Алан Лайтман - Друг Бенито

Когда Беннет закончил мыть посуду, они сидели в гостиной при неярком свете. Она читала журналы по искусству при льющемся из кухни свете. Я все никак не могу научиться создавать настоящие картины, вздохнула она. А я уже одиннадцать лет занимаюсь у Гонта. Беннет промолчал. После нескольких лет возражений, когда она ныла о том, что никак не растет, он замолчал.

Давай потанцуем, сказала она. Она подошла к ящику, вытащила старую пластинку и опустила иглу на «Кто-то на меня смотрит». Они очень медленно пошли по комнате. Пенни отвернулась в сторону и закрыла глаза. Я не могу избавиться от резкости, сказала она. У меня картины как открытки. Беннет промолчал. Они медленно кружились, мимо дивана, мимо стола с резными ящиками, мимо гобеленового кресла. Кто-то на меня смотрит, кого я хочу видеть, я надеюсь, что это он, тот, кто на меня смотрит, подпевала Пенни пластинке. Они шли томными кругами. Комната на секунду осветилась фарами проехавшей машины, потом снова настала полутьма кобальтовых теней. У Беннета было такое чувство, будто он смотрит на себя из угла, смотрит на них обоих. Он ничего не говорил, он только смотрел, как проходит его жизнь, показанная через стекло комнаты и через призму этого момента. Песня кончилась, но они танцевали дальше. Они танцевали, будто музыка все еще играла, мимо дивана, мимо стола с резными ящиками, мимо гобеленового кресла. И он это видел все из своего угла. Они продолжали танцевать, медленно, без слов.

Этой ночью, когда она разделась, чтобы лечь в постель, он ей не сказал, как она красива. Она всегда отрицала, когда он это говорил. Сегодня он ничего не сказал.

Он начал помогать ей терзать себя. Он сообщал, что такой-то и такой-то из ее мастерской выставился в такой-то галерее. Она молча кивала. Он стал ссылаться на книги, которые, как он знал, она не читала. Однажды в воскресенье, когда она была в ванной, он спрятал ее парчовый кошелек под матрац в спальне для гостей. Она заметила, что кошелька нет, и заметалась по дому, разыскивая его. Боже мой, повторяла она, переворачивая подушки, выдвигая ящики, снова задвигая. Боже мой. Что случилось, Пен? спросил Беннет. Я его потеряла, ответила она в ужасе и продолжала поиски. Через полчаса он вернул кошелек на кухонный стол, где она его оставила.

Он был злобен и жесток. Он растаптывал то небольшое чувство собственного достоинства, которое у нее было. Он презирал себя за то, как обращается с нею, но ничего не мог с собой поделать. И не мог понять, как это он не может овладеть собой. Сказав что-нибудь злое, он спустя минуту выходил на улицу и бился головой о кирпичную стену, надеясь, что боль поможет взять себя в руки. Но на следующий день все повторялось.

В последний год их семейной жизни он часто работал в колледже до поздней ночи. Он вел длинные и кропотливые выкладки, и эти выкладки спасали его от самого себя. Когда он приходил домой, она обычно еще не спала, ожидая его. Она собирала ему ужин и сидела рядом, пока он ел. Потом они шли из комнаты в комнату, выключая свет, пока в доме не становилось темно, как в ту первую ночь на Чезапике. И они шли спать, не говоря ни слова.

Однажды вечером, когда Беннет сидел у себя на работе, что-то у него в мозгу щелкнуло. Он вдруг почувствовал, что снова взял контроль в свои руки. Он все время действовал нелогично. Перед ним стоит задача, такая же, как любая другая. Просто она не была хорошо поставлена. А задача такая: должен он расстаться с Пенни или нет? Он начал рассматривать их отношения, взвешивая все «за» и «против», и в мозгу складывалась зигзагообразная кривая, ведущая к некоему определенному решению. Беннета окатила волна облегчения.

Этой ночью, когда он приехал домой, там было темно. Пенни его не ждала. Он сел на стул в гостиной и снова стал анализировать кривую. Включил лампочку, и воздух засветился тусклым желтым светом. Наверное, он долго сидел и размышлял в этой полутьме, когда почувствовал у себя на плече руку. Который сейчас час? спросила она. Он поглядел на часы. Полночь. Она поглядела на него странным взглядом. Беннет, в чем дело? спросила она. Ни в чем, ответил он. Но ты плачешь, сказала она. Он приложил ладонь к лицу и обнаружил, что оно мокрое. Ничего, все в порядке, сказал он. Пойдем спать.

На следующий день он сказал ей, что хочет разойтись. Она не спросила почему. Не стала спорить. Он настоял, чтобы она осталась в доме. Себе он снял небольшую квартирку за несколько миль от дома и переехал среди ночи, чтобы соседи не заметили.

Он посылал ей чеки раз в неделю, больше, чем ей было нужно. Она стала звонить ему в колледж. Как ты? спрашивала она. Все хорошо, отвечал он. Когда мы увидимся? спрашивала она. Не знаю, отвечал он. Ты забыл свою джинсовую куртку, сказала она однажды. Мне она не нужна, ответил он.

