Гюнтер Грасс - Кошки-мышки

Целый час мы шлялись от Новой Шотландии до Шелльмюля и обратно, ходили по длинной Посадовской. Укрывшись от ветра, стояли по меньшей мере у двух тумб, обклеенных одними и теми же плакатами, призывавшими экономно вести хозяйство и беречь уголь. От главного входа в женскую клинику смотрели на знакомые декорации: за рельсовой насыпью и тяжелыми каштанами как магнитом притягивали к себе фронтон и башня с навершием над нашей незыблемой гимназией; но он туда не смотрел или видел что-то совсем другое. Потом мы с полчаса простояли под шумным железным навесом на трамвайной остановке Рейхсколони вместе с тремя-четырьмя мальчишками из народной школы. Ребята шутливо боксировали, спихивали друг друга со скамейки. Мальке повернулся к ним спиной, но это не помогло. Двое ребят подошли с раскрытыми тетрадками, затараторили наперебой на данцигском диалекте; я спросил: «У вас что — уроков нет?»

«Только в девять начнутся, если мы вообще в школу пойдем».

«Ладно, давайте тетрадки, только по-быстрому».

Мальке проставил на последней странице каждой тетради в верхнем левом углу свое имя и фамилию, указал звание. Ребята не отставали, хотели, чтобы он приписал точное число подбитых танков — Мальке, поддавшись на уговоры, начал писать, словно заполнял почтовую квитанцию, сперва обозначил число цифрами, потом словами, затем ему пришлось повторить то же самое моей авторучкой еще в двух тетрадях. Я уже хотел забрать авторучку, но один из мальчишек спросил: «А где вы их подбили, под Белгородом или под Житомиром?»

Мальке мог бы отделаться кивком. Однако он сипло проговорил: «Нет, ребята, большинство было подбито на участке Ковель — Броды — Бережаны. В апреле, когда мы освобождали Первую танковую армию из котла под Бучачем».

Мне пришлось вновь отвинтить колпачок авторучки. Ребятам хотелось, чтобы все было записано подробно, они свистом подозвали из-под дождя к навесу еще двоих. Один и тот же мальчуган подставлял для тетрадей спину; он старался выпрямиться, чтобы протянуть собственную тетрадь, но ему не давали: кто-то должен был служить подставкой. У Мальке все сильнее дрожала рука, снова выступили блестящие капли пота, а он продолжал писать: Ковель, Броды, Бережаны, Черкассы, Бучач. Мокрые от дождя лица сыпали вопросами: «Под Кривым Рогом вы тоже побывали?» Каждый рот открыт. В каждом не хватает зубов. Глаза в дедушку по отцовской линии. Уши с материнской стороны. У каждого ноздри: «А куда вас теперь пошлют?»

«Балда, это же военная тайна, зачем спрашиваешь?»

«Спорим, в Нормандию!»

«Его приберегут на время после войны».

«Спроси, он был у Вождя?»

«Дядь, ты был?»

«Он же унтер-офицер, разве не видишь?»

«У вас есть с собой фотография?»

«Мы их собираем».

«Сколько дней вам еще осталось от отпуска?»

«Да, сколько?»

«Вы завтра сюда придете?»

«Или отпуск уже закончится?»

Мальке бросился прочь. Споткнулся о ранцы. Моя авторучка осталась под навесом. Долгий бег под косой штриховкой дождя. Бок о бок, по лужам: дождь объединяет. Мальчишки отстали только за стадионом. Они долго кричали вслед и не пошли в школу. Наверное, до сих пор хотят вернуть мне авторучку.

Лишь у садово-огородных участков за Новой Шотландией мы постарались отдышаться. Я почувствовал злость, она разрасталась. Указательным пальцем я требовательно ткнул в проклятую железяку, Мальке поспешно снял ее с шеи. Она висела на шнурке, как это бывало несколько лет назад с отверткой. Мальке хотел отдать железяку мне, но я отмахнулся: «Спасибо, не надо».

Однако он не зашвырнул ее в мокрый кустарник, а вспомнил о заднем кармане.

Как бы смыться отсюда? Крыжовник за хлипкой оградой еще не поспел. Мальке принялся рвать его обеими руками. Моя отговорка нуждалась в подходящих словах. Он жевал ягоды, выплевывая кожуру. «Погоди здесь полчасика. Тебе надо обязательно запастись провиантом, иначе долго на посудине не протянешь».

Если бы Мальке сказал: «Только обязательно возвращайся!» — я бы сбежал с концами. Но он лишь кивнул, когда я решил уйти, набрал всеми десятью пальцами пригоршни крыжовника из-за ограды, и его набитый рот заставил меня стерпеть: дождь объединяет.

Дверь открыла тетка Мальке. Хорошо, что его матери не было дома. Конечно, я мог бы захватить еду у себя. Но подумал: есть же у него собственная семья, разве не так? Да и любопытно было взглянуть на тетку. Она меня разочаровала. Тетка вышла в кухонном переднике, расспрашивать меня ни о чем не стала. С кухни шел запах, от которого сводило скулы: там варился джем из ревеня.

