Дон Делилло - Космополис

Эрик Майкл Пэкер

Значит, личное. Тогда он вспомнил о револьвере за поясом. Взял его в руку, изготовился нырнуть за пару мусорных баков на тротуаре за спиной. За ними укрытие, блиндаж, из которого можно ответить огнем. А Эрик стоял на месте, посреди улицы, оборотясь к заколоченному зданию. Раздался еще один выстрел — едва-едва, чуть не потерялся в пронизывающем ветре. Вроде стреляли с третьего этажа.

Эрик посмотрел на револьвер. Тупорылый, маленький, грубый, с широким спусковым крючком. Эрик проверил барабан, всего на пять патронов. Но он знал, что выстрелы считать не станет.

Он приготовился к стрельбе — закрыл глаза, представил свой палец на крючке в тугих подробностях, а кроме того, увидел человека на улице, себя самого, через длинный фокус, лицом к мертвой трущобе.

Но к нему что-то двигалось — мимо левого плеча. Он открыл глаза. Человек на велосипеде, курьер — с голой грудью, проплыл мимо, широко раскинув руки, и плавно свернул на Вестсайдскую трассу, к северу мимо терминалов и пирсов.

Эрик понаблюдал за ним, слегка дивясь зрелищу. Затем повернулся и выстрелил. Он стрелял в само здание как дом. Такова его мишень. Очень разумно. Сразу решается масса проблем — кто, в кого.

Ему ответили выстрелом.

Почему люди трактуют выстрелы как взрывы петард или выхлопы машин? Потому что на людей не охотятся убийцы.

Эрик приблизился к зданию. Дверь на засове выглядела прочной, обитый железом проем. Эрик подумал было выстрелить в замок чисто из глупой кинематографичности этого жеста. Он знал, что есть и другой вход, поскольку висячий замок на засове нельзя открыть изнутри. Слева от него — ворота, какие-то ступеньки, проулок, узкий и засранный собаками, привел в замусоренный внутренний двор здания.

Он толкнулся в старую перекошенную дверь. Тренировала его женщина, из Латвии. Дверь подалась, и он вошел в здание. Задний коридор — болото. В вестибюле, если его еще можно так назвать, кто-то валялся — мертвый или спал, — и Эрик обошел тело и поднялся на два лестничных пролета под тусклыми лампочками, что одиноко раскачивались на проводке.

Верхние этажи продувал ветер. Площадки завалены кусками штукатурки, разнообразными наносами, илом и мусором. На третьем этаже он переступил через чьи-то недоеденные обеды в пенопластовых лотках, в них — аккуратно загашенные бычки, от которых остались одни фильтры. Дверей не осталось, кроме одной, и ветер задувал в незаделанные оконные проемы. Эрику это понравилось, как ветер стучит по комнатам и коридорам. И две крысы понравились, они перемещались к еде поблизости. Крысы — это хорошо. Отличные крысы, правильные, тематически уместны.

Эрик стоял у той квартиры, где сохранилась дверь. Спиной к стене стоял, плечом опираясь о косяк. Револьвер держал у самого лица дулом вверх и смотрел прямо перед собой — в продутый ветром коридор, не видя всего с максимальной ясностью, но вдумываясь в этот миг.

Затем повернул голову и посмотрел на револьвер в паре дюймов от себя.

Он говорил:

