлеб.

Мама всегда давала им завтрак перед тем, как они уходили в школу. Свежеиспеченный хлеб из кондитерской и горячий шоколад. Это был единственный прием пищи, который она готовила сама. В остальное время кухня была участком кухарки.

— По утрам я сама хочу позаботиться о своих девочках, — говорила мама.

По утрам она была другая. Без помады и с распущенными волосами она выглядела юной девушкой.

— Воспоминания останутся с тобой.

Штеффи вздрогнула и выплеснула на блюдце немного кофе.

— Как это?

— Никто не сможет забрать у тебя воспоминания, — сказала Хедвиг Бьёрк. — Они — часть тебя. Твоя мама живет внутри тебя.

Эти слова ослабили спазм в груди Штеффи. Слезы хлынули, словно река, вышедшая из берегов.

— Мама, — рыдала она, — мама, мама! Почему мне не позволили быть там?

Тетя Марта вернулась и рассказала о своей беседе с тетей Альмой.

— Я попросила ее отправить Нелли сюда, — сказала она. — Я подумала, что ты захочешь сама обо всем рассказать. Нелли может остаться у нас вечером, если захочет.

Штеффи сидела на верхней ступеньке лестницы и ждала Нелли. Дождь прекратился, и на затянутом тучами небе появились просветы. Каменные ступени уже высохли на солнце.

«Постарайся рассказать об этом Нелли как можно более деликатно».

Такой прекрасный день. Голубое небо с легкими белыми облачками, солнечные блики на воде. Мягкий ветер овевает лицо. Как может быть так красиво, когда мама мертва?

Нелли поставила велосипед на углу дома.

— В чем дело? — спросила она. — Тетя Альма сказала, что ты хотела рассказать что-то важное.

— Пойдем, — сказала Штеффи. — Сходим на мостик.

— Ну, в чем дело? — приставала Нелли.

Штеффи не ответила. Она первой ступила на мост, Нелли последовала за ней. Лишь когда они сели на край мостика друг подле друга, Штеффи сказала:

— Помнишь нашу детскую дома в Вене? До того, как нас вынудили переехать?

Нелли задумалась.

— Да, — наконец сказала она. — Кровати были белые. Твоя кровать стояла с одной стороны, моя — с другой.

— Помнишь, вечерами мама заходила к нам подоткнуть одеяло?

— Да.

— Что ты помнишь?