Марек Соболь - Мойры

Да не плачу я!

Говорила же, я никогда не плачу.

Не смотри на меня так. Сама не знаю, что на меня нашло.

Ну что ты, парень, с тобой все иначе. Ты — совсем другое дело.

Стала бы я с тобой разговаривать.

Идем уже, тошнит от этой забегаловки. Идем, проводишь меня до дому.

Не хочешь — не ходи! И пес с тобой.

Не смотри на меня так. Да уж, выдалась ночка.

Ох, не знаю, с чего я так разошлась. Баба, она и есть баба.

Ну идем со мной, тут недалеко.

Хорошо на улице. Ко мне идти под липами, вчера они пахли так, что хотелось улечься под ними и заснуть. Одолжи свитер, надену его поверх прикида, а то тебе стыдно будет, что с девкой идешь.

Да ладно, все нормально, я знаю, каково оно. Иногда я выхожу куда-нибудь. Люблю бывать в том заведении, где работает Виня, та, у которой сны. Там по большей части тусуются художники, чудаки всякие. Атмосфера неземная. Серьезно. Волшебная какая-то. Там никто не знает, чем я зарабатываю; когда туда иду, одеваюсь поспокойнее и не крашусь, даже пудрой не пользуюсь. Знаешь, даже приятно, если иногда меня увидят такой, какая я есть, с прыщами и морщинками вокруг глаз. Тебя там не видела, а жаль, это классное место. Покажу как-нибудь. Только меня не выдавай. Они там все как бы обходительные, но если узнают, что я девка, то песне конец. Не захотят со мной разговаривать. Наверное. Хрен знает.

Жизнь у шлюхи такая, какая есть. И ничего тут не поделаешь. Вчера у вокзала наблюдала, как одна азиатка огребала по лбу. Иду себе, смотрю: прямо у автобусной остановки, на углу, стоит девушка, маленькая, волосы черные, физиономия монгольская, и видно, что кость широкая, потому что такая плотная, не худышка.

Слушай, парень, это какую же надо иметь силу воли, чтобы полсвета проехать и здесь на вокзале, в Кракове, под мужиков ложиться? С ума сойти.

Стоит та девушка, а я иду по другой стороне, не спешу, вымотанная была, гляжу: к ней подходит лысый бугай в коже и орет что-то по-русски. Она руками разводит, а он хрясь, хрясь, лупит ее куда придется. Она сжимается, а он лупит — по голове, в зад пнул, но по лицу почти не бил. Рожа — это капитал, девка в синяках не добытчица.

Вот жизнь: он ее охаживает, а она не пикнет, даже особенно не прикрывалась, чтобы его не злить. Ну а куда ей деваться? Языка не знает, сидит тут нелегально и профессию себе выбрала такую, а не другую. Приходится терпеть. Терпим же мы дождь. Если уж он льет, то и прическу намочит, боевую раскраску размажет, но ведь не станешь сердиться на дождь. Когда трубочист чистит камин, он весь измажется, а если она у вокзала промышляет, то и будет ходить побитая. В каждой профессии отыщется что-нибудь поганое. Даже у тебя, писателя, наверное, спина от сидения болит. Мне тоже доставалось, но полькам настолько плохо все же не бывает. Всегда можно сбежать, уехать в другой город, куда-нибудь далеко, чтобы не нашли. Если чуть-чуть повезет и документы в порядке, то можно даже на другую работу устроиться. Но никто этого не делает. Почти никто.

Здорово пахнет твой свитер и колется так приятно. Такой классный свитер, длинный, как платье, крупный ты мужик.

Могу снять все, что под ним.

Хочешь?

Сейчас. Держи, положи к себе в сумку. Не идти же мне с трусами в руках.

Что?

Нет, не надо отдавать. Могу тебе каждый день новые приносить. Но прикид отдашь. Кучу денег стоил.

И туфли снять?

Ладно, но и ты тоже!

Ну, давай.

Ты что, парень, в носках пойдешь? А ты стеснительный. Ну, снимай!

Разве плохо?

Люблю босиком ходить. Что-то в этом есть сексуальное, сама не знаю что.

Уже недалеко. Чувствуешь запах? Это липы.

Вон они. Видишь?

Скоро будем на месте. Узнаешь, как они пахнут.

Ну я сегодня в ударе, а? Не дорассказала тебе, что там, во Вроцлаве, было.

Получила я последнюю зарплату за те сказки, и дамочка прикрыла фирму, продолжать не имело смысла. Каким-то чудом она выплатила мне все до гроша. Только не больно густо это было, за все про все чуть больше трехсот злотых. Пришла я с ними домой, положила на стол, села и уставилась на эти три сотни, как цыган на дохлую лошадь. За квартиру два месяца не плачено, за электричество — два или три месяца, и за газ тоже, а еще ведь жить на что-то надо. Я тогда много в чем себе отказывала, но даже на хлеб с молоком необходимо пару злотых. И уж как я, парень, ни складывала, ни вычитала, ничего не выходило. Сидела я, думала и понимала, что сыта всем этим по горло. Больше года нищеты — и никакого просвета. Иногда калымила в разных местах, но ведь я ничего толком не умела. Не то чтобы я отчаялась, говорю же, я не из тех, кто хнычет, но уже начинала беситься. Сколько можно?