«Мы хотим устроить Йоахиму отвальную. Выпивки у нас хватает, но вот насчет закуски…»

Она молча принесла с кухни две килограммовые консервные банки тушенки, дала открывалку. Но это был не тот консервный нож, который Мальке достал на посудине, когда нашел в камбузе консервы с лягушачьими лапками.

Пока она ходила на кухню, размышляя, что бы еще дать мне с собой — у Мальке всегда шкафы ломились от припасов, которые привозились деревенскими родственниками, бери не хочу, — я, нервно переминаясь с ноги на ногу, разглядывал продолговатую фотографию, запечатлевшую отца Мальке с кочегаром Лабудой. Локомотив стоял под парами.

Вернувшись с авоськой и газетой для консервных банок, тетка сказала: «Перед тем как есть тушенку, надо ее немножко разогреть. Не то желудку тяжело будет».

Если бы я на прощанье спросил, не приходил ли кто-нибудь за Мальке или не спрашивал кто о нем, то получил бы отрицательный ответ. Но я ничего не спросил, а только сказал в дверях: «Йоахим велел кланяться», — хотя Мальке не просил кланяться даже матери.

Он тоже не проявил любопытства, когда я появился перед его форменной курткой у садовых участков под тем же дождем, повесил авоську на забор и принялся потирать следы на пальцах от тяжелой авоськи. Он все еще ел незрелый крыжовник, что заставило меня вроде тетки позаботиться о его здоровье: «Желудок себе испортишь!» Но и после того, как я сказал: «Пошли!», Мальке нарвал с мокрых кустов еще три пригоршни крыжовника, рассовал ягоды по карманам, после чего, пока мы делали крюк, чтобы обойти Новую Шотландию и поселок между Вольфсвегом и Беренвегом, он всю дорогу выплевывал жесткую кожуру. Он продолжал обжираться крыжовником даже тогда, когда мы стояли на задней площадке прицепного трамвайного вагона, а слева от нас под дождем лежал аэродром.

Он действовал мне на нервы своим крыжовником. Дождь поутих. Серое небо просветлело, захотелось уйти из вагона, бросить его с крыжовником одного. Но я лишь сказал: «Дома про тебя уже дважды спрашивали. Какие-то типы в штатском».

«Вот как? — Мальке опять выплюнул кожуру на пол вагона. — А что мать? О чем-нибудь догадывается?»

«Матери не было, только тетка».

«Наверное, пошла в магазин».

«Вряд ли».

«Тогда помогает гладить у Шильке».

«И там ее нет, к сожалению».

«Крыжовника хочешь?»

«Ее забрали на Хохштрисс, в комендатуру. Вообще-то я не хотел тебе это говорить».

Крыжовник закончился у Мальке лишь перед самым Брезеном. Мы уже шли по песчаному берегу, испещренному дождем, а он все рылся в промокших карманах в поисках ягод. Но, услышав, как волны плещут о берег, увидев Балтийское море и его кулисы с далекой посудиной, с тенями нескольких судов на рейде, Великий Мальке сказал — горизонт перечеркнул при этом оба его зрачка: «Плыть не смогу». Я уже успел снять ботинки и штаны.

«Кончай дурить».

«Правда не смогу, живот скрутило. Треклятый крыжовник».

Я чертыхнулся, начал обшаривать карманы, вновь чертыхнулся, нашел в куртке одну марку и немного мелочи. С этими деньгами я отправился в Брезен, где на пару часов арендовал лодку у старика Крефта. Написать это легко, но договориться было непросто, хотя Крефт ограничился лишь несколькими вопросами и даже помог спустить лодку на воду. Когда я подгреб на лодке, Мальке лежал в своей танкистской форме на песке, переваливаясь с боку на бок. Пришлось пнуть его, чтобы заставить подняться. Он дрожал, покрылся потом, прижал к животу оба кулака; но я до сих пор не верю в его рези в животе, хотя он и объелся незрелым крыжовником натощак.

«Сходи в дюны, только по-быстрому». Он пошел, скрючившись, петляя, и исчез за осокой. Может, я и углядел бы его пилотку, но я предпочел смотреть в сторону пирса, хотя ни одно судно не выходило из порта и не подходило к нему. Мальке вернулся, все так же скрючившись, однако помог мне подтолкнуть лодку к воде. Я усадил его на корму, положил ему на колени авоську с обеими консервными банками, сунул в руку открывалку, завернутую в газетную бумагу. Когда вода за первой, потом за второй отмелью потемнела, я сказал: «Теперь ты поработай веслами!»

Великий Мальке даже головой не мотнул, он сидел, съежившись и стиснув завернутую открывалку, глядел сквозь меня: мы сидели друг напротив друга.