Мария Рыбакова - Острый нож для мягкого сердца

Хватаясь за поручень, чтобы не упасть, Аполлинария подошла к водителю: «Пожалуйста, остановите автобус. Моего ребенка тошнит». Шофер смотрел на нее, как будто не веря. Люди часто гадали, кем она приходится Тихону: слишком стара для матери, молода для бабушки, слишком сдержанная, кто ее разберет. Наконец водитель остановился.

Аполлинария вышла вместе с Тихоном и держала за плечи маленькое, скорчившееся тело, пока его рвало. Поднимаясь с колен, он оперся на ее руку. Она поспешно согнала с лица жалость, потому что иначе он немедленно отпрянул бы. Глаза его были усталыми, и только. Он позволил подвести себя к автобусу. Прежде, чем опять отвернуться к окну, он еще несколько секунд смотрел на нее, а она на него. Это был чуть ли не первый раз в жизни, когда они обменялись прямыми взглядами.

Поднимаясь по крепостным лестницам, подходя к краю стены, она снова брала его за руку. Но детская ладонь потела, и Аполлинария поняла, что Тихон делает над собой усилие, чтобы не вырваться. Она отпустила его. Те, кто были вокруг, нагибались и поднимали что-то с земли, торжественно выкрикивая: «Я нашел кусочек стены! Черепок от горшка!» Аполлинарии тоже захотелось найти что-нибудь. Как девочка, она перебегала с места на место и шарила глазами по земле. Она была близорука и полна фантазий. Ей виделись серебряные монеты, осколки мозаик. Когда же она подносила к глазам найденный предмет, он оказывался простым камнем, и она с досадой откидывала его в сторону. Тихон не отходил от нее, внимательно рассматривал все, что она подбирала, но, когда видел разочарование у нее на лице, поспешно говорил: «Хороший камешек! Не выкидывай!»

Аполлинария удивленно смотрела на внука подслеповатыми глазами. И прежде, чем он отвернулся, она успела прочесть на детском лице жалость.

Тихон подошел ближе, чтобы рассмотреть черты человека в полумраке магазина. Он едва доходил Тихону до груди. Слезящиеся глаза и морщины делали его похожим на старика, хотя ему было, наверно, не больше тридцати пяти. Он поигрывал чем-то, может быть ножом в чехле, подумал Тихон. Он не мог поверить, что это его отец, и не понимал, как обратиться к незнакомцу – боялся, что тон его покажется грубым или фамильярным. Тихон ждал, что тот заговорит первым. Но мужчина молчал и пристально его разглядывал – как будто видел в темноте намного лучше, чем Тихон. Обернувшись на внезапный звук голоса, Тихон заметил, что продавщица вставила в волосы красный цветок.

– Это сеньор Гильермо, – сказала она. – Он знает, где ваш отец. Сеньор Ортис ушел к индейцам. Гильермо вас туда отведет.

Человек сказал что-то, но Тихон не разобрал, что.

– Если вы договоритесь о цене, – добавила продавщица со значением.

На ломаном языке, осторожно, Тихон назвал сумму. Цена, видимо, оказалась вполне приемлемой, потому что Гиль-ермо согласился не торгуясь.

– Путешествие займет больше недели. Вам нужно купить подарки для тех, кого встретите по дороге и для тех, к кому вы едете.

– Что же им надо? – спросил Тихон.

Розария (или Розалия) стала ходить по магазину. Она снимала с полок предметы, ставила их на прилавок и называла цену. Постепенно перед Тихоном выстроились рыболовные крючки, спички и зажигалки, сигареты, нитки, иголки, фонарики, порошки.

– А почему отец ушел к индейцам? – спросил Тихон. Продавщица посмотрела на Гильермо и задала ему тот же вопрос. Человек принялся что-то говорить, но говорил так быстро и длинно, что, как ни силился Тихон, он ничего не мог понять и вопросительно взглянул на продавщицу. Та медленно произнесла:

– Гильермо не знает.

Тихон заплатил за все предметы скопом. Розария сложила их в два мешка, один отдала Тихону, а другой – его будущему проводнику. Она пояснила:

– Он положит их в лодку. Он ждет тебя завтра на набережной.

– Когда?

– Рано.

Тихон опять благодарил и прощался дольше, чем, наверное, следовало по местным правилам приличия – но Тихон их не знал и потому очень боялся нарушить. Продавщица и Гильермо молча глядели на него. Гильермо стоял, скрестив руки на груди, Розария – опершись локтями о прилавок. В полумраке полукружья ее грудей казались серыми.

