Гилберт Адэр - Ключ от башни

— Как ты можешь говорить о нем так? Он же был твоим любовником.

— Саша для меня никогда ничего не значил. Я же говорила тебе, что он был просто удобным средством.

— А такая его смерть просто небольшое неудобство?

— Бога ради, Гай, не поддавайся слабости теперь, когда мы уже почти у цели, теперь, когда нас всего трое.

— Нас трое?

От ее улыбки меня пробрала дрожь.

— Только ты, я и деньги. Мы сможем поехать, куда захотим, делать то, что захотим, — и так часто, как захотим. — Внезапно ее голос снова изменился. — Но, послушай, если мы не начнем действовать сейчас же, все это окажется напрасным.

— Ты сумасшедшая.

— Нет, я не сумасшедшая. Я просто стараюсь сохранять голову на плечах. До тех пор, пока никто не заподозрит, что мы были здесь, нам нечего опасаться. Саша вел жизнь затворника. На острове его никто не знает, и его труп обнаружат не через день и не через два. Ну, хорошо, когда полиция его найдет, будет задано много вопросов, они поразнюхивают, и не исключено, что положение вещей им не понравится. Но к тому времени мы с тобой будем уже так далеко, в какой-нибудь другой стране, и если нас все-таки когда-нибудь выследят, у них не будет никаких доказательств, что он умер не так, как будем утверждать мы. Он споткнулся, упал и разбил голову об острый угол комода. Просто еще один нелепый несчастный случай.

Мной овладело новое странное оцепенение, и я обнаружил, что могу смотреть на нее без малейшего волнения.

— Мое будущее меня больше не заботит, — сказал я наконец, — но я не могу позволить, чтобы ты поступила так. Все будет кончено сейчас и здесь.

Я в свою очередь встал на колени рядом с трупом Саши. Но вместо того, чтобы проверить для себя, действительно ли он мертв (хотя, кроме голословного утверждения Беа, никаких доказательств этому не было), я протянул руку туда, куда упал его пистолет — совсем чуть-чуть вне достижения его пальцев с заскорузлыми ногтями и все же — в поразительном покое внезапной смерти — таких детских, почти младенческих.

Я подобрал его и проверил, заряжен ли он. Затем, болезненно сознавая, как по-дурацки я выгляжу — но я не мог бы остановиться, даже если бы захотел, — прицелился в Беа.

Я увидел, как у нее оборвалось дыхание, будто от удара в солнечное сплетение. Неуверенная попытка засмеяться, в которой я различил и недоверчиво насмешливый изгиб губ, который постепенно сменился первыми намеками на неподдельный страх. Я продолжал целиться в нее, ожидая, что меня вдруг осенит, ожидая, как мне казалось, чтобы моя рука подсказала мне, как поступить. Потом медленно, будто совершенно против воли, я перевел пистолет с Беа на мольберт. Он замер в неподвижности, только когда холст, когда проклятый «Clé de Vair» оказался прямо на линии огня. Тогда я закрыл глаза и спустил курок. А когда снова взглянул на полотно, то увидел, что оно пробито ровно в полудюйме ниже кошелька, переходящего из руки в руку.

Беа понадобилось несколько секунд, чтобы осознать, что я делаю, и это дало мне время выпустить в картину еще одну пулю, которая подбила молодого дворянина и оставила дымную дырочку с рваными краями в его щегольском жилете с изображением королевской охоты. И тут Беа пронзительно закричала. Опять и опять она кричала, чтобы я перестал, и пыталась вырвать у меня пистолет, царапала мне пальцы ногтями, вцеплялась, как безумная, мне в волосы. Я был выше нее и размахивал пистолетом у нас над головами — а потому, когда я прижал спусковой крючок в третий раз, то не понял, попала пуля в цель или нет. Я видел только обезображенное страхом лицо Беа, ее глаза, мечущиеся между мной и картиной, и я слышал только ее крики — крики, которые теперь перешли в тонкое истомленное стенание:

— Non… Oh non… non, non, non, s'il te plait, s'il te plait… Oh non…[88]

Я снова поднял пистолет, и она отскочила от меня, кинулась к мольберту, раскинула руки в тщетном усилии сорвать с него картину, обернулась, чтобы в последний раз воззвать ко мне, — но было слишком поздно. Мой палец обрел собственную неодолимую инерцию, так мягко, что я почти не заметил его движения, согнулся на спусковом крючке, и новый грохот выстрела сотряс меня всего.

