Перихан Магден - Компаньонка

На ней рубашка, которая, как она говорила, была на ее отце в день самоубийства, с короткой юбкой. Усевшись на пустой стул, она принимается краешком конверта, который держит в руках, чистить грязь из-под ногтей. Ноги у нее такие белые и худые, что меня охватывает невероятное чувство жалости к ней. Бедная маленькая девочка на тоненьких ножках, я не смогла беречь тебя, не смогла подружиться с тобой.

— И зачем я только взяла сюда этот стакан? Лучше закажу еще выпить. Ты чего-нибудь хочешь? — спрашиваю я.

— Это которая по счету порция?

— Третья.

— Тебе же вредно пить больше двух…

— Со мной все в порядке. Не беспокойся, малышка.

Стоит мне выпить виски, как я становлюсь похожей на размокший от молока тост. Вот они, минуты мягкости и оптимизма. С третьей порцией виски, слава богу, приносят и мои бутерброды. С воодушевлением набрасываюсь на них. Ужасно хочу есть.

Говорю ей с набитым ртом: «Давай сейчас пойдем и сопрем афишу про карликов-акробатов. А что, в самом деле, она существует? На этом шикарном корабле может быть такая трагичная афиша?»

— Ты пьяна, — вздыхает она, а голос ее почему-то постепенно удаляется. — Ты пьешь и несешь чушь, потому что тебе в голову засела эта гадость, и ты страдаешь из-за нее.

Откладываю один бутерброд на тарелку.

— Я бродила по кораблю и случайно увидела, как горничные убирали каюту Дональда Карра. Я разговорилась с ними. Смотрю — а мусорная корзина у этого дурня полна каких-то бумажек. Знаешь, ведь о человеке можно узнать все, если порыться в его мусорной корзине. Обожаю рыться в мусоре… Так вот, порывшись в его корзине, нахожу там разорванные листки бумаги. Запихиваю их в карманы, возвращаюсь к себе в каюту, питая надежду прочитать отрывки его нового романа, ожидая найти прекрасное сокровище. Но ждал меня только образчик уродства. Собственно, что еще можно было ожидать от такого человека. Каждое его слово — позор! Когда я читала, то краснела при мысли, что мы живем в окружении таких уродов.

Нечеловеческое любопытство мешает мне соображать. Я слишком хорошо знаю, что меня ждет катастрофа. Но, несмотря на всю проницательность и появившуюся с годами интуицию, я так и не научилась защищать себя. Я совершенно безоружна перед людьми, которых я люблю.

— Нет, ты только ничего не подумай! Это эротические наброски, написаны несколько раз начерно! Там все про любовь, но любви-то я в них никакой и не увидела. Обычное дерьмовое порно, как из сети! Допустим, ты так низок, чтобы это писать, но если ты продолжаешь работать над таким черновиком, чтобы сделать его совершеннее… Не знаю, каким извращенцем нужно быть.

Она говорит мне все это с ненавистью, нервно заламывая руки. Ее глаза широко раскрыты, ноздри раздуваются. В том уголке моей души, где таятся самые заурядные и тайные мысли и чувства (я, правда, была уверена, что во мне, правильной и хорошей, такого уголка нет и быть не может!), теплится надежда: может, гадкое порно-письмо адресовано мне?

Она сует мне обрывки листов.

Бумажки дрожат у меня в руках:

До сих пор вспоминаю, как той ночью, когда твоя грудь была у меня во рту, твои светлые волосы волной покрывали сосуд, вздувшийся у тебя на шее.

Той ночью, когда ты смотрела на меня и говорила: «Еще, еще»…

Той ночью, когда голова моя кружилась от твоей неги и стонов…

Той ночью, в той постели была любовь.

Не могу забыть мгновений той потрясающей ночи:

Ты, глядя в глаза мне, тогда сказала: «Давай займемся любовью»…

Как вились твои светлые волосы, пока грудь была у меня во рту…

Растворяясь в прекрасных отрывистых стонах, помню, как бился сосуд на твоей шее… Милая, той ночью, в той постели была любовь.

В голове до сих пор сцены той ночи — их никак не забыть:

Твоя грудь коснулась моих губ, светлые волосы лежат волной…

Растворяясь в твоих отрывистых тихих стонах, я смотрел на сосуд, бившийся у тебя на шее…

Глядя мне в глаза, ты шептала: «Еще»…

Я знаю, той ночью в той постели была любовь.

И так еще несколько раз.

Читать это дальше невозможно.

Вот урод!

Тут мне вспоминается название одной книги из детства: «Кого я додумалась полюбить?»

Девочка наблюдает за мной со скучающим видом. Тут меня осеняет, что ведь не я достала бумажки из мусора. Это же она роется во всякой гадости! Но ничего — скоро я отсюда уйду. С какой стати эти письма ранили меня, как острые ножи? Я прочитала их, ну и в чем моя проблема? Проблема в том, что они оставили впечатление, от которого не избавиться никогда. В том, что я начинаю постепенно сознавать, что Дональд Карр — порядочное дерьмо. В том, что эти письма были брошены мне в душу, как мусор — в корзину.