И так я разозлилась, что пошла в магазин и купила бутылку. После чего осталось у меня уже не триста, а меньше. Поднимала стакан, чокалась с зеркальцем. Всякие глупости в голову лезли. Одно только я твердо знала: домой не вернусь. Прошел почти год, как я уехала, и вернуться означало бы, что я проиграла. Проиграла и признала свое поражение. Ну нет, только не это. Я так легко не сдамся.

Утром взяла бабки и двинула в парикмахерскую, сделала обалденный причесон, потом маникюр — ногти пришлось наклеить, свои я обгрызла от переживаний, купила новую пудру, помаду, какую-то еще хренотень, ну и под конец осталось только на колготки, такие мюзик-холльные, в сеточку. Было у меня одно платьишко, которое уже обтрепалось по подолу, оно еще лицей помнило, но классное, черное и спереди на пуговках — удобно, их ведь не обязательно доверху застегивать. Взяла ножницы и — вжик — обрезала так, чтобы только зад прикрывало, как у того прикида, что я сейчас сняла. Подшила кое-как. Днем его нельзя было носить, портниха из меня та еще, но мужиков снимать — работа ночная, а в потемках оно смотрелось вполне ничего.

Хорошо пахнут липы, правда? Еще неделя, и отцветут. Люблю чай с липовым цветом, но эти обирать не стану — при дороге растут, отрава. Днем здесь чертова прорва машин ездит.

До меня уже недалеко, в конце улицы направо. Классная у меня квартира, Вислу из окна видать. Утром очень красиво, когда солнце встает и отражается в реке. Вот увидишь. Когда дойдем, наверное, уже светать начнет, темнота потихоньку рассеивается.

Чаю выпьешь?

Во Вроцлаве я жила в такой норе, что и говорить не хочется, плесень, уборная на этаже. Но даже такое мне было не по карману…

Ну да недолго мне оставалось во Вроцлаве маяться.

Вечером втиснулась я в тот обрезанный прикид и пошла туда, где стояли девушки. Дура была, ничего не соображала, правил не знала, казалось мне, что запросто можно вот так проявить личную инициативу. Там, на месте, что-то мне в голову все-таки стукнуло, меня там явно не ждали, но подумала: поторчу некоторое время, а после сориентируюсь. Как же. Только встала, девушки на меня зашипели, а потом смотрю — идет такой приблатненный амбал, на шее золотая цепь, рожа как у бульдога, и девушки на меня его науськивают. Уже собралась деру дать, но в ту минуту гляжу — подъезжает машина, и не какая-нибудь, шикарный джип. Клиентик приоткрыл дверцу и вежливо спрашивает, почем и все такое, а я шмыг внутрь и дверь захлопнула. Амбал остановился, ждет, пока выйду, злой как черт. Попадись я ему, башку оторвет. Клиентик прибалдел, что девушка лезет к нему в машину, даже не условившись о цене. Спрашивает, почем удовольствие, а я ведь не в курсе, понятия не имею, какие расценки, сообразила лишь, о каком «удовольствии» речь. Отвечаю: «Пятьдесят». А он: «Дорого, вылезай». Это надо же, джип его наверняка бешеных бабок стоил, и такое жлобство. Но так уж заведено: если кто богат, значит, жлоб, а иначе был бы беден, как я.

Испугалась я, ведь вылезти никак нельзя. Только я, парень, унижаться и клянчить не умею, вот и говорю: «Не понравится — не заплатишь». Мне уже все равно было, лишь бы оттуда уехать. Его зацепило, в жизни такого текста от девушки не слыхал, а видно, что малый тертый. Смекает, что я новенькая, решил, наверное, что это какая-нибудь акция, типа скидок в супермаркете, кретин. Ладно, дал по газам, и только нас и видели.

Что?

Да, заплатил, заплатил, я старалась как проклятая. Дешево себя тогда продала, делал он что хотел, а у меня даже на хлеб не осталось, и эти пять бумажек позарез были нужны. Молилась только, чтобы не надул меня, но ничего, заплатил. А может, я ему просто понравилась, телефон просил, но я уже сообразила, что в том месте удача мне не светит. С самого начала все пошло наперекосяк.

Утром села в поезд. Отправилась к морю, в Гданьск, сезон начинался, лето. Думала, там будет полегче, да и люблю я море. За квартиру не заплатила, за электричество тоже, выбралась по-тихому из дома в пять утра, когда все спали, будто преступница какая. Единственный раз кого-то обворовала, как вспомню, с души воротит, но что было делать. Может, когда буду опять во Вроцлаве, отдам с процентами, сейчас это для меня уже не такие большие деньги.

К морю прибыла вообще без гроша, не было где жить, не было на что жить. Сперва спала в Сопоте на пляже, июнь выдался погожий, ночи теплые. Утром мылась в море, трусы стирала, на солнце сушила. У меня с собой было немного барахла в пакете, а на дне, завернутое в газету, мое платьишко для особого случая. Пыталась найти нормальный ночлег, но в такое время года там каждая койка на вес золота, а я едва наскребала на хлеб с молоком. Отправилась искать работу, как порядочная. Нашла — в закусочной. Вся пропиталась тамошним запахом, думала, рехнусь, от меня постным маслом за километр несло. Через неделю получила первую зарплату — сто пятьдесят злотых. Целую неделю стоять в том смраде за такие бабки! Знала, что столько же могу получить за один выход на улицу, ну, может, за два. Все у меня чесалось от соленой воды, на голове колтун. Той ночью, когда зарплату выдали, лило как из ведра, я забралась под мол, на голову капало, и я тряслась от холода. Не передать, каково мне было.