Я точно поразил мишень. Я поразил женскую фигуру, украдкой передававшую ключ своему сообщнику. Я знал, что поразил ее потому, что она кричала, и еще потому, что у меня на глазах ее лицо начало раскалываться на нестерпимую паутину разбегающихся трещинок, пока их все разом не смыла ее кровь. Правой рукой она продолжала вцепляться в холст, и когда соскользнула на пол, то опрокинула его вместе с мольбертом на себя.

Я положил пистолет Саши на комод рядом с канделябром, потом вышел из студии, затворив за собой дверь. Я спустился по лестнице и по благоухающему мочой коридору вышел на средневековую площадь, которую пересек в первый раз менее получаса назад. Над моей головой тот же уличный фонарь выскрипывал свою колыбельную, исполненную меланхолии раннего вечера. Нигде абсолютно никого. Я взглянул на темнеющее небо, на бледный безветренный туман, уже сползающий по черепичным крышам аббатства, головокружительно крутым.

Я пошел обратно через клаустрофобные проулки и вокруг угрюмого газона. Вниз по той же змеящейся улице, по которой поднимался рядом с Беа. Я подошел к третьим из трех ворот, вышел на тот же булыжный дворик, а потом прошел через вторые ворота, а потом через первые — высокий, узкий гранитный вход, вырубленный в стене, — в передний двор. Во дворе с той же симметричной размеченной автостоянкой теперь стоял только одинокий «роллс-ройс».

Его дверца была отперта, ключи свисали с приборной доски — второпях Беа оставила машину совсем беззащитной. Я быстро сел за руль и выехал на дамбу.

Выехал на дамбу… у другого конца которой, будто поджидая моего возвращения, была та же сонная деревушка, то же трио припаркованных машин, таких же унылых, как старые театральные декорации. Кроваво-красная пухлая луна двигалась наравне со мной по всей длине горизонта-каната. Я проехал те же две-три мили по плоской сельской равнине, прежде чем свернуть на береговое шоссе… и там, точно на том же месте, где я оставил ее час назад, была та же, будто обрубленная, фаллическая башня. И еще — неизменно на один шаг впереди меня, ярко подсвеченный снизу фарами «роллса», парил Дух Экстаза, нелепый и непобедимый.

Внезапно, примерно полчаса спустя, за ветровым стеклом возник мазок водянистого белого света, точно непонятное пятнышко на экране радара. Он все увеличивался, увеличивался. Машина, о приближении которой он оповещал меня, все приближалась, приближалась, пока наконец передо мной не вырисовался ее симпатично укороченный силуэт. Без всякого сомнения, это была моя собственная подержанная «мини». Хотя я еще толком не различал того, кто сидел за рулем, я твердо знал, кто это, кто это должен быть.

И еще я знал, что должен сделать я. Холодно и хладнокровно, перед тем как мы бы проехали мимо друг друга, я рванул рулевое колесо влево. И продолжал поворачивать его влево, влево, влево, пока оно поддавалось. С тошнотворным воем и визгом покрышек «роллс» стремительно пронесся наискось через середину берегового шоссе и устремился прямо на «мини».

На этот раз не было проливного дождя. Между нами не было платана. И не будет молнии.

Блины, которые при подаче на стол обливаются спиртом и поджигаются (фр.).

Здесь: Ах вот что — вот это ловко! (фр.)

Да (фр.).

Дерьмо… (фр.)

Об этом не может быть и речи (фр.).

Жан-Марк Шере, искусствовед (фр.).

Вилла «Лазарь», улица Паво, д. 14, Сен-Мало, 3612512(фр.).

произведения искусства (фр.).

доброго пути (фр.).

в пути (фр.).

«Отель Апофеоз» (фр.).

«Экип» — спортивная газета (фр.).

Здесь все номера с ванной (фр.).

Второй этаж. Спокойной ночи, мсье (фр.).

Утром, мсье. Вы сделаете все это утром. Не волнуйтесь, мсье (фр.).

Увы, нет, видите ли, такие услуги здесь не предусмотрены. Спокойной ночи, мсье (фр.).

Полный первый завтрак подается в номера от 7.30 до 9.00… Первый завтрак по-английски — за дополнительные 45 франков (фр.).