— У меня было оружие, с которым можно поговорить. Чешское. Но я его выбросил. Иначе стоял бы тут, пытаясь сымитировать голос Торваля, чтобы механизм мне ответил. Вышло так, что код я знаю. Так и вижу себя — стою и шепчу «Нэнси Бабич Нэнси Бабич» голосом Торваля. Его имя я могу произнести, потому что он мертв. То была целая система вооружения, не просто пистолет. А ты — просто. Я видел сотню таких ситуаций. Человек, револьвер и закрытая дверь. Мама когда-то водила меня в кино. Водила меня в кино после того, как умер папа. Так общались родитель с ребенком. И я видел две сотни ситуаций, когда человек стоит у запертой комнаты с пистолетом в руке. Мама всякий раз могла сказать, как зовут актера. Стоит так же, как я сейчас, спиной к стене. Вытянулся в струнку, держит пистолет так же, как я, дулом вверх. Затем разворачивается и пинком вышибает дверь. Та всегда на запоре, и он всегда выбивает ее ногой. Были старые фильмы и новые. Неважно. Вот дверь, вот пинок. Она знала даже среднее имя актера, когда и на ком был женат, как называется дом престарелых, где дремлет в кресле его брошенная мать. Одного пинка всегда хватает. Дверь моментально распахивается. Темные очки я забыл в машине или в парикмахерской. Вот я стою и впустую шепчу себе под нос. Нэнси Бабич, ебаная ты пизда. А с другой стороны — что потом? Стоит ему произнести ее имя, как механизм, может, активизируется на определенное время — или пока весь боекомплект не израсходуется. Потому что я не могу себе представить, как ты твердишь ее имя, ведя стрельбу очередями в переулке, набитом невыразительными убийцами. Ох уж эти мамочки с их дневными киносеансами! Мы тогда сидели в пустых залах, где я ей говорил, что невозможно пнуть дверь однажды и рассчитывать, что она распахнется. Мы не говорим о хлипких сетчатых дверях в неблагополучных кварталах, где убийства скорее случайны — не о таком вот кино. Я был маленький и слегка педантичный, но по-прежнему убежден, что сомневался по делу. Он не произнес мое имя, а я не произнес его. Но раз теперь он умер, могу. Я немного знаю по-чешски, полезно в ресторанах и такси, но язык этот никогда не учил. Я мог бы тут встать и перечислить все языки, что изучал, но смысл? Мне никогда не нравилось помнить, возвращаться во времени, заново просматривать день, или неделю, или всю жизнь. Крушить и потрошить. Кишки на кулак мотать. Власть эффективнее всего, если за нее не цепляется память. Прямая, как шомпол. Когда бы такое ни происходило у родителя с ребенком, я ей, бывало, говорил, что снявшие это кино люди и понятия не имеют, как трудно в реальной жизни выбить пинком прочную деревянную дверь. Я их в парикмахерской оставил, не? Титан и неопластик. Потому что на какое бы кино мы ни пошли — триллер про шпионов, вестерн, что-то про любовь, комедия, — там всегда у запертой комнаты стоял человек с пистолетом, готовый пинком вышибить дверь. Сначала мне было плевать на их отношения. А теперь думаю, они поразительные вещи творили, поскольку зачем еще ему шептать ее имя своему пистолету? Власть эффективнее всего, когда ничего не различает. Даже в фантастике — вот он стоит со своим лучевым пистолетом и пинает дверь. Какая разница между защитником и убийцей, если оба вооружены и меня ненавидят? Вижу его тушу на ней. Нэнси Нэнси Нэнси. Или он произносит ее имя полностью, потому что так обращается к своему пистолету. Интересно, где она живет, о чем думает, когда едет в автобусе на работу. Я могу тут стоять и видеть, как она выходит из ванной, вытирая волосы. От женщин босиком на паркете у меня подкашиваются ноги и я схожу с ума. Я знаю, что беседую с револьвером, который не может мне ответить, но как она снимает одежду, когда раздевается? Я думаю, встречались они у нее или у него, чтобы заняться тем, чем занимались. Ох эти мамаши, целыми днями в кино. Мы ходили в кино, потому что пытались научиться, как быть наедине друг с другом. Нам было холодно, мы потерялись, а душа моего отца старалась отыскать нас, поселиться в наших телах, да не хочу я твоего сочувствия, не нужно оно мне. Я могу ее себе представить в горячке секса, невыразительную, поскольку она действует, как Нэнси Бабич, на лице ничего. Я произношу ее имя, а не его. Раньше мог звать его по имени, а теперь не могу, ибо знаю, что между ними было. Думаю, его снимок в рамочке у нее на комоде. Сколько раз двоим нужно поебаться, прежде чем один заслужит смерти? Стою тут, а в голове сплошная ярость. Иными словами, сколько раз мне следует его убить? Ох эти мамаши, которые принимают брехню про то, что дверь можно вышибить пинком. Что есть дверь? Подвижная конструкция, обычно поворачивается на петлях, перекрывает собою проход и требует громкого и продолжительного стука, пока наконец ее не удается распахнуть.

Он отошел от стены и повернулся, разместившись непосредственно перед дверью. А потом пнул ее, пяткой вперед. Она открылась сразу.

Вошел он, стреляя. Не целясь и стреляя. Просто палил. Пускай предъявится.

Стен не было. Это первое, что он увидел в шатком свете. Он смотрел в порядочного объема пространство, всюду заваленное стенным мусором. Попробовал засечь объект. Драная тахта, никем не занятая, поблизости — велотренажер. Он увидел тяжелый металлический стол, винтажно-линкорский, весь в бумагах. Увидел остатки кухни и ванной — там, где раньше стояли главные приспособления, теперь грубо зияли пустоты. Оранжевая кабинка мобильного туалета со стройплощадки, высотой футов семь, вся закопченная и мятая. Увидел кофейный столик с незажженной свечой в блюдце, а вокруг боевого пистолета «Мк.23»,[31] матовой отделки, общей длиной девять с половиной дюймов, снабженного лазерным целеуказателем, раскатился десяток монет.

Дверь туалета открылась, вышел мужчина. Эрик снова выстрелил — безразлично, его отвлекла наружность человека. Босиком, в джинсах и футболке, голова и плечи в банном полотенце — оно наброшено на манер талита.