Ирен Роздобудько - Пуговица

Но мне не терпелось понять: чем я, именно я, отличаюсь от любого другого человека — от множества других людей! — в те моменты, когда хочу есть, спать, когда мне холодно, когда у меня болят зубы или голова, когда я одна… Пока что опыт показывал — ничем.

Домик растаял, как кусочек сахара в молоке. Я могла бы никогда не узнать, что он — существует. С запахом сушеных фруктов, вкусом токана, с этой старушкой — суровой и одинокой. Она никогда не видела другой жизни, в которой не нужно было вставать в четыре утра и тяжко изо дня в день трудиться. Но тот другой мир, собственно, не стоит ни единой морщинки на ее мудром лице…

Я постояла с минуту, всматриваясь, не вынырнет ли из тумана ее шерстяной платок, а потом повернулась и быстро пошла вниз. Дорога не пугала меня. Она началась с яркой точки боли, как и должно начинаться все настоящее.

Через несколько часов, уже подходя к трассе, я полезла в карман и вытащила оттуда ключи. Зажала их в ладони, подождала, пока металл нагреется… И забросила как можно дальше. Они звякнули в воздухе и беззвучно упали в снег…

Если я устану от жизни, если смогу выбирать, где закончить свои дни, вернусь сюда. Даже если буду жить на другом конце света…

…Девочки валяются на диване и смотрят по видику «Амаркорд». Где они достали эдакую древность, не представляю. Однажды (в другой жизни) я и сама пыталась найти Феллини в видеосалонах, но безуспешно. А эти, смотри-ка, нашли. Видно, в этом промышленном городке еще есть такие законсервированные во времени места, где можно найти все.

Краем уха я ловлю звуки фильма и представляю его героев, но главное — погружаюсь в атмосферу провинциальной предвоенной Италии феллиниево-гуэровского детства, с тополиным пухом, туманом и мальчишечьей тоской по любви. Я слушаю и чищу кафель на кухне. Потом включаю пылесос. Девочки что-то недовольно бурчат и прикрывают дверь. Я не обижаюсь. Наоборот — я счастлива. Меня не волнует вопрос: что будет завтра? Я понимаю, что «завтра» — это ненаступившее сегодня. Оно всего в нескольких часах от «сейчас». Поэтому нечего бояться! Если сейчас я живу, дышу, двигаюсь — это уже хорошо. Думают ли о завтрашнем дне птицы, звери или деревья?..

Девочек зовут Люси и Вера. Я тру, чищу, мою. Они — хозяйки положения. Они включают магнитофон и отправляют меня в мою комнату. Их мать — замечательная женщина, которая подобрала меня на вокзале после моей продолжительной жизни на чердаках многоэтажек и на жестких лавках вокзала. Я стала собакой, и она, моя хозяйка, подобрала. Не побоялась подобрать.

Потому что, как выяснилось позже, до своей нынешней жизни подбирала бездомных собак и лечила их. Потом пристраивала в «хорошие руки». Так было, пока она не вышла удачно замуж. Эта удача стала для нее началом конца любви к собакам. Я была последней точкой в этой эпопее. А наша встреча — последним днем кризиса, после которого она решила жить успешно. Так же успешно, как и вышла замуж.

Она пришла на вокзал — пахнущая хорошими духами, в роскошной норковой шубе, похожей на золотое руно, — чужая, чужая — и села на обшарпанный стул рядом со мной. Она могла бы пойти в любой отель, но пришла сюда. По старой памяти. У меня такой памяти не было. Я всегда была благополучной девочкой и не знала, что это такое — ходить по вокзалам… Проехали!

Теперь я сидела на вокзале в драных джинсах и бабушкином кожушке, и мне было ясно, что настоящее в моей жизни — только дорога, смена лиц и впечатлений, калейдоскоп ощущений, ради которых я пришла в этот мир. Я будто нырнула в зеркало и выплыла с другой стороны — с серебряной амальгамой на коже. Меня не волновало, что меня трясет от голода.

— Ты, наверное, есть хочешь? — спросила женщина в золотом руне. Я действительно хотела — чего-нибудь горячего. Последнее, что я ела, — объедки какого-то бутерброда в вокзальной забегаловке. От него пахло чьими-то грязными пальцами. И рыбой. Я уже привыкла быть проще. Намного проще.

— Да, — ответила я.

Женщина повела меня в привокзальный ресторан. И заказала роскошный ужин — крабовый салат, отбивную с овощами, жюльен и вино.

Мне пришлось выслушать длинную историю о любви и ненависти. Но уже с самого начала я поняла: эта женщина не в состоянии осилить дорогу. Она хотела носить золотое руно и покупать фарфоровые сервизы. А бездомные собаки не вписывались в круг ее интересов. И все же, когда она сказала, что может взять меня к себе, я завиляла хвостом. Мне нужно было немного передохнуть.