Беннет никому в Леоминстере не сказал, что они разошлись. Он слишком смущался и никого настолько хорошо не знал. Он позвонил матери. Она ответила не сразу. Помолчав, она сказала: Мы знали, что что-нибудь такое случится. Еще помолчав, будто думая, она добавила: Мы с папой были бы тебе признательны, если бы ты еще несколько дней никому в Мемфисе об этом не говорил. Я тебе сочувствую, Беннет.

Он послал письмо Джону. Они не виделись уже больше двадцати лет, и он знал, что Джон не ответит, но хотел, чтобы Джон знал.

Однажды ночью, через месяц после разъезда, он шел к себе на новую квартиру, приближаясь уже к двери, когда она внезапно появилась из-за изгороди. Она его ждала. Она стала плакать. Беннет, сказала она, вернись. Я сделаю все, что ты хочешь. Прошу тебя, умоляю, вернись. Не могу, ответил он. Она охватила его руками за талию и вцепилась, пока он пытался открыть дверь. Беннет, прошу тебя. Умоляю, вернись ко мне. Не могу, повторил он. Она все еще его держала. Он вырвался, расцепив кольцо ее рук, высвободился, пропихнулся в дверь и быстро ее закрыл. Потом заметил, что всхлипывает. В висках стучало. Беннета вырвало. Он пополз в ванную.

Через неделю его разбудил среди ночи телефонный звонок. Это была она. Как ты, Беннет? спросила она. Пенни, сейчас два часа ночи, ответил он. Я приняла двадцать таблеток снотворного, сказала она.

Когда он через десять минут влетел в дом, она лежала в ночной рубашке поперек кровати. Спальня, в которой они вместе жили, была чужой, как отсек космического корабля пришельцев. Коврик, столы, кресло — все было неузнаваемым. Пенни приподняла голову, когда он вошел. Привет, Беннет, сказала она, и ее голова тяжело упала на кровать. Он схватил пустой флакон, набросил на нее халат и вынес к своей машине.

До местной больницы было пятнадцать минут езды. Когда Беннет доехал, Пенни уже была без сознания. С лица сбежали краски. Беннет влетел в приемное отделение, держа на руках Пенни. Она была невесомой. Сестра, сидевшая за приемным столом, бросилась ему навстречу, когда он ворвался через двустворчатую дверь. Что случилось? спросила она. Он протянул ей пустой флакон. Сестра быстро прочла этикетку, нагнулась проверить, дышит ли Пенни. Приложила пальцы к ее запястью. Пульс слабый, сказала она. Сколько она приняла? Она мне сказала двадцать, ответил Беннет. О Господи, сказала сестра. Когда? Не знаю, ответил он, может быть, час назад. Будем надеяться, сказала сестра, переложила Пенни в кресло на колесах. Пенни обмякла, голова безвольно свесилась набок, изо рта бежала слюнка. Сестра из приемного покоя покатила ее прочь, громко вызывая сестру Берсон.

Дальше все шло очень-очень медленно, будто приемное отделение было глубоко под водой, на дне бассейна. Когда сестра катила Пенни по коридору, призывая другую сестру, Беннет заметил еще двоих ожидающих пациентов. Это были женщина с рукой, замотанной клетчатым посудным полотенцем, и молодой блондин в длинном кожаном пальто. Они казались застывшими, словно статуи. Беннет заметил включенный телевизор, висящий на стене приемного отделения. Шел какой-то ночной фильм; персонажи разговаривали так медленно, что слышны были паузы после каждого слова. Он поглядел туда, куда ушла сестра. Она бежала, как в замедленной съемке, будто ноги ее вязли в густой жидкости подводной комнаты. Беннет поглядел вниз и увидел линолеум с узором в виде плиток. Они уходили от Беннета в сторону сестры и Пенни. Тогда он понял, что тоже бежит, как в замедленной съемке, за своей женой, обвисшей в кресле на колесах и окруженной белизной сестер. Взгляд его дюйм за дюймом поднялся по собственным ногам, по рукам, и тут только он заметил, что держит в руках носки Пенни.

Сестры миновали общие палаты с рядами коек и раздвижными ширмами и закатили Пенни в отдельную палату. Когда Беннет целую вечность спустя вбежал туда, Пенни лежала на кровати с высоким подголовником. Сестра вводила трубку ей в горло, очень-очень медленно. Она то и дело нажимала на грушу, запуская в трубу воздух, прикладывая ухо к груди Пенни и внимательно слушая, потом проталкивая трубку дальше. В желудке, сказана она наконец очень медленно и стала накачивать в трубку воду. В конце концов из трубки показалась булькающая коричневая жидкость отвратительного вида, с какими-то комками. Ее отводили в лоток. Тем временем другая сестра ввела в руку Пенни иглу. Она подошла к Беннету, сидевшему на стуле возле кровати, и сказала: Хорошо, что вы ее вовремя доставили. Эти слова прозвучали далеким шорохом листьев. Беннет отсутствующим взглядом рассматривал узор тонких вен под кожей Пенни. Уголь давайте, скомандовала сестра. Потом обернулась к Беннету и сказала: Уголь абсорбирует то, что осталось в желудке. Хорошо, что вы ее вовремя доставили. И хорошо, что вы сохранили спокойствие.