Вечер наступил, но Тихон знал, что не заснет в эту ночь. Он побродил по улицам, надеясь провести час-другой в каком-нибудь баре. Но когда он нашел нечто, похожее на пивную, все, кто сидел там, разом обернулись и стали смотреть на него. Хотя в их взгляде было только любопытство, Тихон тут же ушел. Вернувшись домой, он сложил вещи обратно в рюкзак и, не раздеваясь, сел на диван. Он уже успел привыкнуть к тем звукам, что раздавались по ночам с улицы – к вою собак, крикам птиц, – и больше не замечал их. Тот город, в котором он провел почти всю жизнь, отступал куда-то далеко: начинало казаться, что он никуда не уезжал из тропиков, и с каждым часом все яснее вспоминался забытый язык. Он был так взбудоражен предстоящим путешествием, что простуда или грипп, привязавшиеся к нему еще до отъезда, не давали о себе знать.

Он понимал, что доверяет свою жизнь незнакомцу. Может, надо было спросить доказательств того, что Гильермо действительно знает, где его отец. И потом, как они будут общаться, если Тихон совсем не может разобрать, что тот говорит? Но Тихон уже согласился поплыть с ним вверх по реке; отступать было поздно. Если они не найдут отца, он хотя бы посмотрит на реку и джунгли. Тихон запустил руку в рюкзак и вынул обратный билет. Он укладывается в сроки, если неделю туда, неделю обратно, и еще несколько дней провести там. Он не знал, где это – «там». От нетерпения он стал ходить из конца в конец комнаты. Потом опустился в кресло, и на этот раз его не обдало холодом. Наоборот, проведя рукой по лбу, он почувствовал, что его бросает в жар. Надо оставить отцу записку на тот случай, если вдруг они разминутся: мол, отправился тебя искать. Но тут он понял, что писать-то на местном языке не умеет. Решил написать по-русски – ведь отец, наверное, не забыл кириллицу. Пока сочинял записку, вспомнил, что хотел послать Лиле открытку или письмо. Напишу по дороге, решил он, в лодке все равно делать будет нечего.

Решив, что настало время отъезда – ведь здесь ничего не делают точно по часам, – Тихон забросил рюкзак за плечи и вышел из дома. Ночь и безлюдье не пугали его, ибо с раннего детства он оставался один в темноте. Не было никаких странных звуков, ни цоканья копыт, ни посвиста, ни ощущения, что кто-то наблюдает за ним исподтишка. Дойдя до берега, он увидел, что в лодке черным недвижным прямоугольником сидит его проводник. Гильермо поднял голову, услышав шаги, и поманил Тихона. Тихон устроился, положив рюкзак между ног. Гильермо тут же включил мотор, и лодка пошла вверх по течению. Тихон ожидал почему-то, что они будут грести, но решил, что так только лучше – быстрее.

Скоро темные очертания города остались позади, и Тихон лег на дно лодки, чтобы смотреть в небо. На него глядели мириады звезд, но не было ни одного знакомого созвездия. Гильермо держался близко к берегу, и над лодкой иногда склонялась темная ветвь, будто гигантские пальцы хотели схватить чужака и сжать в горсти. Стараясь не поддаваться страху и полностью отдаться на волю провидения, Тихон шептал: «Пока я жив... пока я жив... пока я жив...»

Когда Тихону исполнилось год, Марина послала подруге Кате его фотографию. Она писала: «Назвали – Тихон Теодор. Здесь принято давать несколько имен. Мне очень непривычно. Как будто у меня два сына, один видимый, другой – нет. Вот уже несколько лет я здесь живу, а пролетели как один день. Иногда со страхом думаю: а ведь мы с Орти-сом могли и не встретиться! Например, если б его поселили в обычное общежитие. Или если б он не ходил на танцы, а сидел один в номере. А если бы даже и ходил, ему ведь могла понравиться другая. Я и не думала, что меня кто-нибудь полюбит. Мечтала, конечно, но казалось, что просто сойдусь с кем-нибудь, у кого с другими не получилось. Страшно представить: если бы я уже с кем-то гуляла, когда Ортис приехал – и так бы с ним и не познакомилась!

За что мне счастье? Ведь у меня бесцветные волосы, ресниц совсем не видно – и всегда плохо училась. Как Ортис меня выбрал? Прошел бы мимо – и никогда я бы не увидела ни пальм этих, ни птиц с огромными клювами. Я, кстати, купила веер, обмахиваться от жары. Тут почти все женщины с веерами. А мужчины ходят в шляпах и приподнимают их, когда завидят даму.

Муж уходит утром на работу, а я сажусь и жду его. Я не бездельничаю – каждая минута занята тем, что жду. Руки сцепляю, кладу ногу на ногу и считаю минуты. Вылавливаю их, как рыб из воды, и отпускаю. Перед глазами стоит муж: я рассматриваю каждый волос, каждую родинку, ибо чем пристальнее я буду в него вглядываться – мысленно – тем скорее он тоже подумает обо мне. Главное – не расслабляться. Знаешь, почему индейцы приносили в жертву людей? Потому что богов нужно было все время кровью кормить – иначе небо на землю свалилось бы. Вот так и мы с мужем. Отпусти на секунду руку, отведи глаза – и небо упадет».