Юмико Секи - Холодно-горячо. Влюбленная в Париж

Но зачем тогда девушки стремились получать высшее образование? Только ради того, чтобы упомянуть об этом на свадебной церемонии?

Легкие и доступные удовольствия заставили меня забыть о моем бунте против общества. Настало время пробуждаться.

Весь май я прожила у Тристана. Именно у него, а не с ним: он часто уезжал из Парижа, чтобы сопровождать Анджело в турне по провинциям. Отныне Тристан играл еще и роль продюсера танцевальной труппы. Его пребывание в Париже между гастролями продолжалось обычно не больше одного-двух дней, и он предоставил мне свою студию на том условии, что я буду вносить половину платы за нее — эта сумма была значительно меньше той, что я отдавала за прежнюю квартиру.

Мне нравился этот квартал. На рынке, расположенном на рю Муффетар, я знала, где купить ранние овощи по приемлемой цене и лучший сыр канталь. Подниматься на холм Сен-Женевьев и преодолевать шесть этажей по лестнице стало для меня хорошим упражнением для поддержания формы. К тому же я по-прежнему любила площадь Контрэскарп.

После танцевального представления труппы Анджело в Монтрей и вплоть до отъезда из Парижа Тристан часто приглашал меня куда-нибудь развлечься и знакомил со своими друзьями. В большинстве своем это были студенты или творческая богема, но встречались среди них и меценаты — как, например, один психоаналитик, устраивавший импровизированные ужины в своих роскошных апартаментах недалеко от Дома инвалидов. На этих вечеринках я чувствовала себя прекрасно; моя застенчивость таяла день ото дня.

Наступило лето. Дни стали длиннее, на террасах кафе вновь царило оживление. Жара окутала город и меня вместе с ним.

В июле Тристан, собиравшийся ехать в Авиньон, предложил мне место в своем фургончике «R5». Труппа Анджело собиралась участвовать во внеконкурсной программе фестиваля. В качестве резиденции для танцоров он предложил дом одного своего друга, у которого была большая ферма к северу от Авиньона. Кловис был виноделом и ежегодно собирал у себя компанию, чтобы отпраздновать очередной урожай винограда.

К тому же танцоры могли репетировать во дворе. Ферма находилась в пяти километрах от ближайшего городка, и Кловис жил в примыкающем к ней доме один — с тех пор как расстался со своей последней подружкой.

В вечер нашего приезда Кловис собрал нас всех в большой старинной кухне, чтобы угостить вином собственного изготовления. Впервые встретившись взглядом со мной, он не улыбнулся. Он был молчалив, крепко сложен — видно было, что его тело закалено сельскими работами. От него так и веяло силой. Я была уверена, что он презирает меня — урбанизированную азиатку.

От него пахло землей, солнцем и табаком. Своими крепкими пальцами он скручивал самодельные сигареты с удивительной скоростью. Его лицо со смуглой кожей и суровыми чертами выражало непреклонность. Поставив локти на старый деревянный стол, он слушал разговоры своих гостей и время от времени бросал на меня пронизывающий взгляд, настойчивость которого меня смущала. Он пробудил во мне смятение, о котором я не могла сказать, чего в нем больше — страха или притягательности.

Вино было не самого лучшего сорта, но почва в этом краю такая, что плохих вин здесь попросту не бывает. По мере того как нами овладевало опьянение, я замечала, что кажущаяся враждебность Кловиса была скорее проявлением сдержанности.

Далеко за полночь танцоры начали расходиться по комнатам, приготовленным для них на ферме. Кловис оставался в доме, а у меня не хватило духа присоединиться к остальным. Будь я более раскованной, просто небрежно бросила бы ему: «Ты не пригласишь меня к себе?» Вместо этого я потащилась вслед за опоздавшими, но в последний момент свернула в ванную, располагавшуюся в конце темного коридора.

Когда я вышла оттуда, Кловис стоял на пороге кухни, лицом в коридор. Его взгляд, несколько агрессивный, остановился на мне. Я тоже взглянула на него с некоторой воинственностью.

Хватка у него оказалась буквально стальной. Без единого жеста или слова наши тела соединились, а эмоции слились в единый поток. Сопротивление доставляло обоюдное удовольствие, но я знала, что это не будет продолжаться вечно.

До моих ушей по-прежнему доносились возгласы и смех из кухни. Легким кивком головы я предложила Кловису последовать за мной в ванную.