— У тебя такая мощная энергетика, — сказала женщина.

В ресторане мы просидели до самого закрытия. Мне было необычайно тепло. Иногда такое тепло просто необходимо — немножечко тепла и капелька сытости. Это такие простые вещи…

Женщина привела меня в этот роскошный дом — с двумя детьми и дородным мужем.

И вот теперь я мою, чищу, убираю. И слушаю мелодию, доносящуюся из магнитофона…

Это лишь продолжение дороги. И я люблю ее.

Этот дом слишком велик даже для семьи из четырех человек. Как по мне, он просто необъятен. Я убираю три больших холла, четыре спальни и два огромных зала-студии. Это не считая ванных комнат и такой же необъятной кухни, на которой по утрам хозяйничает повар из местного ресторана. Есть еще и «антресоли», на которые нужно подниматься по крутым ступенькам. Это две узкие комнатки-купе, в одной из которых живу я. Другая, очевидно, дожидается еще какую-то прислугу. Может быть, няньку или, вернее, гувернантку.

Атмосфера тут наэлектризована. Девочки 16-ти и 17-ти лет ненавидят отца. Ненавидят, но боятся и перед его приходом стирают со своих лиц макияж. Отца ненавидят, а мать, похоже, презирают. Муж и жена давно надоели друг другу. Такое впечатление, что посреди роскошного зала разлагается труп любви. Поэтому тут так трудно дышится. Но никто этого не чувствует. Каждый занят собой…

Люди, которые не чувствуют любви, рано или поздно превращаются в зомби, в аморфное ничто, они недовольны жизнью, какой бы она ни была.

Утром, когда хозяин заходил в кухню, мне хотелось стать невидимкой. Он не здоровался и никогда не смотрел в мою сторону. Просто заказывал: «Кофе. Без сахара». И заслонялся газетой. Хозяйка выходила лишь после того, как за ним закрывалась дверь и слышался шелест шин за окном. Она тоже пила кофе, смотрела в окно долгим взглядом. А потом, стряхнув с себя дремоту, диктовала мне список дел на сегодня. Их было много. Мне было бы проще и легче выполнять указания, если бы дом этот был теплее…

Наверху, на «антресолях», куда я добираюсь под вечер, еле держась на ногах от усталости, все иначе: мягкий вечерний свет пробивается сквозь скромные ситцевые занавески и от этого комната похожа на баночку с прозрачным медом. В ней хорошо спать. А за окном над моей кроватью (крыша немного скошена, как в мансарде) высится старый дуб. Иногда, ветреными ночами, он бросает в стекло желудь, и я от этого просыпаюсь. И долго не могу заснуть, не понимая, где я…

Мне кажется, что я — на веранде в забытом Богом селе, и сердце мое сжимается от нежности. Я ныряю в ауру запахов, приглушенных ночных звуков, в состояние новорожденности — с легкой необременительной пустотой внутри, пустотой, постепенно заполняющейся новыми ощущениями.

Мысли мои скачут с одного на другое — никак не могу собрать их воедино. Я снова боюсь повторения болезни. Слишком плотным и непроницаемым коконом я себя обернула…

Жизнь всегда казалась мне случайностью. Я и сейчас думаю, что нужно благословлять только один день, который начинается за окном, не задумываться о вчерашнем и завтрашнем! Все, что я выстраивала в своем воображении, рухнуло в один миг — уютный дом, путешествия, море цветов на подоконнике, любовно собранная библиотека, кот и пес, картины на стенах, фильмы, которые хочется смотреть вдвоем, музыка, дождь, снег, новогодние праздники, камин, хрустящие простыни и, конечно же, приятная тяжесть младенца на скрещенных руках… Нелегко осознавать, что всего этого уже НЕ БУДЕТ. Я до сих пор не понимаю, откуда взялась сила принять это — «не будет». Ведь мне приходилось встречаться с людьми (такими, как моя хозяйка, например), которые не могли и не хотели смириться с этим и из года в год ждали перемен. Каких? Да они и сами не могли этого объяснить. В них изначально была заложена схема счастливой, безоблачной жизни, и смириться с тем, что в нее, как в прокрустово ложе, не может уместиться реальность, было выше их понимания. Я же мысленно цитировала слова Мандельштама, с которыми он обратился когда-то к своей жене: «А кто сказал, что ты ДОЛЖНА быть счастливой?!» И правда, кто? И неужели счастье в том, чтобы всю жизнь «прочирикать, как птичка».

В апреле хозяева уехали отдыхать в Грецию. Перед отъездом в доме царило затишье. Как перед грозой. И она надвинулась, как только за хозяевами закрылась дверь.