— Ты видела пустые ящики, ты видела собранный чемодан. Ты видела, что я собираюсь тебя бросить. Наверное, ты решила подарить мне последний подарок. И эти записи прекрасно подошли! Но мне нет никакого дела ни до Дональда Карра, ни до Мэри Джейн, а низость этих писем будет напоминать мне только о тебе!

Ее глаза становятся круглыми, как блюдца, и тут же намокают. Она кусает нижнюю губу. Сдерживается, чтобы не расплакаться. «Я… Я не хотела, чтобы ты бросала меня из-за такого человека, из-за любви такого человека. Из-за человека, который ломаного гроша не стоит. Ведь это он уничтожил нашу дружбу!..»

— Нет, это не он. Это ты. Я не могу к тебе привыкнуть, понимаешь, не могу! Я не такая, как Мэри Джейн, я не нормальный человек, тебя для меня слишком много! Даже если мне хочется иногда быть с тобой, я не могу терпеть тебя все время, не могу принять тебя!

— Как хочешь, — опустив голову, она изучает паркет. Неожиданно: значит, истерики не будет.

— Вообще-то я до конца не решила, может, останусь на корабле. Только перестану замечать этого урода. Что скажешь?

— Ты же знаешь, я хочу, чтобы ты осталась со мной.

Потянувшись, беру ее за маленькую ручку и целую пальчики.

Следы от ее зубов краснеют у меня на руке. Выпускаю ее руку. Она вскакивает:

— Хочу еще немного порисовать и лечь спать. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — растерянно отзываюсь я. Надо же, ждали истерики, ждали скандала, а она ушла. Встала и ушла. Что мне теперь делать?

— Можно попросить еще виски?

— Вы уверены?

— Ага. Уверена.

Я опять сижу у барной стойки. Мне перестает нравиться здесь сидеть, потому что бармен постоянно заговаривает со мной. Быстро пью. В душе остались одни развалины. На месте всех домов города моей души теперь сплошные руины. Заглядываю в себя: может, хоть что-то осталось целым, хотя бы одна аптека, школа или маленькая комнатка. Но нет. Нет, нет.

Доносится чей-то смех: сюда идут какие-то люди. Не хочу смотреть, кто это. Не вынесу. Опустив голову, выбегаю из бара. Это они! Мэри Джейн, Дональд Карр, Парвати Норан и ее пожилой спутник. Корабль еще в Барселоне. Корабль до утра в Барселоне. У меня есть время до утра. Это они? Они, правда?

Я пьяна так, что это сомнение становится невыносимым. Перевожу дыхание у каюты Дональда Карра. Двери достается ужасный пинок.

— Господин писатель, не были бы вы так любезны, чтобы открыть мне? Посредственность чертова, ты можешь открыть мне? Осел безмозглый, открой мне дверь!

Кричу и продолжаю пинать дверь и стучать по ней кулаками. Откуда-то доносится шепот. Наваливаюсь на дверь. Шепот усиливается. В конце коридора показывается стюард.

— Вы что-то хотели?

— Я хотела бы видеть господина Карра.

— Полагаю, они еще не вернулись, мэм.

— Вы хотите, чтобы я ушла?

— Ммм… Их нет у себя.

— Хорошо, хорошо.

Ухожу, раздраженная. В каюте меня обуревает приступ тошноты. Стошнило бы — стало бы лучше.

Я уйду, хорошо. А если с девчонкой что-то случится? С ней все в порядке? Она спит? Перерыв все вокруг, с трудом нахожу ключ от ее каюты.

Перевернув несколько мусорных ведер в коридоре и один раз упав — теперь болит подбородок — дохожу до ее каюты. Девочка спокойно спит.

Вернувшись к себе, бросаюсь в постель и делаю вид, что забыла, что оставила дверь открытой. Нет, все напрасно и слишком поздно, увы. Сон, как океанская волна, уносит в свои глубины. Слегка свешиваю голову с кровати. Если стошнит, то хотя бы не на белье. Не на белье.

Мне снится странный сон. Будто бы Дональд Карр целует мою грудь. Мне почему-то и приятно, и стыдно. Ворошу его волосы. Глаза у меня закрыты. Медленно их открываю и вижу: со мной девчонка! Мою грудь целует девчонка! Ужасно стыдно и неудобно. Стыд смешивается с угрызениями совести и беспокойством. Но ощущение удовольствия не пропало. Это же неправильно! Мне должно быть неприятно! Как мне может быть приятно в постели с ребенком? Как?

Иду как во сне. Вхожу в ее каюту. Она там. Лежит на покрывале, не разобрав постель. Тоненькая, крохотная и беленькая в огромной отцовской рубашке, в которой тот совершил самоубийство. Спит.