Он не сдерживал своего возбуждения, и, к собственному удивлению, я не ощущала никакой потребности противостоять натиску этого мужчины, которого едва знала. Он сминал мою плоть своими железными пальцами и, прижав мои запястья к стене, лихорадочно впивался в мои губы. Его запах хищника, смешавшись с ароматом лавандовой эссенции, подействовал на мое сознание как зажженный шнур на бочку с порохом. Наши поцелуи превратились в укусы, а ощущение пойманности в ловушку, возникшее, когда он схватил меня за волосы, усиливало наслаждение.

Под ярким солнцем Средиземноморья я провела несколько дней, предаваясь бурной физической страсти с Кловисом. У нас не было ни общих пристрастий, ни воспоминаний — нас объединяли лишь анисовый ликер, вино и секс, но именно эти вещи казались мне сейчас важнее всех остальных. С освобожденным телом и душой, не омраченной никаким волнением, я буквально расцвела — хотя и знала, что после моего отъезда через несколько дней мы вряд ли когда-нибудь увидимся.

По возвращении в Париж у меня было еще множество легких романов. Случайные встречи, мгновенно вспыхнувшие влечения, краткие и эфемерные… Это были незнакомцы, которыми я увлекалась на одну ночь или на несколько часов. Я знакомилась с ними в очереди в кассу кинотеатра, на выходе из автобуса, возле библиотечных стеллажей; Взгляд, намек — и меня тут же охватывало желание. Я больше не испытывала ни малейшего раскаяния. Любовные чувства меня уже не занимали, я хотела жить одним лишь инстинктом. Одинокая и свободная в эти безмятежные годы, когда во всех аптеках продавались противозачаточные таблетки, а СПИДа еще не существовало, я чувствовала себя прекрасно, одинаково наслаждаясь и одиночеством, и недолгими связями.

Но все когда-нибудь заканчивается.

В начале сентября мне предстояло вернуться в Японию, чтобы продолжать учебу в университете. Учебный год заканчивался в марте, и я уехала в Париж, проучившись полгода на последнем курсе. Теперь мне нужно было как следует освежить память, чтобы подготовиться к защите диплома. Стипендии мне уже не полагалось.

Я купила обратный билет. Нужно было собирать вещи.

В конце августа, за восемь дней до моего отъезда, Тристан вернулся в Париж после полутора месяцев отсутствия. Загорелый, с отросшими и выгоревшими волосами, он слегка изменился. Я тоже могла похвастаться роскошным загаром и, однако, не могла избавиться от тоски, тяжелым грузом лежавшей на сердце.

— Как жаль, — вздохнула я. — Именно в тот момент, когда мне начало по-настоящему здесь нравиться, я должна возвращаться в Японию.

— А почему бы тебе не остаться еще на какое-то время? — предложил Тристан. — Я буду много разъезжать, и ты можешь жить здесь, если хочешь.

— Нет, я не могу. Мой вид на жительство истекает через несколько дней. После этого я стану нелегальной иммигранткой.

— Ты еще вернешься…

— Это не так просто. Япония далеко, авиабилеты стоят целое состояние.

— Не беспокойся, — сказал Тристан. — У тебя есть свои козыри, которых ни у кого больше нет. Я уверен, что ты справишься со всем гораздо лучше меня. Тебе еще предстоит встретиться с интересными людьми и снова вернуться в Париж.

Эти слова заставили меня улыбнуться, но не утешили.

Два дня спустя Анджело праздновал свой день рождения, и я была в числе приглашенных. Вечеринка была в огромной квартире в двести квадратных метров на Севастопольском бульваре, которую Анджело делил с многочисленными соседями. Музыка щедро лилась сквозь широко распахнутые балконные двери-окна на тротуар, по которому прогуливались праздные полуночники.

Анджело готовил в кухне бразильский коктейль, двигаясь под музыку с грацией дикой кошки. Высокая негритянка приблизилась к нему и увлекла за собой. Они начали танцевать в гостиной — с таким мастерством, что я невольно позавидовала.

На меня тоже подействовала музыка, и я присоединилась к танцующим. Отсутствие надежд лишило меня всяких тормозов. Вскоре с этой свободой предстояло расстаться; я снова должна была вернуться в тесное пространство своих прежних привычек.

Белокурый молодой человек ангелоподобной наружности танцевал рядом со мной и время от времени заговорщически улыбался.

— Ты японка?

— Да, а что?

— Я режиссер, и мне часто приходится работать с твоими соотечественниками. Их киностудия, «Ориен филм», находится в Амстердаме, но они часто снимают рекламные ролики во Франции.